Мэр Кестербриджа - Гарди Томас (книга бесплатный формат .txt) 📗

— Не осуждайте Давида, — продолжал он вполголоса, покачивая головой и не поднимая глаз. — Он знал, что делал, когда написал это!.. Пусть меня повесят, но, будь у меня деньги, я бы на свои средства содержал церковный хор, чтобы он играл и пел мне в эту тяжелую, темную пору моей жизни. Горько одно: когда я был богат, я не нуждался в том, что мог бы иметь, а когда обеднел, не могу иметь то, в чем нуждаюсь!

Все молчали. В это время Люсетта и Фарфрэ снова прошли мимо «Трех моряков»: на этот раз они возвращались домой после недолгой прогулки по большой дороге, ибо они, как и многие другие, обычно гуляли по воскресеньям в промежутке между церковной службой и чаепитием.

— Вот тот, про кого мы пели, — сказал Хенчард.

Певцы и музыканты обернулись и поняли, о ком он говорит.

— Упаси боже, конечно нет! — сказал виолончелист.

— Он и есть, — упрямо повторил Хенчард.

— Да если бы я знал, — торжественно заявил кларнетист, — что это пели про живого человека, никто бы не вытянул ни звука из моего горла для этого псалма. Помилуй бог!

— Из моего тоже, — поддержал его хорист, певший первым голосом. — Но я подумал: эти стихи сочинены так давно и так далеко отсюда, что, может, и не будет большой беды, если я услужу соседу. А ведь против распева ничего не скажешь.

— Ладно, чего уж там, ребята, псалом-то вы все-таки спели! — торжествующе закричал Хенчард. — Что до этого человека, так ведь он отчасти своими песнями обворожил меня, а потом выжил… Я его мог бы в бараний рог согнуть… да только не хочу.

Хенчард положил кочергу на колено, согнул ее, как прут, бросил на пол и отошел к двери.

В эту минуту Элизабет-Джейн, узнав, где находится ее отчим, вошла в зал, бледная и встревоженная. Хористы и музыканты расходились, соблюдая обычай не пить больше полпинты. Элизабет-Джейн подошла к Хенчарду и стала уговаривать его пойти вместе с нею домой.

К тому времени вулканическое пламя в груди Хенчарда уже угасло, и он был податлив, так как еще не успел напиться. Девушка взяла его под руку, и они пошли вместе. Хенчард брел нетвердыми шагами, как слепой, повторяя про себя последние строки псалма:

Наконец он сказал Элизабет-Джейн:

— Я хозяин своего слова! Я двадцать лет не нарушал обета и теперь могу пить с чистой совестью… Уж я ему покажу… кто-кто, а я мастер подшутить, когда придет охота! Он у меня все отнял, и, клянусь небом, попадись он мне только на дороге, я за себя не поручусь.

Эти бессвязные слова напугали Элизабет, особенно потому, что выражение лица у Хенчарда было спокойное, решительное.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она осторожно, хотя уже догадалась, на что намекает Хенчард, и дрожала от тревоги и волнения.

Хенчард не ответил, и они молча дошли до домика, где он жил.

— Можно мне войти? — попросила девушка.

— Нет, нет! Не сегодня! — сказал Хенчард, и она ушла, испытывая страстное желание предостеречь Фарфрэ: она считала, что почти обязана это сделать.

Не только по воскресеньям, но и в будни Фарфрэ и Люсетта носились по городу, как две бабочки, или, скорее, как пчела и бабочка, заключившие союз на всю жизнь. Люсетте, видимо, не хотелось никуда ходить без мужа, и когда дела не позволяли ему провести весь день с нею, она сидела дома, ожидая его возвращения, и Элизабет-Джейн видела ее из своего окна под крышей.

Однако девушка не говорила себе, что Фарфрэ должен радоваться такой преданности, но, начитавшись книг, вспоминала восклицание Розалинды: «Госпожа, познайте себя; падите на колени, постом и молитвой возблагодарите небо за любовь достойного человека» [27].

Она присматривала за Хенчардом. Как-то раз, отвечая на ее вопрос о здоровье, Хенчард сказал, что не выносит Эйбла Уиттла, который, работая с ним вместе на складе, смотрит на него жалостливым взглядом.

— Такой болван! — говорил Хенчард. — Не может выбросить из головы, что когда-то хозяином там был я.

— Если позволите, я буду ходить на склад и затягивать вам веревки на тюках вместо Уиттла, — сказала Элизабет-Джейн.

Она решила поработать на складе, чтобы разузнать, как обстоят дела во владениях Фарфрэ теперь, когда у него служит ее отчим. Угрозы Хенчарда так сильно встревожили ее, что ей хотелось видеть, как он будет себя вести, когда встретится с Фарфрэ.

Она работала там уже два или три дня, однако Доналд не появлялся. Но вот однажды, во второй половине дня, открылась зеленая калитка и вошел Фарфрэ, а следом за ним — Люсетта. Доналд привел сюда жену, очевидно и не подозревая о том, что она когда-то была связана с теперешним поденщиком, вязальщиком сена.

Хенчард и не взглянул в их сторону — он не отрывал глаз от веревки, которую скручивал, словно она одна поглощала все его внимание. Из чувства деликатности Фарфрэ всегда старался избегать таких положений, когда могло показаться, будто он торжествует в присутствии павшего конкурента; поэтому он и теперь решил держаться подальше от сенного сарая, где работали Хенчард и его дочь, и направился к амбару с пшеницей. Между тем Люсетта, не зная о том, что Хенчард нанялся к ее мужу, пошла прямо к сараю и неожиданно столкнулась лицом к лицу с Хенчардом; у нее вырвалось негромкое: «О!», но счастливый и занятый делами Доналд был слишком далеко, чтобы это услышать. Увидев ее, Хенчард, по примеру Уиттла и всех остальных, с язвительным смирением коснулся полей своего цилиндра, а Люсетта, полумертвая от страха, пролепетала:

— Добрый день…

— Прошу прощения, сударыня? — проговорил Хенчард, сделав вид, что не расслышал ее слов.

— Я сказала: добрый день, — повторила она срывающимся голосом.

— Ах да, добрый день, сударыня, — отозвался он, снова дотрагиваясь до цилиндра. — Рад вас видеть, сударыня, — Люсетта, видимо, чувствовала себя очень неловко, но Хенчард продолжал: — Мы, простые рабочие, почитаем за великую честь, когда леди соизволит прийти поглядеть на нашу работу и поинтересоваться нами.

Она бросила на него умоляющий взгляд; ей было так горько, так невыносимо больно от его сарказма.

— Не можете ли вы сказать, который час, сударыня? — спросил он.

— Да, — поспешила она ответить, — половина пятого.

— Благодарю вас. Еще полтора часа придется нам поработать. Ах, сударыня, мы, простые люди из низших классов, не имеем понятия о приятном досуге, которым располагают такие, как вы!

Стараясь как можно скорее отделаться от него, Люсетта кивнула и улыбнулась Элизабет-Джейн, потом пошла к мужу на другой конец двора и увела его через ворота на улицу, чтобы избежать новой встречи с Хенчардом. Очевидно, она была застигнута врасплох. Последствием этой случайной встречи явилась записка, переданная почтальоном Хенчарду на следующее утро.

«Прошу Вас, — писала Люсетта, стараясь втиснуть как можно больше упреков в эту коротенькую записку, — прошу Вас, будьте добры, не говорите со мной таким язвительным тоном, как сегодня, если я когда-нибудь буду проходить по двору. Я ничего не имею против Вас и очень рада, что Вы получили работу у моего дорогого мужа, но будьте справедливы, обращайтесь со мной, как с его женой, и не старайтесь уколоть меня замаскированным глумлением. Я не совершила никакого преступления и ничем не повредила Вам».

«Бедная дурочка! — сказал себе Хенчард с гневом и нежностью, держа перед собой записку. — Не соображает, что таким письмом сама выдает себя с головой! А что, если бы я показал эту писульку ее „дорогому мужу“… Фу!»

И он бросил письмо в огонь.

Люсетта теперь остерегалась появляться среди сена и пшеницы. Она скорее умерла бы, чем подверглась риску новой встречи с Хенчардом. Пропасть между ними ширилась с каждым днем. Фарфрэ всегда относился внимательно к своему падшему приятелю, но мало-помалу перестал считать его более важной персоной, чем остальных своих рабочих, да иначе и быть не могло. Хенчард это видел, но прятал обиду под личиной невозмутимости и взбадривал себя, с каждым вечером все сильнее напиваясь в «Трех моряках».