Легенда об Уленшпигеле - де Костер Шарль (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
И точно: Пир Силач принес два стакана и большущую кружку белого маасского вина. И они с Ламме выпили мировую. И Ламме, в восторге от своей победы, от вина и от колбасы, обратился к Пиру Силачу и, показав на густой черный дым, валивший из судовой трубы, спросил, что за жаркое готовится в трюме.
– Там у меня боевая кухня, – усмехаясь, отвечал Пир Силач.
Мастеровые, женщины и ребятишки разошлись – кто на работу, кто по домам, и стоустая молва затрубила, что какой-то толстяк, приехавший на осле вместе с юным богомольцем, тоже верхом на осле, оказался сильнее Самсона и что с ним-де лучше не связываться.
Ламме пил и свысока поглядывал на Пира.
Вдруг судовщик сказал:
– Ваши ослы соскучились.
Подведя судно к берегу, он ступил на сушу, схватил одного осла за ноги, понес его, как Иисус Христос ягненка, и доставил на палубу. Затем он то же самое проделал с другим ослом и, нимало не запыхавшись, предложил:
– Выпьем!
Мальчик прыгнул на палубу.
И они выпили. Ламме сам на себя дивился: он ли это поколотил ражего детину, и теперь он лишь украдкой, отнюдь не победоносно, поглядывал на него и думал: а что, если судовщику припадет охота схватить его, как только что осла, и, отмщая за позор, швырнуть в Маас?
Судовщик, однако ж, с веселой улыбкой потчевал его, и Ламме, расхрабрившись, снова устремил на него самоуверенный и горделивый взор.
А судовщик и Уленшпигель хохотали.
Ослов между тем волновала новая для них почва под ногами – почва отнюдь не твердая, и они понурили головы, опустили уши и от страха не могли даже пить. Судовщик принес им по торбе с овсом, который он сам купил для тащивших его барку лошадей, чтобы погонщики не взяли с него лишнего.
Увидев торбы, ослы громко прочли благодарственную молитву, но на палубу взирали с тоской и от страха поскользнуться не смели пошевелить копытом.
Наконец судовщик сказал Ламме и Уленшпигелю:
– Сойдем в кухню!
– Но ведь это же боевая кухня! – с тревогой заметил Ламме.
– Да, боевая, но ты, мой победитель, можешь спуститься туда безбоязненно.
– А я и не боюсь, я следом за тобой, – объявил Ламме.
Мальчик стал у руля.
Спустившись, они увидели мешки с зерном, бобами, горохом, морковью и прочими овощами.
Судовщик отворил дверь в маленькую кухню и сказал:
– Как вы есть люди храбрые, знаете пение вольной пташки – жаворонка, и боевой клич петуха, и рев смирного труженика-осла, то я вам покажу мою боевую кухню. Вот такую маленькую кузницу вы найдете почти на всех маасских судах. Она никому не может внушить подозрения – на корабле непременно должна быть кузня для починки железных частей, но не у всякого есть такие прекрасные овощи.
Тут он отодвинул камни на полу трюма, поднял половицу, вытащил составленные в козлы аркебузные стволы, поднял их, как перышко, и поставил на место, а затем показал наконечники для копий и алебард, клинки мечей, сумки для пуль и пороховницы.
– Да здравствует гёз! – воскликнул он. – Тут вам и бобы и подлива. Приклады – это бараньи ножки, наконечники копий – это салат, а аркебузные стволы – это бычьи колена для похлебки освобождения. Да здравствует гёз! Куда доставить продовольствие? – обратился он с вопросом к Уленшпигелю.
– В Нимвеген, – отвечал Уленшпигель, – туда твоя барка войдет с еще большим грузом настоящих овощей, которые тебе принесут крестьяне в Этсене, Стефансверте и Руремонде. И они тоже запоют вольной пташкой – жаворонком, ты же им ответишь боевым кличем петуха. Ты зайдешь к лекарю Понтусу, что живет на берегу Ньюве-Вааля, и скажешь, что ты приехал в город с овощами, но боишься жары. Крестьяне заломят на рынке за овощи такую невероятную цену, что никто у них ничего не купит, а лекарь тебе скажет, как поступить с оружием. Я полагаю, что он велит тебе, хотя это и небезопасно, спуститься по Ваалю, Маасу и Рейну и выменять овощи на сети, чтобы потом пойти вместе с гарлингенскими рыболовными судами, на которых много моряков, знающих, как поет жаворонок. Идти надо в виду берега, огибая отмели, и, дойдя до Лауэрзее, выменять сети на железо и свинец, вырядить твоих крестьян в одежды, какие носят в Маркене, Флиланде и Амеланде, немножко половить рыбку, не заходя далеко в море, и не продавать ее, а солить впрок: вино пьют свежее, а едят на войне соленое – это уж так заведено.
– Выпьем по сему случаю, – предложил судовщик.
И они поднялись на палубу.
Тут Ламме взгрустнулось.
– Господин судовщик, – неожиданно заговорил он, – в вашей кузне горит такой жаркий огонек, что на нем за милую душу можно соорудить отменную похлебку со свежим мясом. Моя глотка жаждет горячего.
– Сейчас я утолю твою жажду, – отвечал судовщик.
И он мигом сварил ему жирную похлебку, в которую положил добрый кусок солонины.
Проглотив несколько ложек, Ламме сказал судовщику:
– Глотка у меня шелушится, язык горит – это не похлебка со свежим мясом.
– Вино пьют свежее, а едят на войне соленое – это уж такой закон, – заметил Уленшпигель.
Судовщик снова наполнил стаканы и провозгласил:
– Я пью за жаворонка – птицу свободы!
Уленшпигель сказал:
– Я пью за петуха, скликающего на войну!
Ламме сказал:
– Я пью за мою жену – пусть она, моя любимая, никогда не испытывает жажды!
– Ты пойдешь в Эмден Северным морем, – сказал судовщику Уленшпигель. – Эмден – это наше убежище.
– Уж очень море-то большое, – сказал судовщик.
– Зато есть там простор для боя, – сказал Уленшпигель.
– С нами Бог! – сказал судовщик.
– А кто же нам тогда страшен? – подхватил Уленшпигель.
– Вы когда едете? – спросил судовщик.
– Сейчас, – отвечал Уленшпигель.
– Счастливого пути и попутного ветра! Вот вам порох, вот пули.
И, расцеловавшись с ними, он, как ягнят, перенес на спине обоих ослов, а затем проводил их хозяев.
Уленшпигель и Ламме сели на ослов и поехали в Льеж.
– Сын мой, – заговорил дорогою Ламме, – почему этот сильный человек допустил, что я на нем живого места не оставил?
– Для того он это сделал, чтобы ты на всех наводил страх, – отвечал Уленшпигель. – Страх – это такой эскорт, который двадцать ландскнехтов заменит. Кто теперь посмеет затронуть могучего победоносца Ламме? Бесподобного крепыша Ламме, который у всех на глазах, ударив головой в живот Пира Силача, таскающего ослов, как ягнят, и поднимающего тележку с пивными бочками, сшиб его с ног? Теперь все здесь тебя знают: ты – Ламме-грозный, ты – Ламме-непобедимый, а я нахожусь под твоею охраной. Куда бы мы ни направили путь, тебя каждый встречный и поперечный узнает, никто не посмеет кинуть на тебя недоброжелательный взгляд, и, приняв в рассуждение, как много на свете храбрецов, отныне ты можешь быть уверен, что по пути твоего следования тебя ожидают лишь поклоны, приветственные крики, почести и изъявления преданности, коими ты будешь обязан не чему иному, как силе устрашающего твоего кулака.
– Ты дело говоришь, сын мой, – заметил Ламме и выпрямился в седле.
– Я говорю правду, – подхватил Уленшпигель. – Ты видишь любопытные лица в окнах первых домов вон того селения? Все показывают пальцем на грозного победителя, на Ламме. Ты видишь, с какою завистью смотрят на тебя эти мужчины, как эти жалкие трусы, завидев тебя, снимают шляпы? И ты им поклонись, голубчик Ламме, – не презирай малодушную толпу. Слышишь, слышишь? Малые ребята уже знают твое имя и со страхом повторяют его.
И Ламме, точно король, с гордым видом раскланивался направо и налево. И слух о его отваге перелетал из села в село, из города в город, вплоть до Льежа, Шокье, Невиля, Везена и Намюра, однако из-за происшествия с тремя проповедниками заглянуть в Намюр ни Уленшпигель, ни Ламме не рискнули.
Так они ехали долго по берегам речек, рек и каналов. И всюду на песню жаворонка отзывался петух. И всюду отливали, ковали и точили огнестрельное и холодное оружие для борьбы за свободу и доставляли на суда, плывшие неподалеку от берега.