Люди на перепутье - Пуйманова Мария (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Ондржея и Лидку назначили поздравлять Хозяина от имени шестнадцатого цеха. Они остановились на нижней ступеньке трибуны, и когда Казмар стоял над ними у столика, заглядывая в список, было похоже, что он венчает парочку. Подруги потом дразнили Лидку, что это похоже было на свадьбу, а Лидка только смеялась. Ну и слава богу, если так!
Ружена с насмешливым интересом смотрела, как ведет себя Ондржей на глазах у всех. Подавленный важностью своей миссии, он запнулся о ступеньку и выглядел, бедняга, несколько нескладно в своем праздничном наглаженном костюме; маникюрши из мужского салона разбираются в этом, уж будьте покойны!
Тем временем по боковой лесенке на трибуну вошла юная пара. Наверное, молодые люди проспали. Их было отовсюду хорошо видно: гибкая девушка и молодой человек, оба веселые, легкие, с какой-то заговорщической повадкой. Невозмутимый директор Выкоукал, увидев их, сердито пошевелился. Прежде чем сесть, они остановились и огляделись. Ружене кровь бросилась в голову. Героиня старых времен наверняка упала бы в обморок. Но девушки двадцатого века покрепче, чем благородные сиротки-бесприданницы былых времен, и Ружена уже давно приучила себя не подавать виду, когда у нее на работе кружилась голова. Она стояла в толпе, как бравый солдат, не зашаталась и не побледнела под румянами, видя, как Карел Выкоукал садится рядом с девушкой. (Так вот причина того, что он отговаривал Ружену ехать в Улы, — Елена Гамзова!)
И хотя Ружена не видела Елену с тех пор, как семья Гамзы переехала с Жижкова в пригород, она сразу же узнала ее. И тотчас поняла, почему она всегда терпеть не могла Елену. Ее неторопливая походка и манера держаться, спокойная осанка здорового и уверенного в себе человека, ее веселая рассудительность и презрение к панике — все это с детских лет унижало Ружену. Еще когда Ружена, как глупая девчонка, бегала за Неллой Гамзовой, Елена мешала ей просто тем, что существовала. А сейчас она сидела тут с возлюбленным Ружены, и его лицо было веселым и влюбленным.
Ружене захотелось убежать. Выбраться из толпы, подняв руки, как актриса на сцене, остановиться на дороге, разделявшей ее и трибуну, дико закричать, чтобы все увидели, грохнуться оземь и ничего больше не слышать.
Но этого не случилось. Красотка, с личиком идола, густыми ресницами и зрачками, увеличенными каплями «Цветок любви», сохраняла очаровательную «американскую» улыбку, какой учат девушек владельцы магазинов и светские обозревательницы, и твердо стояла в колыхавшейся толпе.
Есть грубые, язвительные и позорные слова: «брошенная девушка». «Брошенная девушка»!.. Толпа окружала Ружену, как полая вода, и волны качали ее, как утопленницу.
На пространстве перед трибуной все зашевелилось и зашумело, люди смешались, заговорили. В толпе вспыхивали возгласы и смех. Шествие кончилось. Рабочие собирались на митинг. Продавщицы казмаровских газет проталкивались в давке. Сосисочник, традиционная фигура всех народных сборищ, поднял нос от своих сосисок и навострил уши. Остановился старый коробейник, который с корзиной на лямке тоже является на все праздники. На шляпе у него был букетик, на животе — корзина, в которой на стеклянных бусах играло солнце. Стоявшие сзади, заметив, что лица передних обращены к трибуне, поняли, что начался митинг, и замолкли.
В свежем воздухе над головами толпы разносился назойливый лай, словно в соседней деревне брехал пес. Но это был судорожно повышенный человеческий голос. Скоро оратор нашел более правильную интонацию, без взвизгиваний и высоких пот, подобных скрипу мела по доске. Теперь слова, усиленные громкоговорителем, стали вполне отчетливы: Колушек читал сообщение администрации о работе за прошлый год. Он с похвалой называл рекордные показатели передовых цехов и упоминал о достопримечательных событиях, отмеченных за это время в Улах. И вот настал долгожданный момент. Имеющий уши да слышит: Урбан Ондржей, воспитанник пансионата молодежи, уже образцово работающий на двух ткацких станках в цехе номер шестнадцать, проявил незаурядное мужество во время пожара прядильни, помог спасти склад, за что управление предприятий Казмара публично выражает ему благодарность. Здесь сейчас больше ста тысяч человек, и все слышали! На трибуне около оратора поставлен волшебный кружок — микрофон, и имя Ондржея разнеслось по всему миру.
Ондржей стоял навытяжку рядом с Лидкой и хмурился. Из ложной скромности, а отчасти и подлинного смущения он избегал смотреть на товарищей и глядел куда-то в пространство. Перед его глазами распахнулся солнечный купол небосвода, рядом колыхалось море голов. Ондржей прислушивался к голосу из репродуктора, который действовал на него охмеляюще, как вино или любовь. Когда прозвучало его имя, он, бедняжка, почувствовал себя на седьмом небе. Улы смотрят на тебя, Ондржей!
Но момент высшего напряжения прошел. Колушек уже произносил другие имена, и Ондржей снова смог глядеть на приятелей и на простых смертных. Галачиха, его фабричная мама, стояла с женщинами. Она не держала ни ножа, ни иглы, на руках у нее не было даже кого-нибудь из племянников, и поэтому она чувствовала себя как-то неуверенно. Лицо ее, будто вырезанное из дерева, поразило Ондржея какой-то, даже издали заметной, отрешенностью. Промелькнул Францек, он сверкнул зубами, засмеялся, поглядев на Ондржея, и что-то сказал соседу, явно подшутив над Ондржеем.
— А вон мой отец, — сказала Лидка.
Ондржею не надо было показывать, он давно заметил Горынека. Рычаги коляски сверкали на солнце, старый смазчик полусидел, полулежал, ноги его были прикрыты, рядом с ним стояла жена, Лидкина мать. Она привезла старика на праздник. Коляска выглядела нелепо в массе стоявших людей, образуя в ней провал, который был виден издалека.
— Это не повредит ему? — спросил неприятно задетый Ондржей, стараясь не глядеть на коляску. — В больничном саду ему было бы лучше.
— Ты что, не знаешь разве нашего папку? — отозвалась Лидка. — Он обязательно должен быть на всех праздниках, без него не обойдется. Он ведь еще помнит первые шаги Хозяина, — добавила она.
Живой Казмар, такой же, как на картинках, с веселыми и резкими чертами лица, великан и американизированный делец, подошел к краю трибуны, чтобы начать речь. Наискосок за ним Ондржей неожиданно увидел среди гостей Елену. Он никак не ожидал увидеть ее здесь и даже испугался сходства дочери с матерью, которого раньше не замечал. Это сходство возросло с годами, с тех пор как он не видел Неллу Гамзову. Ондржей взял под руку хорошенькую Лидку. Пусть, мол, Елена увидит и расскажет в Праге, что ему отлично живется в Улах, что ему везет во всем!
Синее небо, облака и светлые краски праздника! Душевное спокойствие царило над Улами. Взлетали детские воздушные шары и поднимались высоко, высоко, превращаясь в чуть заметную точечку, а дитя, упустившее шар, разражалось слезами.
Гордо подняв голову, пятидесятилетний Казмар привычным взглядом окидывал толпу и непринужденно обращался к рабочим, окрыленный своими успехами. Куда ни глянь, все принадлежит ему — до лесистых горных хребтов, где, как рот со сломанными зубами, зияет каменоломня, где по подвесной дороге ползут бревна с гор к его лесопилке. Он проложил асфальтированное шоссе, углубил реку, скоро купит железную дорогу, — пусть только государство пойдет на уступки… От рекламного аэростата до самолетов — все принадлежало ему. Только солнце на небе не его, да вот нет у него сына.
— Как тебе здесь нравится? — спросил Карел у Елены, и в голосе звучали счастье прошедшей ночи и радость наступившего дня.
— Спасибо, чудесные дожинки, — просто ответила Елена, и на ее узком личике мелькнуло веселое лукавство. Они переговаривались вполголоса и были союзниками.
— Как ты думаешь, — допытывался Карел, — могла бы ты жить здесь? Не скучно тебе было бы здесь со мной?
— А кто тебе сказал, — отрезала Елена тоном, каким говаривала ее бабушка, — что я вообще собираюсь где-нибудь с тобой жить?
— Елена, я серьезно!.. — взмолился Карел, и Ружена, затерявшаяся внизу, не узнала бы своего сурового киногероя в этом неуверенном, скромном юноше.
