Утраченные иллюзии - де Бальзак Оноре (читать книги онлайн бесплатно регистрация .txt) 📗
— Что ж в том дурного? — сказал Люсьен.
— Дурно уже то, что ты об этом спрашиваешь! — вскричал Бьяншон.
— Я для Люсьена желал бы Беатриче, — сказал д’Артез, — благородную женщину, опору в жизни…
— Но, Даниель, разве любовь не повсюду одинакова? — сказал поэт.
— Ах, в этом я аристократ, — сказал республиканец, — Я не мог бы любить женщину, которую актер целует на подмостках на глазах зрителей, женщину, которой за кулисами говорят «ты», которая унижается перед партером, улыбается, пляшет, подымая юбки, носит мужской костюм, выставляет напоказ красоту, которую я желаю видеть один. Ежели бы я полюбил подобную женщину, она должна была бы бросить театр, и я очистил бы ее своей любовью.
— А если она не могла бы бросить театр?
— Я умер бы от печали, от ревности, от тысячи терзаний. Любовь нельзя вырвать из сердца, как вырывают зуб.
Люсьен помрачнел и задумался. «Когда узнают, что я терплю Камюзо, они станут меня презирать», — сказал он про себя.
— Видишь ли, — с ужасающим простодушием сказал ему неистовый республиканец, — ты можешь стать серьезным писателем, но ты всегда останешься несерьезным человеком.
Он взял шляпу и вышел.
— Как жесток Мишель Кретьен, — сказал поэт.
— Жесток и спасителен, как инструмент дантиста, — сказал Бьяншон. — Мишель предвидит твое будущее и, может быть, в эту минуту, идя по улице, оплакивает тебя.
Д’Артез был нежен и внимателен, он пытался ободрить Люсьена. Не прошло и часа, как Люсьен покинул Содружество, мучимый совестью; она кричала ему: «Ты будешь журналистом!» — как ведьма кричала Макбету: «Ты будешь королем!» Выйдя на улицу, он взглянул на окна трудолюбивого д’Артеза, в которых мерцал слабый свет, и воротился домой с опечаленным сердцем и встревоженной душой. У него было какое-то предчувствие, что он в последний раз прижимал к сердцу своих истинных друзей… Войдя в улицу Клюни с площади Сорбонны, он увидел экипаж Корали. Только для того, чтобы взглянуть на своего поэта, пожелать ему доброго вечера, актриса приехала с бульвара Тампль к Сорбонне. Люсьен застал свою возлюбленную в слезах, расстроенную убожеством его мансарды; она желала быть нищей, как ее милый, она плакала, укладывая его рубашки, перчатки, галстуки и платки в дрянной гостиничный комод. Отчаяние ее было так искренне, так глубоко и свидетельствовало о такой силе любви, что Люсьен, которого упрекали за его связь с актрисой, открыл в Корали святую, готовую облечься во власяницу нищеты. Очаровательное создание нашло предлог, чтобы оправдать свое посещение: надо было известить друга о том, что компания Камюзо, Корали и Люсьена дает ответный ужин компании Матифа, Флорины и Лусто, а также спросить Люсьена, не сочтет ли он нужным пригласить кого-либо из людей, полезных ему; Люсьен ответил, что он посоветуется с Лусто. Несколько минут спустя актриса ушла, утаив от Люсьена, что Камюзо ждет ее внизу в экипаже. На другой день в восемь часов Люсьен отправился к Этьену, не застал его и бросился к Флорине. Журналист и актриса приняли своего приятеля в красивой спальне, где они расположились по-семейному и втроем пышно позавтракали.
— Милый мой, — сказал Лусто, когда они сели за стол и Люсьен возвестил об ужине у Корали. — Советую тебе пойти со мною к Фелисьену Верну, пригласить его и сблизиться с ним, если только можно сблизиться с таким прохвостом, как он. Фелисьен, быть может, откроет тебе доступ в политическую газету, где он печет фельетоны, там ты можешь процветать, печатая большие статьи в верхних столбцах газеты. Этот листок, как и наш, принадлежит либеральной партии, ты станешь либералом, эта партия популярна; а если ты пожелаешь потом перейти на сторону правительства, ты тем больше выиграешь, чем больше тебя будут бояться. Неужто Гектор Мерлен и госпожа дю Валь-Нобль, у которой бывают многие сановники, молодые денди и миллионеры, не пригласили тебя и Корали на обед?
— Ну, конечно, — отвечал Люсьен, — я приглашен с Корали, как и ты с Флориной.
После совместного кутежа в пятницу и обеда в воскресенье Люсьен и Лусто перешли на «ты».
— Отлично, мы, стало быть, встретимся с Мерленом в редакции. Этот молодчик пойдет по стопам Фино; ты отлично сделаешь, если поухаживаешь за ним. Пригласи на ужин Мерлена вместе с его возлюбленной; ведь ненавистники нуждаются во всех, и он окажет тебе услугу, чтобы при случае воспользоваться твоим пером.
— Ваше первое выступление в печати наделало шуму, теперь на вашем пути нет никаких преград, — сказала Флорина Люсьену. — Не упустите случая, иначе о вас скоро забудут.
— Совершилось событие, — продолжал Лусто. — Великое событие! Фино, этот бесталанный человек, стал директором и главным редактором еженедельного журнала Дориа, владельцем шестой части паев, доставшейся ему даром, и будет получать шестьсот франков в месяц. А я, мой милый, с нынешнего утра старший редактор нашей газетки. Все произошло, как я и предполагал в тот вечер. Флорина была на высоте, она даст десять очков вперед князю Талейрану {135}.
— Мы властвуем над мужчинами, пользуясь их страстями, — сказала Флорина. — Дипломаты играют на их самолюбии, дипломаты видят их ухищрения, — мы видим их слабости, поэтому мы сильнее.
— В заключение, — сказал Лусто, — Матифа сострил, единственный раз за всю свою жизнь, он изрек: «Что ж, это дело коммерческое!»
— Я подозреваю, что эту мысль подсказала ему Флорина! — вскричал Люсьен.
— Итак, душа моя, — продолжал Лусто, — теперь ты расправишь крылья.
— Вы родились в сорочке, — сказала Флорина. — Сколько молодых людей в Париже многие годы обивают пороги редакций, покамест им удастся поместить статью в газете! У вас судьба Эмилия Блонде. Не пройдет и полугода, как вы станете задирать нос, — насмешливо улыбнувшись, добавила она на своем наречии.
— Я в Париже уже три года, — сказал Лусто, — и только со вчерашнего дня Фино дает мне как редактору твердых триста франков в месяц, платит по сто су за столбец и по сто франков за лист в своем еженедельнике.
— Что же вы молчите?.. — вскричала Флорина, глядя на Люсьена.
— Будущее покажет… — сказал Люсьен.
— Милый мой, — отвечал Лусто обиженно, — я все для тебя устроил, как для родного брата, но я не отвечаю за Фино. Дня через два Фино будут осаждать десятки шалопаев с предложениями дешевых услуг. Я ему дал слово за тебя; если хочешь — можешь отказаться. Ты сам не понимаешь своего счастья, — продолжал журналист, помолчав. — Ты станешь членом сплоченной группы, где товарищи нападают на своих врагов сразу в нескольких газетах и взаимно помогают друг другу.
— Прежде всего навестим Фелисьена Верну, — сказал Люсьен: он спешил завязать связи с этими опасными хищными птицами.
Лусто послал за кабриолетом, и оба друга отправились на улицу Мандар, где жил Верну, в доме с длинными наружными сенями. Он занимал квартиру в третьем этаже, и Люсьен был очень удивлен, застав этого желчного, надменного и чопорного критика в самой мещанской столовой, оклеенной дешевыми обоями, которые изображали кирпичную стену, симметрично поросшую мхом; на стенах висели плохие гравюры в позолоченных рамах; Верну завтракал в обществе некрасивой женщины — несомненно, его законной супруги — и двух детишек, усаженных в высокие кресла с перекладиной, чтобы шалуны не упали. Фелисьен, застигнутый врасплох, в ситцевом халате, сшитом из остатков от платья жены, всем своим видом выражал неудовольствие.
— Ты завтракал, Лусто? — спросил он, предлагая стул Люсьену.
— Мы только что от Флорины, — сказал Этьен. — Мы там позавтракали.
Люсьен внимательно рассматривал г-жу Верну, похожую на добродушную, толстую кухарку, белотелую, но чрезвычайно вульгарную. Г-жа Верну поверх ночного чепца, завязанного под подбородком тесемками, из которых выпирали пухлые щеки, носила фуляровую косынку. Нескладный сборчатый капот, застегнутый у ворота на одну пуговицу, превращал ее фигуру в какую-то бесформенную глыбу, напоминавшую тумбу. От избытка здоровья, приводящего в отчаянье, румянец на толстых щеках принимал фиолетовый оттенок, при взгляде на пальцы ее рук невольно вспоминались сосиски. Наружность этой женщины сразу объяснила Люсьену, отчего Верну в обществе играл столь незавидную роль. Он стыдился своей жены и не мог бросить семью; но он был слишком поэт, чтобы не страдать от своей семейной обстановки, и, чувствуя постоянно недовольство самим собою, был недоволен всем: вот отчего этот писатель никому не прощал успеха. Люсьен понял причину желчного выражения, застывшего на лице этого завистника, язвительность насмешек, отличающих этого журналиста, резкость его слов, метких и отточенных, как стилет.
