Милый друг - де Мопассан Ги (лучшие книги .txt) 📗
Пять зал, обитых дорогими тканями, итальянскими вышивками, восточными коврами всевозможных оттенков и стилей и увешанных картинами старинных мастеров, следовали одна за другой. Публике больше всего нравилась маленькая комната в стиле Людовика XVI – нечто вроде будуара, обтянутого шелковой материей с розовыми цветами по бледно-голубому полю. Точно такой же материей была обита поразительно тонкой работы мебель золоченого дерева.
Перед глазами Жоржа мелькали знаменитости: герцогиня де Феррачини, граф и графиня де Равенель, генерал князь д’Андремон, прекраснейшая маркиза де Дюн и все постоянные посетительницы театральных премьер.
Кто-то схватил его за руку, и молодой радостный голос прошептал ему на ухо:
– Ах, вот и вы наконец, противный Милый друг! Что это вас совсем не видно?
Из-под кудрявого облачка белокурых волос на него смотрели эмалевые глаза Сюзанны Вальтер.
Он очень обрадовался ей и, с чувством пожав ей руку, начал извиняться:
– Я никак не мог. Я был так занят эти два месяца, что нигде не бывал.
– Нехорошо, нехорошо, очень нехорошо, – серьезным тоном продолжала она. – Вы нас так огорчаете, ведь мы вас обожаем – и мама и я. Я, например, просто не могу без вас жить. Когда вас нет, я готова повеситься от тоски. Я для того говорю с вами так откровенно, чтобы вы больше не смели исчезать. Дайте руку, я сама хочу вам показать «Иисуса, шествующего по водам», – это в самом конце, за оранжереей. Папа выбрал такое место единственно с той целью, чтобы гости обошли предварительно все залы. Он так носится со своим особняком, просто ужас!
Они медленно пробирались в толпе. Все оборачивались, чтобы посмотреть на этого красавца мужчину и на эту прелестную куколку.
– До чего же красивая пара! На редкость! – заметил один известный художник.
«Будь я в самом деле ловкий человек, я бы женился на этой, – думал Жорж. – Между прочим, это было вполне возможно. Как это мне не пришло в голову? Как это случилось, что я женился на той? Какая нелепость! Сперва надо было обдумать хорошенько, а потом уже действовать».
Зависть, едкая зависть, капля за каплей просачивалась к нему в душу, отравляя своим ядом все его радости, самое его существование.
– Правда, Милый друг, приходите почаще, – говорила Сюзанна. – Папа разбогател, теперь мы начнем проказничать. Будем веселиться напропалую.
Но его преследовала все та же мысль.
– Ну, теперь вы выйдете замуж! Найдете себе какого-нибудь прекрасного, но слегка обедневшего князя – и только вас и видели.
– О нет, пока еще нет! – искренне вырвалось у нее. – Я выйду только за того, кто мне придется по душе, совсем-совсем по душе. Моего богатства хватит на двоих.
Улыбаясь насмешливой и презрительной улыбкой, он стал называть ей имена проходивших мимо людей – представителей высшей знати, которые продали свои старые ржавые титулы дочерям богатых финансистов, таким, как Сюзанна, и теперь живут вместе с женами или отдельно – ничем не связанные, беспутные, но окруженные почетом и уважением.
– Ручаюсь, что не пройдет и полгода, как вы тоже попадетесь на эту самую удочку, – сказал Жорж. – Станете маркизой, герцогиней или княгиней и будете, милая барышня, смотреть на меня сверху вниз.
Она возмущалась, хлопала его по руке веером, клялась, что выйдет замуж только по любви.
– Посмотрим, посмотрим, вы для этого слишком богаты, – подтрунивал он.
– Вы тоже богаты, – ведь вы получили наследство, – ввернула она.
– Есть о чем говорить! – с кислой миной воскликнул он. – Каких-нибудь двадцать тысяч ренты. По нынешним временам это сущий пустяк.
– Но ваша жена тоже получила наследство.
– Да. У нас миллион на двоих. Сорок тысяч годового дохода. На это даже собственного выезда не заведешь.
Они вошли в последнюю залу, и глазам их открылась оранжерея – большой зимний сад, полный высоких тропических деревьев, осенявших своими ветвями сплошные заросли редких цветов. Под этою темною зеленью, сквозь которую серебристой волной проникал свет, стоял парной запах влажной земли, веяло душным ароматом растений. В этом сладком и упоительном благоухании было что-то раздражающее, томящее, искусственное и нездоровое. Ковры, расстеленные между двумя рядами частого кустарника, поразительно напоминали мох. Налево, под широким куполом, образованным ветвями пальм, Дю Руа бросился в глаза беломраморный бассейн, такой большой, что в нем можно было купаться, с четырьмя огромными фаянсовыми лебедями по краям; клювы у лебедей были полуоткрыты, и из них струилась вода.
В бассейне, дно которого было усыпано золотистым песком, плавали громадные красные рыбы – диковинные китайские чудища с выпученными глазами и с голубою каймой на чешуе, мандарины вод, напоминавшие затейливые китайские вышивки; одни из них блуждали в воде, другие словно повисли над золотистым дном.
Дю Руа остановился, сердце у него забилось. «Вот она, роскошь! – говорил он себе. – Вот в каких домах надо жить. Другие этого достигли. Почему бы и мне не добиться того же?» Он пытался найти способ, но так, сразу, трудно было что-нибудь придумать, и он злился на свое бессилие.
Его спутница, занятая своими мыслями, тоже приумолкла. Дю Руа искоса взглянул на нее. «А ведь стоило только жениться на этой живой марионетке!» – подумал он.
Сюзанна неожиданно встрепенулась.
– Внимание! – сказала она и, пробившись сквозь толпу, загородившую им дорогу, вдруг повернула направо.
Среди леса причудливых растений, раскинувших трепещущие, раскрытые, словно руки с тонкими пальцами, листья, на морских волнах неподвижно стоял человек.
Это производило потрясающее впечатление. Картина, края которой прятались в колыхавшейся зелени, казалась черной дырой, прорывом в некую фантастическую и манящую даль.
Надо было пристально вглядеться в картину, и тогда все становилось понятным. Рама надвое перерезала лодку, где, слабо освещенные косыми лучами фонаря, находились апостолы, один из которых, сидя на краю, направлял этот фонарь на приближавшегося Иисуса.
Христос ступил одной ногой на волну, и видно было, как она послушно и мягко опустилась, легла, прильнув к попиравшей ее божественной стопе. Вокруг богочеловека все было погружено во мрак. Одни лишь звезды сияли в небе.
При бледном свете фонаря, который держал в руках тот, кто указывал на господа, казалось, что лица учеников искажены священным ужасом.
Это было поистине могучее, вдохновенное искусство, одно из тех созданий мастера, которые будоражат мысль и надолго врезаются в память.
Люди молча впивались глазами в картину, потом задумчиво отходили и лишь некоторое время спустя начинали обсуждать ее достоинства.
Дю Руа, посмотрев на картину, сказал:
– Позволить себе роскошь приобрести такую вещицу – это шикарно!
Но его оттесняли и толкали другие, которым тоже хотелось посмотреть, и, все еще не отпуская маленькую ручку Сюзанны и слегка пожимая ее, он отошел от картины.
– Хотите выпить шампанского? – спросила Сюзанна. – Пойдемте в буфет. Там мы найдем папу.
Они снова медленно прошли через залы, где толпа все росла – шумная, нарядная толпа общественных увеселений, чувствовавшая себя здесь как дома.
Вдруг Жоржу послышалось, что кто-то сказал:
– Вон Ларош и госпожа Дю Руа.
Слова эти достигли его слуха, точно неясный шорох, донесенный издалека ветром. Кто мог произнести их?
Оглядевшись по сторонам, он в самом деле увидел жену, – она шла под руку с министром. Глаза в глаза, они тихо говорили о чем-то интимном и улыбались.
Ему почудилось, что все смотрят на них, шепчутся. И у него возникло свирепое и бессмысленное желание броситься на них с кулаками и уложить на месте.
Она ставила его в смешное положение. Он вспомнил Форестье. Может быть, и про него говорят: «Этот рогоносец Дю Руа». Что она такое? Довольно ловкая выскочка, но, в сущности, без особых талантов. У него бывают в гостях, потому что боятся его, потому что чувствуют его силу, но вряд ли особенно стесняются в выражениях, когда заходит речь об этой чете посредственных журналистов. С такой женой, которая постоянно бросает тень на его дом, которая вечно себя компрометирует, все поведение которой обличает в ней интриганку, – с такой женой ему не выдвинуться. Теперь она будет ему в тягость. Ах, если бы он мог все это предвидеть, если б он знал! Какую крупную и смелую игру повел бы он тогда! В каком выигрыше остался бы он, если б ставкой была маленькая Сюзанна! Почему он был так слеп и не понял этого раньше?
