Шуаны, или Бретань в 1799 году - де Бальзак Оноре (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
— Душенька, иди сюда, — сказала она Франсине, уводя ее в смежную с будуаром туалетную комнату, в которую свет проникал через овальное окошечко, выходившее в тот темный угол, где городские укрепления примыкали к скалам в конце бульвара. — Убери здесь получше, чтобы все было в порядке. А гостиную, если хочешь, оставь неубранной, — добавила она с той улыбкой, какую женщины дарят только близким подругам, никогда не давая мужчинам изведать тонкого ее лукавства.
— Ах, как вы хороши! — воскликнула бретонка.
— Пустое! Какие мы все глупые! Ведь лучшим нашим украшением всегда будет наш возлюбленный!
Мадмуазель де Верней в томной позе раскинулась на оттоманке, и Франсина тихонько вышла из комнаты, угадывая, что любит или не любит Монторан ее госпожу, она никогда его не выдаст.
— А ты уверена, старуха, в том, что наговорила мне? — спросил Юло Барбету, — войдя в Фужер, она сразу узнала его.
— Есть у вас глаза? Посмотрите сами. Гляньте на гору, вон туда, голубчик, супротив церкви Святого Леонарда.
Корантен устремил взгляд в том направлении, куда Барбета указывала пальцем, и так как туман начал редеть, он довольно ясно различил на скале столб беловатого дыма, о котором говорила вдова Налей-Жбана.
— Когда же он придет? А, старуха? Вечером или ночью?
— Этого я уж не знаю, голубчик.
— Почему ты выдаешь своих? — быстро сказал Юло, отведя крестьянку на несколько шагов от Корантена.
— Эх, господин генерал, взгляните на ногу моего паренька. Она смочена кровью моего хозяина, — шуаны его убили; с позволенья сказать, как теленка, зарезали, за те три слова, что вы у меня выпытали позавчера, когда я вскапывала поле. Возьмите моего мальчишку, раз уж вы отняли у него отца и мать, но сделайте из него настоящего синего, голубчик, и пусть он побольше перебьет шуанов. Вот вам двести экю, сохраните их для него; если он будет беречь эти деньги, ему надолго хватит; ведь отец двенадцать лет их копил.
Юло с удивлением посмотрел на бледное морщинистое лицо крестьянки: в глазах у нее не было слез.
— А как же ты, матушка? — спросил он. — Что с тобою-то будет? Лучше ты себе оставь эти деньги.
— Я-то? — ответила она, грустно качая головой. — Мне теперь уж ничего не надо. Запрячьте меня хоть в самую глубь башни Мелузины (она показала на одну из башен замка), шуаны и там меня убьют.
С мрачной скорбью поглядела она на своего маленького сына, поцеловала его, роняя слезы, еще раз взглянула и исчезла.
— Командир, вот случай, которым надо воспользоваться! — воскликнул Корантен. — Но только, видишь ли, тут «ум хорошо, а два лучше»! Мы знаем все и ничего не знаем. Немедленно оцепить дом мадмуазель де Верней — значит восстановить ее против нас. А ведь ни ты, ни я, ни твои контршуаны и два твоих батальона не в силах бороться с такой девушкой, если она вздумает спасти своего бывшего. Этот малый — придворный и, стало быть, хитер; к тому же он молод и смел. Нам ни за что не удастся захватить его у ворот Фужера. Да, кстати сказать, он, может быть, уже в городе. Произвести обыск в домах? Нелепость! Мы ничего не найдем, только наделаем шуму и всполошим жителей.
— Я пойду на караульный пост у ворот Святого Леонарда, — нетерпеливо сказал Юло, — дам приказ, чтобы часовые удлинили свою дистанцию на несколько шагов, и, таким образом, они будут проходить мимо дома мадмуазель де Верней. Каждому часовому я сообщу условный сигнал, сам буду сидеть в кордегардии, и, когда мне дадут знать, что в город вошел какой-нибудь молодой человек, я возьму капрала, четырех солдат и...
— Погоди... — остановил Корантен порывистую речь солдата. — А если окажется, что этот молодой человек вовсе не маркиз... а если маркиз войдет в город не через ворота, а если он уже находится у мадмуазель де Верней, если... если...
И Корантен посмотрел на Юло с видом превосходства, до такой степени оскорбительным, что старый вояка воскликнул:
— Разрази меня гром! Провались ты в преисподнюю, гражданин Люцифер!.. Какое мне до всего этого дело! Ежели этот майский жук попадет в одну из моих кордегардий, мне придется его расстрелять; ежели я узнаю, что он находится в каком-нибудь доме, мне придется дом окружить, взять этого Молодца и опять-таки расстрелять. Но какого дьявола буду я сейчас ломать себе голову и марать свой мундир!
— В письме, подписанном тремя министрами, тебе приказано повиноваться мадмуазель де Верней.
— Гражданин, пусть она сама придет, и тогда я решу, как мне поступить.
— Хорошо, гражданин, — высокомерно сказал Корантен. — Она не замедлит прийти. Она сама сообщит тебе час и минуту, когда явится этот бывший, и, может быть, и не успокоится, пока не увидит, что ты расставил часовых и оцепил ее дом солдатами!
«Дьявол в образе человеческом! — горестно сказал про себя старый начальник полубригады, глядя вслед Корантену, который, широко шагая, взбирался по Лестнице королевы, где происходила эта сцена, а затем повернул к заставе Св. Леонарда. — Он выдаст мне Монторана, связанного по рукам и по ногам, — продолжал Юло, — и мне еще будет докука председательствовать в военном суде. Ну в конце концов, — сказал он, пожимая плечами, — Молодец — враг Республики, он убил бедного моего Жерара, и все-таки одним аристократом будет меньше... К черту все это!..»
Он круто повернулся и, насвистывая «Марсельезу», отправился проверять караульные посты в городе.
Мадмуазель де Верней была погружена в раздумье, в те мысли, тайна которых как будто погребена в безднах души и множество противоречивых чувств, властно охватывающих тогда человека, являются доказательством, что можно и в четырех стенах, даже не сходя с оттоманки, жить бурной жизнью, исполненной страстей, которые испепеляют наше бытие. Зная, что близится развязка драмы, на поиски которой она приехала в этот край, она перебирала в памяти сцены, исполненные любви и гнева, с такой могучей силой оживлявшие ее существование все десять дней — со времени ее первой встречи с маркизом. В эту минуту в гостиной, перед ее комнатой, послышались мужские шаги. Она вздрогнула. Дверь открылась, Мари быстро повернула голову и увидела Корантена.
— Плутовка! — сказал, смеясь, агент полиции. — Когда же вы перестанете обманывать меня? Ах, Мари, Мари! Вы ведете очень опасную игру. Напрасно вы не посвящаете меня в свои планы и решаетесь на смелый шаг, не советуясь со мной. Если маркиз избежал своей участи...
— То это произошло не по вашей вине? Не так ли? — с глубокой иронией ответила мадмуазель де Верней. — Сударь, по какому праву вы снова явились ко мне? — сурово спросила она.
— К вам? — переспросил он обиженным тоном.
— Ах, так! Вы хотите напомнить мне, что я не у себя дома? — заметила она с достоинством. — Может быть, вы сознательно выбрали именно этот дом, как самое удобное место для ваших убийств? Я сейчас же уйду отсюда. Я готова бежать в пустыню, лишь бы не видеть больше всяких...
— Шпионов? Договаривайте, не стесняйтесь! Но этот дом не ваш и не мой, он принадлежит правительству. А уйти вам отсюда... Нет, вы этого ни за что не сделаете, — добавил он, бросив на нее дьявольский взгляд.
Мадмуазель де Верней поднялась в негодовании, сделала несколько шагов к двери, но вдруг остановилась, увидев, что Корантен приподнял занавеси, закрывавшие окно, и, усмехаясь, приглашает ее подойти к нему.
— Видите вы этот столб дыма? — спросил он. Бледное лицо его сохраняло выражение невозмутимого спокойствия, никогда не покидавшее этого человека, как бы ни было велико его волнение.
— Какая может быть связь между моим отъездом и сорными травами, которые там кто-то сжигает? — спросила она.
— Почему же ваш голос так изменился? — возразил Корантен. — Бедная девочка, — ласково добавил он, — я все знаю! Маркиз придет сегодня в Фужер, и, конечно, вовсе не для того, чтобы выдать его нам, вы с такой любовью убрали ваш будуар: эти цветы, эти свечи...
Мадмуазель де Верней побледнела, прочтя смертный приговор маркизу в глазах этого тигра в человеческом образе, и почувствовала к своему возлюбленному страсть, граничащую с безумием. Каждый волосок на голове причинял ей такую жестокую, невыносимую боль, что она упала на оттоманку. С минуту Корантен стоял скрестив руки, наполовину довольный — ибо терзания несчастной женщины были его местью за все ее сарказмы, за все презрение, которым она его подавляла, наполовину огорченный зрелищем ее мук, потому что деспотическое иго этого создания, каким бы ни было оно тяжким, всегда доставляло ему удовольствие.
