Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович (книги онлайн полные txt) 📗
— Что же, сие и вправду чрезвычайно заманчиво и я, пожалуй, прибегну к вашему предложению, но всё же, во первую голову хотелось бы мне, Модест Николаевич, выправить все те справки и прочие бумаги, ради которых я сюда и пожаловал. Потому, как «мёртвые души» куплены были мною не только лишь у вас одного и число их, должен признаться изрядно. А тут и новая перепись на носу, так что надобно мне поспешать, дабы поспеть вовремя. Вот по этой причине и просил бы я вас, до поры до времени хранить дело моё в тайне и от Фёдора Фёдоровича и от генерал—губернатора. Иначе, как бы не остаться мне и без той «синицы в руках» после стольких моих невзгод и скитаний, — сказал Чичиков.
— На сей счёт можете даже и не беспокоиться, — отвечал Самосвистов, — просьбу вашу я сохраню в тайне, а там уж ваше дело решать, каковым образом далее поступить. В отношении же бумаг могу сказать, что здесь, не глядя и на мою помощь, не избежать вам, Павел Иванович, некоторых трат. Со своей же стороны обещаю сделать всё, чтобы траты сии были бы для вас не особенно обременительны.
— Это было бы весьма кстати, коли не особенно обременительны, — сказал Чичиков и друзья, перетолковавши обо всём, собрались уж было отправляться к ночлегу, как тут над самым ухом Павла Ивановича прозвучал гневный и обиженный голос Вишнепокромова, что неслышно подкрался к ним в своих мягких кавказских сапогах.
Долго ли вслушивался он в откровения Павла Ивановича стоя за спиною наших приятелей, коротко ли — сказать не берусь. Однако из последующего сделалось ясным, что он достаточно хорошо уразумел для себя, о чём между Чичиковым и Самосвистовым велась речь.
— Ах, вот оно, стало быть, как?! — воскликнул Вишнепокромов так неожиданно, что и Павел Иванович, и даже далеко не робкого десятка Модест Николаевич, вздрогнули от испуга. — Стало быть, старым и верным товарищем можно и пренебречь, когда речь заходит о выгодах?! Стало быть, старый друг уж сделался вовсе ненужным, а вернее нужным лишь на то, чтобы обезьянствовать, устраивать фейерверки да парады, ради того в чьи чувства он верил, как в свои, а на деле всё оказалось фальшь да обман! Эх ты, Павел Иванович! Гвоздь ты после этого, а не человек! Обидел ты меня, не знаю прямо как! Надругался, можно сказать, надо всеми моими сердечными струнами, и как апосля такового подвоху смогу я верить в порядочность человеческую и дружбу?! — с сердечным надрывом, возглашал Варвар Николаевич.
— Позволь, позволь, друг мой, что это ты такого себе вообразил, что могло надругаться, как ты говоришь, над «твоими струнами»? — сказал Чичиков, приходя в себя после столь внезапного наскока. — То, что у меня есть некое дело, направленное на приобретательство? Так у всякого оно есть! Даже и у тебя. К примеру, то же сено, которое ты продаёшь, или же хлеб, коим торгуешь без моего в том участия. Но я ведь не говорю тебе, что сие есть надругательство над моею до тебя дружбою! А то, что не кричу о своём деле на каждом углу, так на то, стало быть, имеются у меня веския причины…
— Нет, нет, это всё не то! Это одни лишь отговорки! — продолжал восклицать Вишнепокромов. — Ты предал меня как друга и это видно уж и из того, что у всякого торговал ты «мёртвых душ», побрезговавши одним лишь мною! А ведь каких отменных крестьян мог бы я тебе уступить, каких работников, но ты пренебрёг любящим тебя сердцем, верно опускаясь до всякой дряни, когда друг твой нуждался в твоем участии!
— Послушай, братец, ты верно уж заговариваешься, коли считаешь меня способным променять друга на всякую дрянь! Это, смею тебе заметить, очень даже обидно слышать. А не обращался я к тебе из той же дружбы, потому как не хотел подвергать тебя могущей проистекать из моего дела опасности. Посуди сам, ведь я всегда мог бы отговориться незнанием того факту, что приобретаемые мною души были «мёртвые», ты же, как владелец и помещик, подобным незнанием отговориться бы не сумел. Вот потому—то, любя тебя и радея о твоем спокойствии, я и не обращался к тебе с подобными просьбами, потому как из этого, в случае чего, могла бы проистекать для тебя дорога прямиком в Сибирь.
— Всё это одни лишь с твоей стороны отговорки, — вновь повторил Варвар Николаевич, — и я не верю тебе и на медный грош. Нашёлся чем испугать Вишнепокромова! Сибирью! Ха! Да будет тебе известно, что я не какой—то там паркетный хлыщ, а отставной штаб—офицер брандер, и видывал в жизни всякое, так что все эти твои фантазии насчёт Сибири мало чего имеют общего со мною. А вот с тобою очень даже и могут иметь! Уж кто, как не ты сиживал в губернском остроге при прежнем—то генерал—губернаторе? Он ведь, хоть и недоброй памяти, а глаз имел верный. Мимо него и мыши было не проскочить, а не то, что какому—то там Чичикову! Так что ты, братец мой, глаза—то мне не замазывай обо мне грешном заботою. Я ведь и безо всякого вроде тебя доброхота о себе самом позаботиться сумею, а скажи лучше прямо, что как есть ты Павел Иванович – свинья свиньею, которая в дружбе понимает так же, как и в апельсиновых яблоках! И делиться ты со мною не захотел из жадности! Но жадность она ведь не одного уж сгубила. Вот и тебе я говорю, что не позднее завтрашнего расскажу всякому о твоей затее, а после уж погляжу, каковым это ты манером сумеешь отослать «мёртвые свои души» в Херсонскую губернию, наместо того, чтобы самому отправляться в путь по этапу, коим меня стращаешь! — уж не то чтобы восклицал, а разве что не в голос кричал Вишнепокромов, махая на Чичикова руками, а затем, сплюнувши с досадою, решительною и быстрою походкою зашагал вон из гостиной, что—то зло бормоча сквозь стиснутые зубы, меж которых проскакивали отрывками слова: «обезьянствовал…», «фейерверки пускал…», «ну я тебе попомню…», и прочее в таком же духе.
Одним словом, скандал получился славный! Знатный скандал! И что самое главное, обещал он сделаться ещё знатнее, и стараниями Варвара Николаевича, в самом скором времени, расползтись по всей губернии. Вот почему Чичиков стоял словно бы громом поражённый, хотя его вовсе и не трогали те многочисленные и оскорбительные эпитеты, коим наградил его пребывающий во гневе Вишнепокромов. Всё это было столь незначительной мелочью в сравнении с несчастьем, что грозило вот—вот обрушиться на голову нашего героя, что Чичиков словно бы и не слышал всех этих обидных в ином случае слов, потому как в эту минуту он мог чувствовать и думать только одно — что вот, стало быть, и закончилась ничем вся многотрудная его экспедиция за «мёртвыми душами» и рухнули все надежды на скорый и лучший удел, к которому сделался он столь близок в эти последние дни. И всему виною был гадкий и дрянной человечек, вышедший только что из гостиной, которого Павел Иванович, не задумываясь, готов был сей же час раздавить словно бы омерзительнешего червя, глумливо извивающегося у его ног.
Лютая ненависть к бывшему уж закадычному приятелю проснулась вдруг в сердце его, побуждая броситься тому вослед с тем, чтоб, набросившись на Вишнепокромова грызть и рвать зубами подлую его глотку, дабы не смели явиться из неё на свет все те разоблачительные слова, что поставят крест и на «мёртвых душах», и на взлелеянном им с такими трудами предприятии, да и на всей жизни его, которую тогда уж всякий сможет назвать несбывшеюся и и неудачной. Однако он сумел укоротить нервический сей порыв и стараясь из последних сил сохранять невозмутимость обратился к Модесту Николаевичу:
— Ну, что изволите на сие сказать, дорогой друг? — спросил он, кивнувши вослед Вишнепокромову.
— Я не стал бы придавать сказанному Варваром Николаевичем большого значения, — отвечал Самосвистов, — он ведь изрядно выпил сегодняшним вечером, вот оттого и позволил себе лишнее. Да вы и сами видели, как уснул он давеча за картами, что вовсе не в его обычае, потому—то и понёс околесицу. Так что, думаю к утру он проспится и тогда уж заговорит совсем по иному.
— Нет, милый друг, признаться, я совсем другого мнения. И сказанные Варваром Николаевичем угрозы очень даже намерен принимать всерьёз. Поверьте мне, Модест Николаевич, чутье подсказывает мне скорую беду и крах всему моему предприятию, чего допустить я совершенно не могу. Посему просил бы вас поступить вот каковым образом, ежели, конечно же, в вас ещё живы дружеския ко мне чувства, — сказал Чичиков, бледнея лицом.
