Тени старинных замков - Непомнящий Николай Николаевич (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Сто пятая, нижнее место, — деловито сказал я.
Стюард принял у меня чемодан, пальто и плед. Я никогда не забуду выражения его лица. Он побледнел и, казалось, должен был вот-вот заплакать, либо чихнуть, либо уронить мой чемодан. И поскольку в последнем лежали две бутылки превосходного старого шерри, которые дал в мне в дорогу мой давнишний друг Снштинсон ван Пикинс, я заволновался. Но ничего подобного не произошло.
— Ну и ну, разрази меня гром! — пробормотал он и повел меня в каюту.
Когда мы спускались, я подумал, что стюард уже принял грогу, но ничего не сказал. Сто пятая каюта была по левому борту, далеко от кормы. Она ничем не отличалась от остальных. Нижняя полка, как в большинстве кают на «Камчатке», двойная. Здесь было довольно просторно, стоял обычный умывальник с обычными ненужными деревянными подставками, на которых удобнее разместить большой зонт, чем зубную щетку. На неприглядного вида матрацах лежали аккуратно сложенные одеяла, которые великий юморист современности сравнил с холодными гречишными оладьями. Можете себе представить и полотенца. Стеклянные графины были наполнены прозрачной жидкостью слегка коричневатого цвета, от которой исходил слабый, но оттого не менее тошнотворный запах, отдаленно напоминающий запах машинного масла. Шторки унылого цвета наполовину закрывали верхнюю полку. Свет знойного июньского полдня едва проникал в каюту. О, как она мне ненавистна!
Стюард разместил в каюте мои вещи и посмотрел на меня с таким видом, словно ему не терпелось поскорее уйти, — возможно, чтобы получить чаевые и с других пассажиров. Всегда нелишне заручиться благосклонностью служащих, и я тут же дал ему несколько монет.
— Постараюсь все сделать для вашего удобства, — сказал он, опуская монеты в карман. Тем не менее в его голосе прозвучала удивившая меня неуверенность. Может быть, теперь принято давать больше чаевых и он остался недоволен? Но я склонялся отнести странности в его поведении за счет того, что он был под мухой. Однако я ошибся и проявил несправедливость к человеку.
В тот день ничего примечательного не произошло. Мы покинули пристань точно по расписанию, и выход в море был очень приятен, потому что день был жаркий и душный, а на палубе дул свежий ветерок.
Вы, конечно, представляете первый день на пароходе. Люди ходят взад и вперед по палубам, глазеют друг на друга, порой совершенно неожиданно для себя встречают знакомых. Никто не знает, как будут кормить — хорошо, плохо или посредственно, — пока две первые трапезы не положат конец сомнениям. До самого острова Файр ничего определенного нельзя сказать и о погоде. За столами сначала тесно, а потом все просторнее и просторнее. Бледные пассажиры вдруг вскакивают со своих мест и опрометью несутся к двери, а бывалые мореплаватели только вздыхают с облегчением, когда убегает страдающий морской болезнью сосед — и простор, и горчица целиком в твоем распоряжении.
Все переходы через Атлантику похожи как две капли воды, и те, кому это приходится делать часто, не гонятся за новизной. Разумеется, всегда любопытно посмотреть на китов и айсберги, но, в конце концов, один кит — почти двойник другого, а айсберги редко видишь с близкого расстояния. Для большинства пассажиров самые приятные минуты на борту океанского парохода — когда после последней прогулки по палубе, после последней сигары они, изрядно утомившись, со спокойной совестью расходятся по каютам. В тот первый вечер я что-то разленился и направился в свою сто пятую раньше, чем бывало. Открыв дверь, я с удивлением обнаружил, что у меня появился попутчик. Чемодан, почти такой же, как у меня, лежал в противоположном углу каюты, и на верхней полке — аккуратно сложенный плед, зонтик и трость. Я-то полагал, что буду один, и почувствовал разочарование; в то же время мне было любопытно, кто мой попутчик, хотелось взглянуть на него.
Вскоре после того, как я лег, явился и он. Мой попутчик был очень высок, худ и бледен, с рыжеватыми волосами и усами и водянисто-серыми бесцветными глазами. На мой взгляд, было в его облике что-то подозрительное: встретишь такого на Уолл-стрит и ни за что не догадаешься, что он там делает. Слишком тщательно одет, слишком странный. На каждом океанском пароходе попадаются три-четыре подобных типа. Мне вовсе не хотелось заводить с ним знакомство, и, засыпая, я решил про себя, что изучу его привычки, чтобы всячески избегать встреч с ним. Если он встает рано, я буду вставать поздно; если поздно ложится, я буду ложиться рано. У меня не было никакого желания узнать его поближе. Единожды повстречав людей такого рода, потом, как назло, встречаешь их повсюду. Бедняга! Напрасно я принимал все эти решения: с той ночи я больше его не видел в сто пятой каюте.
Я уже крепко спал, когда внезапно проснулся от сильного шума. Судя по всему, мой попутчик спрыгнул с верхней полки на пол. Я слышал, как звякнула щеколда, он почти тотчас же отворил дверь и побежал по коридору, оставив дверь открытой. Была небольшая качка, я думал, что он споткнется и упадет, но мой сосед бежал, будто за ним кто-то гнался. Дверь раскачивалась на петлях в такт движению судна, и этот звук действовал мне на нервы. Я поднялся, затворил дверь и в темноте пробрался на свою полку. Я снова заснул, но сколько я проспал, не представляю.
Когда я снова проснулся, было еще темно, у меня было неприятное ощущение холода и, как мне показалось, сырости. Вам, вероятно, знаком характерный запах каюты, куда просочилась морская вода. Я укутался поплотнее и задремал, прикинув в уме жалобы, которые выскажу наутро. Я слышал, как мой сосед ворочался на верхней полке. Он, наверное, вернулся, пока я спал. Один раз, как мне показалось, он застонал, и я решил, что у него морская болезнь. Такое соседство особенно неприятно, когда ты внизу. Тем не менее я погрузился в сон и проспал до рассвета.
Корабль сильно качало, куда сильнее, чем накануне вечером, и тусклый свет, брезживший сквозь окошко иллюминатора, что ни миг менял оттенок: стекло иллюминатора отражало то море, то небо. Было очень холодно — непривычно для меня. Я повернул голову, взглянул на иллюминатор и обнаружил, к своему удивлению, что он открыт настежь и закреплен изнутри. Я встал и закрыл его. Потом посмотрел на верхнюю полку. Шторки были плотно сдвинуты, — видно, мой сосед тоже замерз. Мне пришло в голову, что я уже выспался. В каюте было неуютно, хоть, как это ни странно, я больше не ощущал сырости, что так раздражала меня ночью. Мой попутчик еще спал — прекрасная возможность избежать встречи с ним. Я тотчас оделся и вышел на палубу. Утро было теплое и туманное, от воды исходил маслянистый запах. Было уже семь часов, а мне казалось, что еще очень рано. Я наткнулся на доктора, вышедшего подышать свежим воздухом. Доктор был молодой человек из Западной Ирландии, высоченный, черноволосый и голубоглазый, склонный к полноте. Беспечный, жизнерадостный вид придавал ему особое обаяние.
— Чудесное утро, — заметил я для начала.
— Как сказать, — отозвался он, с интересом разглядывая меня, — чудесное и в то же время вовсе не чудесное. Лично я от него не в восторге.
— Да, пожалуй, особенно восхищаться нечем, — согласился я.
— Погода, я бы сказал, хлипкая, — добавил доктор.
— По-моему, ночью было очень холодно, — пожаловался я. — Правда, оглядевшись, я заметил, что окошко иллюминатора было открыто настежь. И в каюте было сыро.
— Сыро? — удивился он. — А где вы расположились?
— В сто пятой каюте.
К моему изумлению, доктор вздрогнул и пристально посмотрел на меня.
— А что? — поинтересовался я.
— О, ничего, — спохватился он. — Просто за последние три рейса все жаловались на эту каюту.
— Я тоже ею недоволен и буду жаловаться, — заявил я. — Видимо, ее не проветрили как следует. Позор!
— Не думаю, чтобы это помогло, — сказал доктор. — Тут что-то другое. Впрочем, не мое дело запугивать пассажиров.
— Не бойтесь запугать меня, — ответил я. — Я любую сырость вынесу, а уж если сильно простужусь — сразу к вам.
