Вся королевская рать - Уоррен Роберт Пенн (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Он сказал: «Они хотели погубить меня, потому что им не нравятся мои дела. Вам мои дела нравятся?»
Раздался рев и утих.
Он продолжал: «Я скажу вам, что я намерен делать дальше. Я намерен построить больницу. Самую большую, самую лучшую на свете. Она будет принадлежать вам. Всякий больной или страждущий – будь то мужчина, женщина или ребенок – придет к ее дверям с уверенностью, что для него сделают все, что в человеческих силах. Излечат болезнь, облегчат страдания. Бесплатно. Не из милости. А по праву. Это ваше право. Вы слышите? Это ваше право!»
Раздался рев.
Он сказал: «И это ваше право – чтобы каждый ребенок получил образование. Чтобы ни престарелый, ни инвалид не нуждались в хлебе, не просили подаяния. Чтобы человек, который производит товар, мог отвезти его на рынок, не завязнув по ступицу, беспошлинно. Чтобы дом и земля бедняка не облагались налогом. Чтобы богачи и большие компании, которые тянут деньги из штата, платили штату справедливую долю. Чтобы ни у одного из вас не отнимали надежду!»
Раздался рев, и, когда он замер, Анна Стентон, державшая меня под руку и притиснутая ко мне толпой, спросила: «Он правда собирается это сделать? В самом деле?»
«Уже сделал, и немало», – сказал я.
«Да, – сказал Адам Стентон, кривя губы, – кинул им кость».
Я не ответил, я не успел придумать ответ, потому что наверху, на лестнице Вилли Старк снова заговорил:
«Я сдержу свое слово. И да поможет мне бог. Я буду жить вашей волей и вашим правом. И если кто-нибудь помешает мне осуществлять ваше право и вашу волю, я уничтожу его. Я уничтожу его вот так! – Он раскинул руки на высоте плеч и с размаху всадил правый кулак в левую ладонь. – Вот так! Я размозжу его. Я перебью ему голени и бедра, таз и позвоночник. В почку, в затылок, в челюсть, в солнечное сплетение. Я буду бить чем попало. Без разбору!»
Под рев толпы я закричал в ухо Анне: «Будь уверена, это он сделает».
Не знаю, слышала ли меня Анна. Она следила за человеком на лестнице, который наклонялся к толпе с выпученными глазами и говорил: «Я зарублю его. Я зарублю его мясницким топором!»
Он вскинул руки над головой так, что рукава пиджака сползли и открыли манжеты, распрямил ладони и сжал. Он завопил: «Дайте мне этот топор!»
И толпа взревела.
Он медленно опустил руки, призывая к молчанию.
Потом сказал: «Ваша воля – моя сила».
И, выждав, произнес в тишине: «Ваша нужда – мой закон».
Потом: «Все».
Он повернулся, медленно вошел в высокую дверь Капитолия и скрылся в темноте. Воздух наполнился ревом, еще более громким, чем прежде, и, подчиняясь его раскатам, что-то набухало и опадало во мне, распирало меня, словно кровь или радость победы. И пока толпа ревела, я не мог отвести глаз от черного проема в двери, где он скрылся.
Анна Стентон дергала меня за рукав. Она спросила меня: «Он правда этого хочет, Джек?»
«Черт, – сказал я и услышал в своем голосе бешенство, – а я почем знаю, черт подери?»
Адам Стентон вмешался, кривя рот: «Закон! Он толкует о законе».
И вдруг меня полоснула ненависть к Адаму Стентону.
Я сказал им, что должен идти – это была правда, – и пробился сквозь толпу к полицейскому заграждению. Затем я обогнул Капитолий и у заднего выхода встретился с Хозяином.
А поздно ночью в резиденции, после того, как он выгнал из кабинета Крошку с компанией, я задал Хозяину вопрос. Я спросил его: «Ты все это говорил серьезно?»
Развалившись на большой кожаной кушетке, он пристально посмотрел на меня: «Что?»
«Ну что ты говорил сегодня вечером, – ответил я. – Что их воля – твоя сила. Что их нужда – твой закон. И прочее».
Он продолжал смотреть на меня, цепляя, щупая своими выпученными глазами.
«Ты же это сказал».
«Черт меня подери, – выкрикнул он, не сводя с меня глаз, – черт меня подери… – Он сжал кулак и дважды ударил себя в грудь. – Черт меня подери, что-то сидит вот тут, что-то прет…»
Он оборвал фразу. Он отвел от меня взгляд и хмуро уставился в камин. Я больше не настаивал.
Вот так однажды я задал ему вопрос; это было давно. А теперь я хотел задать ему новый вопрос. Если он полагает, что добро приходится делать из зла, ибо больше его не из чего сделать, то зачем было так волноваться и так усердно ограждать от Крошки больницу Вилли Старка?
Был и еще один вопросик. Его мне придется задать Анне Стентон. Он возник у меня в ту ночь на пристани, когда Анна сказала, что ходила к Адаму Стентону, «чтобы поговорить об этом» – о предложении заведовать больницей Вилли Старка. Что-то в ее словах меня беспокоило, как зуд, когда у тебя заняты руки и ты не можешь почесаться. В пылу разговора я не мог определить, что меня беспокоит. Тогда я отставил эту кашу на край печки, чтобы она допрела. И там она допревала несколько недель. Но однажды ни с того ни с сего она перекипела через край, и я понял, что меня беспокоило: откуда Анна Стентон узнала об этом предложении?
Одно было несомненно. Я ей не говорил.
Может быть, ей сказал Адам, а потом она пошла к нему, «чтобы поговорить об этом»? И я отправился к Адаму, который остервенело работал (кроме обычной практики и преподавания, на нем теперь был проект больницы) и вот уже месяц, по его словам, не мог добраться до рояля. Он совсем осунулся от недосыпания и на меня смотрел холодно, а в обращении выказывал учтивость, чересчур никелированную для друга детства. Встретив такую учтивость, я не сразу собрался с духом, чтобы задать ему вопрос. Но в конце концов задал. Я сказал:
– Адам, в первый раз, когда Анна говорила с тобой о… о работе… ну, о больнице… ты до этого…
А он отрезал, точно скальпелем:
– Не желаю это обсуждать.
Но мне надо было знать. И я спросил:
– Ты говорил ей об этом предложении?
– Нет, – сказал он, – и повторяю, я не желаю это обсуждать.
– Ладно, – сказал я и сам не узнал своего голоса, такой он был монотонный. – Ладно.
Он пристально посмотрел на меня, потом встал со стула и шагнул ко мне.
– Извини, – сказал он. – Извини, Джек. Я немного не в себе. – Он помотал головой, как бы стараясь стряхнуть сон. – Не высыпаюсь. – Он подошел ко мне – я стоял, прислонившись к каминной доске, – заглянул мне в лицо, дотронулся до моей руки и сказал: – Извини, пожалуйста, Джек… что я так разговариваю, Анне я ничего не говорил. Извини.
– Забудь об этом.
– Я забуду, – пообещал он с замороженной улыбкой, похлопывая меня по руке, – если ты забудешь.
– Ну ясно, – сказал я, – ясно, забуду. Конечно, забуду. Все равно это не имеет никакого значения. Кто ей сказал. Наверно, я сам ей сказал. Просто выскочило у меня из головы.
– Я говорю, постарайся забыть, как я тебя встретил, – уточнил он, – налетел ни с того ни с сего.
– А-а, – сказал я, – аа-а, ты про это. Конечно, забуду.
Он внимательно посмотрел на меня, в глазах у него появилось сомнение. Он помолчал. Потом сказал:
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Просто так, – ответил я, – просто так. Пустое любопытство. Но теперь я вспомнил. Я сам ей сказал. Ну да, наверно, так и было. Я не хотел ее впутывать в это дело. Как-то само получилось. Не хотел устраивать переполох. Я нечаянно… – И все время какая-то холодная, бездушная часть мозга – эта старая дева, это зеркало в уборной, в которое смотрится пьяный, этот тихий, размеренный голос, этот червь, подтачивающий уважение к себе, этот комментатор наркотического кошмара, эта мертвоголовая рассудочность, безносая гостья каждого вашего праздника, – все время эта часть моего мозга твердила: «Ты только путаешься: ты врешь и путаешься еще больше, заткнись, болван!»
Адам, бледнея, говорил:
– Какой переполох? О чем ты?
Но я не мог остановиться. Вот так, когда ваша машина въезжает на гололед за макушкой бугра и вы опоздали нажать на тормоза, вы испытываете восхитительное чувство свободного скольжения и готовы расхохотаться – до того вам легко и свободно, как в детстве.
Я слышал свой голос:
– …ну, не то чтобы переполох, но… просто зря я напустил ее на тебя… я не хотел никаких осложнений… просто…
