Маски - Белый Андрей (читать книги полностью TXT) 📗

– у двух сумасшедших, —

– вскричало в Мандро точно горло гиганта, уже безголового, сбрасывая черепную коробку, скатившуюся, как парик, им повешенный на канделябрину:

– Вот… собеседник – пришел!

В токе молнии, рвавшей палимые нервы с ушей и до пяток в одну миллионную долю секунды, мелькнуло: и трясом, и перескаканьем с предмета к предмету: – парик, челюсть и бриллиантин; а за ширмой, с постели, – «дессу» де-Лебрейльки!

И – как два потока, два ветра: сквозь ветры.

Один поток: как расширение газов, сорвавшее череп, как клапан котла, – расширенье в пределы, где нет притяжений, куда не додернуться гостю железному.

Другой поток: удар болида по черепу: из бездны звездной ядра с распахнувшейся дверью кабины, откуда профессор Коробкин с «пожалуйте-с, милости просим» – выскакивает; а Мандро на него головную дыру разевая, как широкоротая рыба, на берегу бьющаяся и в задохе просящая, чтобы ее в воду бросили.

Так запросилось в Мандро из «мандры» что-то с ним на словах, своих собственных, бросивши на берегу смрадный труп, по воде —

– на словах —

– побежать —

– с этим: к этому!

Только ему, только это в пригоршне снести; и в пригоршню принять из ладони —

– то, —

– что этот даст!

____________________

И ольными ногами, с подкидом и топом почти что копыт, перебросилось к двери в двенадцатый номер, чтоб выбросить дверь, вырвать ключ, от Лебрейль, им замкнуться: от мира.

– Секундочку… я…

«Щелк» —

– остались в кабине, закупоренной герметически:

– тронулись —

– в сон о кабине!

Профессор

Профессор влетел такой маленький, быстренький, в шаг тяжелящих мехах, не сняв шубы и шапки не бросивши, ерзая глазками мимо Мандро и набречивая часовою цепочкою.

Остановился, как будто слетая с себя самого, на себя самого, и прислушивался: сбросив камень с вершины, не видя паденья, прислушаются; и – звук: в дальней расщелине!

К столику подбежал, точно поп к алтарю, на котором он будет служить; усы вглядчиво дернулись, точно на знаки ужасного культа, когда, оробев, тронул челюсть; и – на канделябре неловко поправил раскосо висящий парик.

Только тут на Мандро дернул глазом, как вор уличенный, себя прибодряющий:

– Я, говоря рационально, – едва к вам попал.

Своим глазом внырнул он в глаза, чтоб по нервам, под череп, попасть и там заново что-то расставить: в спехах!

– И не будем касаться подробностей!

Сел, глядя в руку, как будто имея в ней знак неизвестности.

Труп, перетянутый синелицый, стоял перед ним в запыленной визитке; он острые ребра и красные десна показывал.

Точно кикимора: —

– мог бы теперь он пугать, как ворон, гимназисточек; —

– прежде: —

– затянутый в черный сюртук, уважаемый всеми, и даже любимый, влетал он в передние, дымясь бакенбардой, к груди прижимая цилиндр, перебрасывая на ходу —

– паре рук: пару лайковую!

Свой протреп пропыленный обдернув, затылочной шишкой и пяткой запрыгал: он чувствовал, что этот знак, ставший фактом совместного их заключения здесь, не иллюзия, а стены эти трясущая быль.

Коли так, предстоящие (а – предстоял разговор) – уже прошлое: сказано ими друг другу из бредов (и бредом от-вечено) все.

Зачесал на профессора, выкинув руки и бороду, как бы имея принять неизвестность.

И – сел.

Но профессор еще подбирал выраженья: была морготня под очками; была ужасающая тишина: – эфиопская жуть в этой морде разбитого сфинкса!

Но глаз разгорался, как дальний костер: он с собою самим говорил.

Шебуршанье старух

Точно лоцман, ведущий сквозь мели речной пароход и не верящий береговым очертаньям, вытверживал он в голове план беседы, изученный твердо, – в ночные часы, где все это давно переохано, перескрежетано ржавой пружиной постели.

Как перетащить этот плечи ломающий груз?

Миг – пришел: говоря рационально, – на камне по водам спускается, зная, что миг колебания, неосторожное слово, беспомощный морг – камень каменной массою ставши – ко дну пойдет!

Забараракали двери, ведущие в номер двенадцатый-пестрою рожей свисавшая ткань, закрывавшая двери, гримасничала, склабясь складками; черными кольцами, точно глазами, напучились фоны обой; и глаза – ненавидели их

– Уврирэ ву? [126]

– Прошу вас открыть!

– Дело в том, что…

– Больному мешаете…

– Кто вы такой?

Это – бохнуло, бахнуло, квакнуло дверью; стояло за дверью; и там восемью сапогами шарчило; ходила, как клык, перламутровогранная ручка.

О, не задерживать пропиравшее прошлое! Дверь – только драночка; дверной замок – только бантик! Вот-вот, разорвав настоящее, – черное скопище – вломится!

– Ки? [127]

– Д'у? [128]

И как насекомое, пяткой раздавленное, прилипает к сиденью, так он, Домардэн, в него влип, лишь отмахиваясь волосатой рукою от двери, толкаясь от двери к профессору клином волос и затылочной шишкой, другою рукой умоляя профессора не отзываться: есть всякие звуки; лицо прятая в грудь, угрызаяся, точно бесчинство, пытавшееся проломиться сюда, – его собственный хвост.

И прислушивались, как слабели нахальные трески, сменясь шебуршаньем старух; одними глазами светящимися, а не ртом, стал рассказывать о пережитых им ужасах.

Было молчанье.

Профессор, как будто не слыша, подкрывался бородой; выраженье лица скрыв усами, развертывал бороду пальцами.

А потолки подскочили на метр

Все ж решаясь, нежнейше помигивая, потерялся улыбкой, как девушка:

– Случай, меня посадивший, – усы, бездыханными став, опустились, – в лечебницу…

И продирал свою бороду пальцами.

– Вас посадивший…

И он оглянулся:

– Сюда…

И на дверь:

– А про это я слышал!

Про что?

– Сблизил нас.

Продирал свою бороду:

– Я – знаю вас.

Оба замерли; оба, взглянув друг на друга, друг друга не видели; и, помолчавши, профессор усами вздохнул, точно деревом ветер.

– И вы меня знаете.

Клин бороды перед ним засигал вопросительным знаком в усилиях не подавиться нервическим иком; мелькнуло в Мандро:

– О, о, —

– страшное что-то в косме, перед ним вы растающей: невероятных размеров казалась она!

Закрываясь, повесился в кресле

Профессор, увидевши это, пытался своей бородой и рукою умалчивать, с неуловимой почти укоризной вздохнув

– Вам бы надо учиться.

Мандро посмотрел на него необычно живыми, внимающими молодыми глазами.

– Наука есть истинный свет.

Тут профессор взглянул очень строго, почувствовав что – перепутался; перевоспитывать спрута не легкая, в корне взять, штука!

А рожа портьеры осклабилась складкой: сказала от четливо:

– Это – Коробкин!

Сказали за дверью хихиком старушечьим дамские, шелг ковые, кружевные «дессу»; закачался со столика страшный парик, повисающий на канделябрине, точно с изогнутого, металлически строгого рога из фона портьеры, где черная лапа царапалась: складки слагалися в наглое рыло.

– Эй, – вы!

И под рылом шарахалась дверь.

____________________

То за нею, расставивши фалды, Велес-Непещевич, Вадим Велемирович, в скважину вставился, хлопая глазиком, ползая им, как клопом, по профессору, задом из фалд на диваны небесного цвета, на Мирру Миррицкую пялясь, бросая – и брыком, и мыком

– Молчите.

– Мешаете.

– Вот…

– Посопели.

– Уселись.

Миррицкая с недоуменьем, «Жюли» же с развратной гримасой бросались носами и пальцами в дверь; и потом – друг на друга: носами и пальцами:

– Де з'энбисиль! [129]

– «Дьё!» [130]