Педагогическая поэма - Макаренко Антон Семенович (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
Получивши мельницу в свое распоряжение, мы сразу обьявили, что желаем иметь дело с целыми коллективами и коллективам будем предоставлять первую очередь. Просили производить запись коллективов заранее. Незаможники легко сбивались в такие коллективы, приезжали своевременно, строго подчинялись своим уполномоченным, очень просто и быстро производили расчет, и работа на мельнице катилась, как по рельсам. «Хозяева» составили коллективы небольшие, но крепко сбитые взаимными симпатиями и родственными связями. Они орудовали как-то солидно-молчаливо, и часто даже трудно было разобрать, кто у них старший.
Зато, когда приезжала на мельницу компания середняков, работа колонистов обращалась в каторгу. Они никогда не приезжали вместе, а растягивались на целый день. Бывал у них и уполномоченный, но он сдавал свое зерно, конечно, первым и немедленно уезжал домой, оставляя взволнованную разными подозрениями и несправедливостями толпу. Позавтракав — по случаю путешествия — с самогоном, наши клиенты приобретали большую наклонность к немедленному решению многих домашних конфликтов и после словесных прений и хватаний друг друга «за грудки» из клиентов обращались к обеду в пациентов перевязочного пункта Екатерины Григорьевны, в бешенство приводя колонистов. Командир девятого отряда, работавшего на мельнице, Осадчий нарочно приходил в больничку ссориться с Екатериной Григорьевной:
— На что вы его перевязываете? Разве их можно лечить? Это ж граки, вы их не знаете. Начнете лечить, так они все перережутся. Отдайте их нам, мы сразу вылечим. Лучше посмотрели бы, что на мельнице делается!
И девятый отряд и заведующий мельницей Денис Кудлатый, правду нужно сказать, умели лечить буянов и приводить их к порядку, с течением времени заслужив в этой области большую славу и добившись непогрешимого авторитета.
До обеда хлопцы еще спокойно стоят у станков посреди бушующего моря матерных эпиграмм, эманаций самогона, размахивающих рук, вырываемых друг у друга мешков и бесконечных расчетов на очередь, перепутанных с какими-то другими расчетами и воспоминаниями. Наконец, хлопцы не выдерживают. Осадчий запирает мельницу и приступает к репрессиям. Тройку-четверку самых пьяных и матерящихся члены девятого отряда, подержав секунду в обьятиях, берут под руки и выводят на берег Коломака. С самым деловым видом, мило разговаривая и уговаривая, их усаживают на берегу и с примерной добросовестностью обливают десятком ведер воды. Подвергаемый экзекуции сначала не может войти в суть происходящих событий и упорно возвращается к темам, затронутым на мельнице. Осадчий, расставив черные от загара ноги и заложив руки в карманы трусиков, внимательно прислушивается к бормотанию пациента и холодными серыми глазами следит за каждым его движением.
— Этот еще три раза «мать» сказал. Дай ему еще три ведра.
Озабоченный Лапоть снизу, с берега, с размаху подает указанное количество и после этого деланно-серьезно, как доктор, рассматривает физиономию пациента.
Пациент, наконец, начинает что-то соображать, протирает глаза, трясет головой, даже протестует:
— Есть такие права? Ах вы, мать вашу…
Осадчий спокойно приказывает:
— Еще одну порцию.
— Есть еще одну порцию аш два о, — ладно и ласково говорит Лапоть и, как последнюю драгоценную дозу лекарства, выливает из ведра на голову бережно и заботливо. Нагнувшись к многострадальной мокрой груди, он так же ласково и настойчиво требует:
— Не дышите… Дышите сильней… Еще дышите… Не дышите…
К общему восторгу, окончательно замороченный пациент послушно выполняет требования Лаптя, то замирает в полном покое, то начинает раздувать живот и хэкать. Лапоть с просветленным лицом выпрямляется:
— Состояние удовлетворительное: пульс 370, температура 15.
Лапоть в таких случаях умеет не улыбаться, и вся процедура выдерживается в тонах высоконаучных. Только ребята у реки хохочут, держа в руках пустые ведра, да толпа селян стоит на горке и сочувственно улыбается. Лапоть подходит к этой толпе и вежливо-серьезно спрашивает:
— Кто следующий? Чья очередь в кабинет водолечения?
Селяне с открытым ртом, как нектар, принимают каждое слово Лаптя и начинают смеяться за полминуты до произнесения этого слова.
— Товарищ профессор, — говорит Лапоть Осадчему, — больных больше нет.
— Просушить выздоравливающих, — отдает распоряжение Осадчий.
Девятый отряд с готовностью начинает укладывать на травке и переворачивать под солнцем действительно приходящих в себя пациентов. Один из них уже трезвым голосом просит, улыбаясь:
— Та не треба… я й сам… я вже здоровый.
Вот только теперь и Лапоть добродушно и открыто смеется и докладывает:
— Этот здоров, можно выписать.
Другие еще топорщатся и даже пытаются сохранить в действии прежние формулы: «Да ну вас…», но короткое напоминание о ведре приводит их к полному состоянию трезвости, и они начинают упрашивать:
— Та не надо, честное слово, якось вырвалось, привычка, знаете…
Лапоть таких исследует очень подробно, как самых тяжелых, и в это время хохот колонистов и селян доходит до высших выражений, прерываемый только для того, чтобы не пропустить новых перлов диалога:
— Говорите, привычка? Давно это с вами?
— Та що вы, хай бог милуеть, — краснеет и смущается пациент, но как-нибудь решительно протестовать боится, ибо у реки девятый отряд еще не оставил ведер.
— Значит недавно? А родители ваши матюкались?
— Та само ж собой, — неловко улыбается пациент.
— А дедушка?
— Та й дедушка…
— А дядя?
— Ну да…
— А бабушка?
— Та натурально… Э, шо вы, бог с вами. Бабушка, мабудь, нет…
Вместе со всеми и Лапоть радуется тому, что бабушка была совершенно здорова. Он обнимает мокрого больного:
— Пройдет, я говорю: пройдет. Вы к нам чаще приезжайте, мы за лечение ничего не берем.
И больной, и его приятели, и враги умирают от припадков смеха. Лапоть серьезно продолжает, направляясь уже к мельнице, где Осадчий отпирает замок:
— А если хотите, мы можем и на дом выезжать. Тоже бесплатно, но вы должны заявить за две недели, прислать за профессором лошадей, а кроме того, ведра и вода ваши. Хотите, и папашу вашего вылечим. И мамашу можно.
— Та мамаша у него не болееть такой болезнею, — сквозь хохот заявляет кто-то.
— Позвольте, я же вас спрашивал о родителях, а вы сказали: та само собой.
— Та ну, — поражается выздоровевший.
Селяне приходят в полное восхищение:
— А га-га-га-га… от смотри ж ты… на ридну маты чого наговорыв…
— Хто?
— Та… Явтух же той… хворый, хворый… Ой, не можу, ой, пропав, слово чести, пропав, от сволочь! Ну й хлопець же, та хочь бы тоби засмиявся… Добрый доктор…
Лаптя почти с триумфом вносят в мельницу, и в машинное отделение отдается приказание продолжать. Теперь тон работы диаметрально противоположный: клиенты с чрезмерной даже готовностью исполняют все распоряжения Кудлатого, беспрекословно подчиняются установленной очереди и с жадностью прислушиваются к каждому слову Лаптя, который действительно неистощим и на слово и на мимику.
К вечеру помол оканчивается, и селяне нежно пожимают колонистам руки, а усаживаясь на воз, страстно вспоминают:
— А бабушка, каже… Ну й хлопець. От на село хочь бы по одному такому, так нихто и до церкви не ходыв бы.
— Гей, Карпо, що, просох? Га? А голова як? Все добре? А бабушка? Га-га-га-га…
Карпо смущенно улыбается в бороду, поправляя мешки на возу, и вертит головой:
— Не думав ничого, а попав в больныцю…
— А ну, матюкнись, чи не забув?
— Э, ни, теперь разви як Сторожево проидемо, то, може, на коня заматюкается…
— Га-га-га-га…
Слава о водолечебнице девятого отряда скоро разнеслась кругом, и приезжающие к нам помольцы то и дело вспоминали об этом прекрасном учреждении и непременно хотели ближе познакомиться с Лаптем. Лапоть серьезно и дружелюбно подавал им руку:
— Я только первый ассистент. А главный профессор, вот, товарищ Осадчий.
