Маски - Белый Андрей (читать книги полностью TXT) 📗
Точно сладкую манную кашу уписывал он.
Стоголовое чудище: Эа
Малютка вокруг невесомою поступью топала и забыстрела глазами и зубками.
– Чай?
– Подвари.
– Никанору Иванычу спичек?
– Морского печенья, профессор, – смеялась без смеха: умела затеивать с ним при других свои детские игры.
Профессор, поставив два пальца свои под очки, приподнявши очки, пятил нос на старушку с достоинством, но с любопытством, казавшимся жадным, и пальцами бороду греб от усилия сообразить, как с ней быть, чем занять и каким каламбуром упестать: серебряная-с, – говоря рационально.
Она приставала:
– Что ж, – переезжаете?
Брат, Никанор, невзначай головой от него заслонил любопытную очень-с старушку; профессор, хватаясь за кресло, из кресла полез головой, чтобы лучше увидеть и с грохотом спрятаться: губы жует-с!
Пристает!
– Поскорее бы!
А Никанор, закусивши усы, не ответил:
– Так, эдак!
Клокастые ершом на стене перепрыгивал.
Серафима уставилась в коврик: зелененький, с синенькими – в шашечку:
– Вы успокойтесь, мамуся: когда будет нужно, – поедем.
Профессор с разгрохом поднялся и носом бежал освидетельствовать:
– Что такое-с?
– Да клетка: скворец.
Попытался увидеть скворца: занавешена клетка.
– Что Тителевы, что Леоночка?
На Серафиму очком Никанор: с острой искоркой.
– Радуются переезду небось?
Никанор, закусивши бородку, выискивал что-то:
– У них, – увидавши коробочку спичек, зацапал ее, – своя жизнь.
Подавился:
– Они, – губы сухо и скорбно зажались, – себе… у себя… на своем.
И вскочил он:
– А мы, – и прошелся – колючий, очкастый и вскипчивый, – сами с усами!
– И будете, – не унималась старушка, – в согласии добром, ладком да рядком поживать, назидая друг друга.
И руки сложила и вся расплывалась в цветочках, которых закувыркались на кремовом фоне: голубенький с аленьким; а Мелитиша вздыхала согласно за дверью: на дверь.
Тут профессор ответствовал в добром согласии с Домною Львовною:
– Жрец, – говоря рационально – халдеец, Бероз, – нам свидетельствует!
И с лукавой улыбкою:
– Рыбоголовое чудище, Эа, – из темной пучины явилось халдеям: и – ну-с: Эа…
Пальцы свои запустил в подбородок; и – ждал, их оглядывая; и старушка, и брат с Серафимой, и более всех Мелитиша вздыхавшая, – ждали:
– Так – вот-с: Эа выучило землемерию и геометрию древних; и, стало быть, – нас.
– Брат, Иван, – Никанор, как морской конек дергался, – с Мафусаиловой меркой подходит к житейским вопросам.
Очками добрейше, нежнейше блеснул; тут же сделал он вид, что – начхать; и пролысый, проседый метался, вторую коробочку спичек утибривши.
И раздавался взволнованный «ох» Мелитиши взволнованной:
– Рыбоголовое чудище!
Спички-то
– Спички-то, спички, – отдайте: мои! – потянулась рукой Домна Львовна за спичками.
И не увидели, как, закачавшись лопаткой, профессор на цыпочках крался, как тихий зефирик, способный взреветь: нос – пырком; нос вкатился – дрожать под носами.
Как часики – тики-так – глазик!
Усы, как бандиты, готовились броситься в бой:
– Что-с?
– Как-с, как-с?
Никанор, ставши взабочень, набок, скосивши головку, – рукою в карман: он коробочку, желтую, выбросил:
– Нет, – не моя.
Нос профессора, точно за мухой, взвился.
– И – «Эхма-с!» – точно рев отдаленного мамонта. Тут из кармана на столик просыпалось десять коробочек.
– Как-с!
Точно шашкой, взлетевшей из ножен, профессор, подпрыгнувший носом, рубнул в потолок:
– Таскать спички, – неррря-ше-ство!
А Никанор не сдавался, в карманы руками всучась.
– Пфф-пфф-пфф!
И с амбицией в кресло – штиблет; своим носиком, точно рапирою, он из-за кресельной спинки на брата наставился:
– Чч-то? Я из принципа делаю это: пфф!
Тотчас, отьюркивая, бросил под ноги кресло, в которое брат опрокинулся – носом, лицом, бородой, кулаками.
– Столетья понадобились, – бил по креслу профессор, – чтобы навык сложился, а ты, – дело ясное!
И выходило, что брат, Никанор, нарушающий навыки, – просто отпетый мошенник.
Брат – серенькой, рябенькой фалдою вильнув, галопировал, быстро несясь вкруг стола; за ним брат, с – «нет-с, позвольте-с – я вам докажу-с», – точно шкаф, опрокинутый с лестницы, рушился; загрохотали предметы; упала, как скошенная, Домна Львовна в лиловые лапки, в пары самоварные; в клетке проснулася бурная жизнь; что-то цокало, пырскало и верещало там: скворушка! И Мелитиша отшлепала прочь ужаснувшимся валенком.
Пискнув, как мышь, и присев, Серафима его за пиджак двумя лапками сцапала и потащила обратно, как шкаф подымаемый; он же, от брата отстав, с удивлением тер подбородок, не зная, как быть, и катаяся глазиком.
– Вы что хотели сказать? – Серафима за локоть вела Никанора из комнаты, видя, что он, бросив форсы, дрожит подбородком, пиджак перестегивая; можно б лопнуть от хохота, видя сиганье его.
Не смеялась она: не казалось смешным в нем смешнейшее; наоборот, над профессором – громко смеялась, как все, как он сам; там – избыток; тут – мука, изъян.
____________________
Надуваясь усами, зашлепнулся в кресло профессор, как пес, у которого отняли тетерева; он дрожал бородой и рукой, не внимая старушке и все порываясь, косяся на дверь, – доконать, доказать:
– Предрассудки – не навыки!
Вдруг, оборвав Домну Львовну, он ринулся в дверь и, взлетев кулаками, вскричал в пустоте коридорчика:
– Ты приучайся, голубчик, – к порядку, а – то…
И вернулся к старушке: глазок беспокоился; плечи прижались к ушам: одно выше другого; крахмалы трещали, давимые челюстью.
Зайцем казался – не псом.
Домна Львовна его наставляла:
– Премудрость – союз…
– Да-с!
– Любви…
– Вот как-с?
– С истиной…
Отвоевал крупный нос; задышали усы откровенною нежностью; так заблаженствовал с тихой старушкою он.
____________________
Никанор проводил до лечебницы, вспомнив традиции: с братом, Иваном, бывало, они засигают в столовой по кругу – часов эдак пять; а прислуга, пришедшая стол накрывать, их погонит: сигают они в кабинетик —
– сигать в кабинетике.
С ними шарчил, скосив шаг и толкая плечом засигавшего брата на тумбы.
Все к лучшему
Став, забыстрела невидным движеньем; казалось, что с места слетит; и докладывала, и довязывала; и расставила ноги, спиной улыбаясь; и солнечно вспыхивала:
– Все, все к лучшему!
Мимо неслась допаковывать что-то.
– Ну, все!
И стоял Галзаков; и от солнца осолнечный нос заворачивал.
Солнце бросало на светлые стены скрещенные тени ветвей; и профессор, схватясь за часы, у окошка секунды считал; за окошком ветвистый блестняк отрясал золотинки.
Профессор на блеск показал:
– Свет со тьмою играет!
– Эк!
– Старый да малый, – слезу отирал Галзаков.
– Да, не всутерпь без них!
И она на него повернулась; и снова глаза – за окно, где тенеющим инеем дерево веяло; веяла веером ветвь; гнулся куст белоусый; и лопалось солнце, – стеклянное солнце, слезящееся белым блеском.
Отпрыгнула, точно кузнечик.
– Шаги…
В коридор.
И увидела: вдвое: —
– летит Никанор, завилявши протертым пальтишком; с плеча – шоколадного цвета слетающий шарф.
Он кивочки раздаривает.
Следом —
– с натиском, с вертким притопом двух валенок, выставив бороду, спрятав лицо за очки черно-синие – в полушубенке, залапив шапчонку, —
– за ним чешет —
– Тителев!
____________________
Тителев, – вытянув шею и щеки втянув, точно сеттер на стойке, стал гибкою выдержкой мускулов, перемуштрованных в нервы, в пороге, как вкопанный, выпыхнув дымом из трубки, которую крепко затиснул в зубах.
И взусатясь, он спину согнул пред профессором:
