Весна - Лутс Оскар (книга жизни .TXT) 📗
– Тоотс, сатана, – не выдерживает Имелик, – у тебя самого изо рта синий дым валит! Так здорово ты врешь!
– Ну и дурак же ты, – отвечает Тоотс, – стоит мне только рот открыть, а ты сразу – вранье! Ну скажи, с какой стати мне врать? Что я такое наврал? Не верить не надо. А коли хочешь, поди спроси… поди спроси, у кого хочешь.
– Ладно! – отвечает Имелик. – Ты, видно, всегда прав останешься.
В спальной затихает. Тоотс в последний раз заботливым взглядом окидывает свой глобус, потом забирается в постель и бормочет:
– Посмотрим, приснятся мне эти черти или нет. Может, и во сне на мои харчи набросятся? Но мешок сейчас в кладовке под замком, придется им повозиться, пока до него доберутся.
Тут он вдруг начинает громко храпеть и свистеть, как будто сразу крепко уснул, но вскоре опять садится в постели, поправляет на себе одеяло, кашляет и сморкается; потом выхватывает из-под соседней кровати ботинок и, швырнув его о стенку, сам же укоризненно восклицает:
– И чего вы дурака валяете, чего ботинками швыряетесь!
XXIV
– Тыниссон, ты спишь? – тихонько спрашивает Арно, толкая соседа локтем в бок.
– Мм! – мычит Тыниссон.
– Спишь?
– Да, уже задремал.
– Послушай, я хочу тебе что-то сказать. Ты слышишь?
– Ну?
– Я сегодня был на кладбище и видел, как Имелик и раяская Тээле гуляли вдвоем.
– Ну и пусть себе гуляют.
– Но как это так гуляют тайком, что никто не знает. Говорят, Имелик ей родственник, но я думаю, это только болтовня.
– Да кто их разберет.
На некоторое время воцаряется тишина, потом Арно опять шепчет:
– Я знаю, Тыниссон, ты никому не скажешь, поэтому я тебе и говорю. Мне очень грустно… и вот из-за чего. Видишь ли, Тээле прежде всегда ходила со мной, а теперь с Имеликом ходит. Она говорит, что я гордый и что я вру. А я никогда не был гордый и никогда не врал.
– А, да чего ты горюешь из-за какой-то девчонки, – отвечает Тыниссон, – пусть ходит с кем хочет. А ты и виду не показывай, не то она над тобой смеяться станет: вишь ты, парень как убивается из-за меня.
– Да, но…
– Не показывай и виду.
Тишина. Арно придвигается к Тыниссону и шепчет ему на ухо:
– А я не могу так, чтобы не показывать виду. Тоскливо мне. Учиться нисколько не хочется, будто… будто я потерял что-то.
– Это пройдет, – сонным голосом бормочет Тыниссон.
– Не знаю, пройдет ли?
– Пройдет, а как же иначе.
– А знаешь, Тыниссон, – скороговоркой шепчет Арно, – задумаюсь – на душе так тяжело станет, прямо не знаешь, куда деваться. В школе сидишь – хочется поскорее домой, а дома хочется в школу. Как будто все время кого-то ждешь. Ни с кем неохота разговаривать. Будто все, что кругом говорят, я уже когда-то слышал. С тобой так никогда не бывало, Тыниссон?
– Мм! – мычит Тыниссон.
– Ты спишь?
– Не сплю, не сплю, говори.
– У нас на проселке у развилки стоит большая ива. Раньше мне к снилось, что она очень, очень старая… может, несколько сот лет ей. А вчера бабушка рассказывала, что когда дедушка еще был молодой и они поселились на этом хуторе, дедушка шутки ради воткнул в землю около дороги ивовую палку с двумя ветками. Она стала расти, и сейчас это большое дерево. Ты заметил ее, когда был у нас?
– Мм?
– Ты спишь?
– Да, я все-таки сплю, – отвечает Тыниссон, почесывая затылок. – Глаза слипаются. Не привык так поздно ложиться. Еще и эту тоотсовскую болтовню… слушать пришлось… Чудак, вечно он со всякими чертями и духами возится. Осенью индейцы были, сейчас он их уже бросил, теперь с чертями воюет, колотит их мешком… Посмотрим, что… что…
– Что посмотрим?
Но Тыниссон уже храпит. Ладно, пусть спит. Не стоит его больше будить. Можно ведь и завтра поговорить. С Тыниссоном обо всем можно говорить, он никогда другим не расскажет. Вообще-то он славный парень и хороший товарищ, только чуточку туповат. Как будто не все понимает, что ему говоришь; делает вид, будто понимает, а потом сразу начинает толковать о другом. И все у него так просто; насчет Тээле, например, – пусть Арно не обращает на эту девчонку внимания. А разве это так легко? Сам Тыниссон едва ли когда-нибудь попадал в такое положение – что ж он другому берется советовать?
И виду не показывай, и виду не показывай… Во всяком случае, Арно попытается это сделать. По правде говоря, ничего другого ему сейчас и не остается, но чего это стоит? Как он мучается при этом? Но все равно, все равно…
На хуторе Рая уже строят новый дом. Шестеро мужиков бревна пилят, говорил отец несколько дней назад. А потом начнут рыть канаву под фундамент, фундамент заложат, стены начнут ставить… Дом, говорят, должен быть готов самое позднее к Михайлову дню. Тогда хозяева, а вместе с ними, конечно, и Тээле, переедут в новое жилье.
Женихи ездить начнут… как говорит Либле. А чего им ездить, жених ведь уже есть: Имелик. А может, Имелик и есть тот самый враг из рассказа Тоотса, тот, что похитил Розалинду. Тогда он, Арно, – фон Сокк. Нет, фон Сокком он ни за что не хочет быть – уж очень безобразное имя. Но хозяин хутора Рая пусть будет фон Йыммом, раз он готов отдать свою дочь за такого лодыря, как Имелик. Ничего, он еще потом умрет с горя, когда увидит, что Имелик и не думает заботиться о Тээле.
Арно ворочается в постели и не может уснуть. Комната чужая, малейший звук раздражает. От сапог Тыниссона несет дегтем, кто-то скрипит зубами, а у мальчика, который спит у печки, так сильно заложен нос, что он дышит с трудом, прерывисто.
Арно жалеет, что не пошел домой; дома он уже давно бы спал и не мучил себя всякими мыслями, как здесь. А чтобы избежать встречи с Тээле, он мог бы уйти пораньше, хоть и в семь часов, когда она, наверно, еще только встает. Но теперь уже ничего не поделаешь, все равно придется тут оставаться, даже если и не удастся уснуть. Ведь уже ночь.
Будь сейчас май месяц, Арно знал бы, что ему делать. Он пошел бы к реке и просидел там до зари, слушая, как просыпаются птицы и приветствуют новый день; как с восходом солнца первый ветерок играет листвой деревьев, покрывая речку серебристой рябью; как вдали скрипят ворота загонов, скот с мычанием выходит на пастбище и пастушок, шагая по росистой траве, покрикивает на своих собак.
Но сейчас к реке идти еще рано. На берегу слякоть, мокро, в бурлящей воде кружатся льдинки, и ничто еще не напоминает о той красоте, которая скоро здесь расцветет.
В классной бьют часы. Неужели уже час ночи? Значит, время не так уж тянется, как ему казалось. Где-то поет петух, вдали откликается другой; под окном как будто слышатся чьи-то тихие шаги.
Но никого не видать. Только круглая бледная луна заглядывает в окно спальни, словно хочет посмотреть, кончили ли ребята свои рассказы о привидениях. Вот она могла бы многое порассказать, если б захотела! Чего только она не видела на своем веку! И привидения, и домовых, и чертей, пляшущих на болоте. Была она и свидетельницей человеческих радостей и горестей. Сколько раз, выглядывая из-за облаков, видела она страшные события на земле, и ее бледные щеки еще больше бледнели.
В чудесную майскую ночь два юных сердца слились в безграничной любви друг к другу. Но когда луна немного времени спустя снова взглянула на землю, туда, где видела влюбленных в первый раз, юноша был уже одинок и проливал слезы. А чуть подальше гуляла девушка, уже с другим юношей, и, вся пылая от счастья, клялась ему в вечной любви.
Арно поднимается и садится в постели. Можно бы, пожалуй, выйти во двор, поглядеть на мерцающие звезды и прислушаться, как приближается весна.
Он тихонько одевается и выскальзывает за дверь. Двор залит серебристым светом, деревья отбрасывают длинные черные тени. Всюду тишина. Только со стороны водяной мельницы доносится шум падающей воды, похожий на чьи-то тяжкие вздохи. С неба глядят звезды. Яркие и более тусклые, одинокие и целыми созвездиями, гроздьями… А вон там… о-о! – там вдруг скатилась звезда. Ах да, надо ведь было задумать какое-нибудь желание. Сейчас, конечно, уже поздно, но даже если бы звезда еще катилась, он все равно не знал бы, чего ему пожелать. Как? Неужели не знал бы? А Тээле?.. Нет, дружбы с Тээле он уже не мог бы пожелать, Тээле на него сердится, он не знает, как и чем угодить ей. А что же еще?.. Больше ничего. Он одинок и ему ничего не нужно. Теперь друзья его – это звезды… и он поведает свою печаль богу. Пусть не понимает его Тыниссон, пусть никто его не понимает – он одинок и поведает свою печаль йогу.
