Город за рекой - Казак Герман (серия книг TXT) 📗
Он кивнул.
— Когда вернешься, — еще сказала она, — то полей мои цветы на балконе, чтобы они не засохли.
Он обещал.
— А ты, — попросил он в свою очередь, — не забудь потом поцеловать камень Сибиллы, если будут силы.
— Да, да, — услышал он в ответ. Но это прозвучало уже издалека и несколько нетерпеливо.
Сгорбленная фигурка старательно семенила к поблескивающим в лунном свете трамвайным рельсам. Он все еще смотрел ей вслед, хотя она уже растворилась в сумраке ночи. Только когда он вполне убедился, что она не могла его услышать, он, поклонившись, сказал тихо:
— Благодарю тебя за то, что ты меня родила.
Потом он прошел через туннель к безлюдному перрону. Он думал увидеть завистливые взгляды, услышать любопытные вопросы, но немногочисленные служащие железной дороги, несомненно, получили соответствующие распоряжения. Никто не обеспокоил его, даже документы не проверили. Он шагал вдоль состава, который был собран из пассажирских и товарных вагонов разных типов. Он вошел в вагон дальнего следования и не удивился, что был тут единственным пассажиром. Билет был выдан ему до следующей станции. Дальше он решит сам.
20
Почти бесшумно длинный состав около полуночи тронулся с места. Колеса глухо стучали, когда поезд медленно пересекал большой мост. Роберт смотрел вниз, на темную ленту реки, которая вяло, как расплавленный свинец, текла в высоких галечных берегах; у склонов глубокого русла вода отсвечивала в лунном свете опаловым блеском. Беловатые клубы пара поползли вереницей мимо окна и заслонили вид.
Роберт, который уже лежал на узкой деревянной полке, растянувшись во весь рост, повернулся на бок и, обхватив руками голову, подтянул согнутые в коленях ноги к животу. Так он, свернувшись, как эмбрион, заснул.
Когда он проснулся, было уже светло. Он приподнялся и, к своему удивлению, увидел за окном зеленую равнину. В небе низко над горизонтом пенились белые кучевые облака с розоватыми краями.
В чемодане он нашел завернутый в бумагу завтрак, который, должно быть, положил заботливый Леонхард. На дне, под бельем, лежал голубой том хроники, его еще вчера листал высокий чиновник из Префектуры. Это было единственное вещественное доказательство того, что пребывание в царстве мертвых не было сном. Листая том с конца, он думал, что теперь сам увидит страницы, исписанные своей рукой, но обнаружил только запись, сделанную Высоким Комиссаром. Он прочел вполголоса:
Под этими строками были выведены греческие слова:
Σιβνλλα, τι τελεις: Απονανειν τελω
— Сибилла, что доводишь ты до конца? — Смерть довожу я до конца.
Роберт еще раз пробежал глазами стихи, магическое звучание которых оставалось непередаваемым, но смысл их он понял: я видел Сибиллу куманскую, сказал некто, собственными глазами. Она была в клетке (имелась в виду вырубленная пещера в скале) и читала свои руны (сидевшая в скале предсказывала) всем, кто проходил мимо. Спрашивали дети: "Что ты хочешь, Сибилла?" Отвечала она: "Я хотела бы умереть".
Роберт закрыл книгу.
Крупные капли ползли и катились по стеклу. Он не отрываясь смотрел на серое чудо дождя. Рядом с железнодорожным полотном раскачивались телеграфные провода. Ландшафт за окном становился все более разнообразным. Бугристая земля, хвойный лес, цепи холмов. Дождь перестал; из-за серого полога облаков брызнули лучи солнца. Молодые клеверовые поля у откоса, зеленые кроны редких берез, стаи птиц в воздухе, тощий скот в огороженных выгонах, бараки из гофрированных листов стали. У Роберта кружилась голова, он закрыл глаза. Поезд двигался неровно, наконец остановился.
Посреди открытой местности был воздвигнут широкий дощатый помост, на котором толпился народ, громоздились ящики, узлы, корзины. Позади помоста было заграждение из колючей проволоки, это напоминало военный лагерь. Перед деревянными бараками пели дети, но голоса тонули в общем шуме. У стволов цветущих фруктовых деревьев сидели нищие музыканты с желтыми повязками слепых. Многие мужчины, еще совсем молодые, передвигались на костылях или с помощью палок; у кого не было ноги, у кого болтался пустой рукав. Медсестры и железнодорожники легко управляли этой равнодушно ожидающей толпой, поддерживая необходимый порядок. Если кто-то не успевал уехать сегодня, то его забирали на следующий день.
Это был не вокзал, не город. Возможно, сборный пункт, приемный лагерь. И означал он первую станцию, на которой Роберт совершал переход в действительность.
Сняли оцепление, и большая группа людей устремилась к вагонам. В купе Роберта скоро набилось полно народу, многие вынуждены были стоять в коридоре. Из своего угла он наблюдал за вошедшими, в большинстве своем оборванными людьми, смотрел, как они размещали свой багаж, хмуро оглядывая друг друга, перекидываясь короткими фразами. Звучали разные наречия.
По-видимому, это была его родина, но он уже не понимал языка, на котором разговаривали эти люди. Многие казались забитыми, затравленными, в то же время пронырливыми и хитрыми. Какая-то брюзгливость исходила от их, они раздраженно фыркали, шипели друг на друга, чтобы не оставаться наедине со своей нечистой совестью.
Он еще не освоился с масштабами, которыми измерялась жизнь. Прошло, может быть, несколько часов, пока поезд снова тронулся.
Напротив Роберта сидела молодая влюбленная пара в потертой выходной одежде; они крепко держались за руки и завороженно смотрели друг другу в глаза. Девушка была сильно надушена. Остальные пассажиры безучастно глядели перед собой, кто-то достал из кармана книжку и погрузился в чтение. Из разговора, который мало-помалу завязался между набившимися в купе людьми, можно было легко установить род занятий и характер попутчиков. Господин с книжкой, к примеру, оказался адвокатом, он хотел обосноваться на новом месте и открыть практику. Другой, в темно-серой куртке с пуговицами из оленьего рога, был в недавнем прошлом офицером. Молодая женщина в трауре рядом с Робертом была вдовой ремесленника; мужчина в рубашке и жилете без пиджака, все время теребивший свой галстук, был уволенным сотрудником музея. Рано поседевшая дама, беспокойно переводившая глаза с одного на другого, пыталась разузнать что-нибудь о своих родственниках, о муже, сестрах и братьях, о дядюшке Натане, о кузинах. Все они были арестованы и пропали без вести.
Она, по ее словам, спрашивала у каждого, кого встречала, и боялась, что ей придется вот так спрашивать теперь всю жизнь.
Поезд ехал.
Когда вдова осведомилась, верно ли, что на следующей остановке их заставят пересаживаться, Роберт сказал, у него, мол, такое впечатление, будто все едут не в том направлении. Взоры присутствующих с любопытством устремились на него. Господин в куртке пристально поглядел на Роберта и заметил, что тот, видно, недавно освобожден и теперь возвращается домой. Роберт обвел глазами компанию.
— Я возвращаюсь из страны, где нет радости.
В таком случае он никуда и не уезжал, возразили ему.
— Из страны ужаса, — сказал он.
Тогда, значит, это здесь, так расценили его слова.
— Из города без надежд, — прибавил Роберт.
Стало быть, он родом из этих краев, заметили ему в ответ, не иначе.
Они пропускали мимо ушей его возражения и охотно рассказывали о себе, о своей судьбе и судьбе родственников и друзей, говорили так, чтобы он слышал, как будто специально предназначали свои слова для него. Они взволнованно описывали, как им удалось избежать смерти и какие ужасы пришлось пережить. Рассказывали о мытарствах беженцев, о голодном существовании, жаловались на беспорядки, сетовали на распущенность и растление, вздыхали о потерянном имуществе, говорили о нужде, о трудном времени, давали свои объяснения всему этому, и каждый, получалось, познал горя и лишений больше, чем другой.
