Загадочная история Бенджамина Баттона (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Подобрав полы своего длинного платья, она пустилась по Бродвею за ним вдогонку. Из всех театров валом валили зрители, и проспект был запружен народом. Она надеялась заметить цилиндр Джорджа, но теперь вокруг было много цилиндров. На бегу она отчаянно озиралась, заглядывала в чужие лица. Ей крикнули вслед что-то оскорбительное, и она содрогнулась, вновь почувствовав свою незащищенность. На перекрестке она со страхом посмотрела вперед: весь следующий квартал кишел людьми. Но Джордж, наверное, покинул Бродвей, и она метнулась налево, по полутемной Сорок восьмой улице. И тут она увидела его — он шагал быстро, как человек, который хочет что-то забыть, — и нагнала на Шестой авеню.
— Джордж! — окликнула она.
Он обернулся; его лицо было жестким и несчастным.
— Я не хотела идти на этот фильм, Джордж, я хотела, чтобы ты попросил меня не ходить. Почему ты меня не попросил?
— Мне было все равно, пойдете вы или нет.
— Что ты говоришь! — вскричала она. — Значит, тебе на меня наплевать?
— Хотите, я поймаю вам такси?
— Нет, я хочу быть с тобой.
— Я иду спать.
— Тогда я тебя провожу. Что стряслось, Джордж? В чем я виновата?
Они пересекли Шестую авеню, и улица стала темнее.
— Что случилось, Джордж? Пожалуйста, скажи. Если я сделала что-то не то у твоей матери, почему ты меня не остановил?
Он вдруг оборвал шаг.
— Вы были нашей гостьей, — сказал он.
— Что я сделала?
— Нет смысла это обсуждать, — он махнул проезжающему такси: — Совершенно очевидно, что мы смотрим на вещи по-разному. Я собирался написать вам завтра, но если уж вы меня спросили, можно покончить с этим и сегодня. — Но почему, Джордж? — взмолилась она. — Что я такого сделала?
— Вы приложили все усилия к тому, чтобы самым нелепым образом обидеть пожилую женщину, которая отнеслась к вам со всем возможным тактом и любезностью.
— Ах, Джордж, я этого не делала! Я пойду к ней и извинюсь. Сегодня же пойду.
— Она не поймет. Просто мы по-другому смотрим на вещи.
— О-о… — она замерла, пораженная.
Он хотел было сказать что-то еще, но, глянув на нее, открыл дверцу такси:
— Здесь всего два квартала. Простите, что не еду с вами.
Она отвернулась и прислонилась к железным перилам какой-то лестницы.
— Сейчас, — сказала она. — Не ждите.
Она не играла. Ей и впрямь хотелось умереть. «Это слезы по отцу, — сказала она себе, — не по нему, а по отцу».
Ей было слышно, как он зашагал прочь, остановился, помешкал… вернулся.
— Эвелина.
Его голос прозвучал сзади, совсем рядом.
— Ах ты, бедная девочка, — промолвил он. Затем ласково развернул ее за плечи, и она приникла к нему. — Да, да, — воскликнула она с гигантским облегчением. — Бедная девочка… Твоя бедная девочка.
Она не знала, любовь это или нет, но всем своим сердцем и душой чувствовала одно: что больше всего на свете ей хочется спрятаться у него в кармане и вечно сидеть там в покое и безопасности.
Перевод В. Бабкова
Хрустальная чаша
I
Был древний каменный век, был новый каменный век, и был бронзовый век, а много лет спустя наступил хрустальный век. В хрустальном веке молодая барышня, убедив молодого человека с длинными, щегольски закрученными усами повести ее к алтарю, затем несколько месяцев писала благодарственные письма за всевозможные подарки из хрусталя: чаши для пунша, полоскательницы, стаканы, рюмки, розетки для мороженого, конфетницы, графины и вазы. Ведь хотя в девяностых годах хрусталь далеко не был новинкой, именно он доносил ослепительный блеск моды от фешенебельных особняков Бостона до городков Среднего Запада.
После свадьбы чаши для пунша расставлялись на буфете - самая большая в центре, стаканы и рюмки убирались в посудный шкаф, подсвечники водружались справа и слева от чего-нибудь... и начиналась борьба за жизнь. Конфетница лишалась ручки и перебиралась в спальню в качестве подноса для шпилек, кошка, прогуливаясь по столовой, сваливала на пол маленькую чашу, а прислуга отбивала сахарницей краешек у средней, у рюмок ломались ножки, и даже стаканы исчезали один за другим, точно десять негритят, ходивших купаться в море, - последний, надтреснутый и щербатый, доживал свой век на полке в ванной комнате среди других калек, служа приютом для зубных щеток. Но к этому времени, впрочем, хрустальный век давно закончился.
И он был уже на исходе в тот день, когда любопытная миссис Фэрболт зашла проведать красивую миссис Пайпер.
– Милочка, – сказала любопытная миссис Фэрболт, – я обожаю ваш дом. У вас все так прелестно.
– Вы очень любезны, – сказала красивая миссис Пайпер, и ее живые темные глаза заблестели. – Заходите почаще. Днем я почти всегда одна.
Миссис Фэрболт очень хотелось сказать, что она этому не верит. Ведь всему городу известно, что вот уже полгода к миссис Пайпер каждый будний день заглядывает мистер Фредди Гедни. Миссис Фэрболт достигла того возраста, когда все красивые женщины вызывали у нее подозрения.
– Особенно мне нравится ваша столовая, – произнесла она вслух, – такой чудесный фарфор и эта огромная хрустальная чаша...
Миссис Пайпер рассмеялась так звонко, что последние сомнения миссис Фэрболт относительно Фредди Гедни рассеялись.
– Ах да, большая чаша! – Губы миссис Пайпер были похожи на лепестки розы – С ней связана одна история…
– Что вы говорите!
– Вы помните Карлтона Кэнби? Ну, так одно время он ухаживал за мной, и в тот вечер, когда я объявила ему, что выхожу за Гарольда – это было семь лет назад, в девяносто втором, – он сказал: «Эвелин, я подарю вам на свадьбу одну вещь – такую же бездушную, прекрасную и пустую, как вы!» Я даже испугалась – таким мрачным был его взгляд. Я уж подумала, не преподнесет ли он мне дарственную на дом с привидениями или шкатулку, которая взорвется, едва я ее открою. Но он прислал эту чашу – и она правда прекрасна. Диаметр у нее… или это периметр? – не то два, не то три фута. Во всяком случае, буфет для нее мал – она выдается наружу.
– Подумать только! Он тогда же, милочка, уехал из города? – И миссис Фэрболт запечатлела на страницах своей памяти: «Бездушная, прекрасная и пустая».
– Да, он уехал. Кажется, на Дальний Запад, а может быть, на Юг или еще куда-то, - проговорила миссис Пайпер с тем божественным безразличием, которое освобождает красоту от оков времени.
Миссис Фэрболт, натягивая перчатки, сказала, что распахнутые двери большой гостиной и библиотеки, за которой виднеется часть столовой, создают ощущение простора, и это очень мило. Из всех небольших домов в городе этот самый приятный, но миссис Пайпер говорила, что они, возможно, переедут в дом побольше на Девро-авеню. Гарольд Пайпер, видно, кует деньги.
Когда миссис Фэрболт ступила на тротуар, лицо ее в сгущавшихся осенних сумерках приняло то неодобрительное, брюзгливое выражение, которое появляется на лице большинства довольных собой сорокалетних женщин.
«На месте Гарольда Пайпера, – подумала она, – я бы уделяла поменьше внимания делам и побольше – дому. Кому-нибудь из его друзей следовало бы поговорить с ним».
Но как ни довольна собой была миссис Фэрболт, она испытала бы истинное торжество, если бы задержалась на минутку-другую. Ее фигура еще маячила в конце улицы, когда в калитку Пайперов вошел очень красивый и очень расстроенный молодой человек. Дверь ему открыла сама миссис Пайпер и испуганно провела в библиотеку.
– Я должен был увидеть вас, – с жаром начал он. – Ваше письмо меня убило. Это Гарольд вас принудил?
Она покачала головой.
– Я больше не могу, Фред, – сказала она, и никогда еще ее губы не казались ему столь похожими на лепестки розы. – Когда он вчера пришел домой, на нем лица не было. Джесси Пайпер решила исполнить свой долг – явилась к нему в контору и сообщила ему все сплетни. Для него это было ударом, и… и я понимаю, Фред, что он должен испытывать. Он сказал, что все лето в Загородном клубе только о нас и говорили, а он ничего не подозревал; и что только теперь ему стали ясны все эти обрывки фраз и туманные намеки по моему адресу. Он вне себя, Фред, ведь он меня любит, ну и я его все-таки люблю и понимаю, как он должен страдать.
