Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Он написал на грифельной доске следующую аксиому: у всякого растения имеются листья, чашечка, венчик, прикрывающий завязь, или околоплодник с семенами. Потом он велел детям собирать гербарий и рвать всё, что попадётся под руку.
Виктор принёс ему лютиков, а Викторина — пучок земляничника; тщётно искал он в них околоплодник.
Бувар, не доверявший его познаниям, перерыл всю библиотеку и в конце концов нашёл у Редите де Дама рисунок ириса, у которого завязь помещается не в венчике, а под лепестками в стебле.
В их саду цвели помаренник и ландыши; у этих мареновидных вовсе не было чашечки, таким образом, утверждение, начёртанное на доске, оказывалось ошибочным.
— Это исключение, — заявил Пекюше.
Но им случайно, в траве, попалась шерардия, и у неё чашечка оказалась на месте.
— Вот тебе на! Уж если сами исключения неверны, так кому же верить?
Однажды во время прогулки они услышали крик павлинов, заглянули поверх забора и поначалу не узнали своей собственной фермы. Рига была покрыта черепичной кровлей, изгороди — новые, дорожки вымощены. Показался дядя Гуи:
— Возможно ли? Кого я вижу?
Как много событий случилось за три года, — между прочим, у него умерла жена! Сам же он был по-прежнему крепок, как дуб.
— Зайдите на минутку.
Было начало апреля; вокруг трёх домиков раскинулись бело-розовые ветви цветущих яблонь. На синем небе не было ни облачка; во дворе, на верёвках висели простыни, скатерти, салфетки, вертикально прикреплённые деревянными зажимами. Дядюшка Гуи приподнимал их, чтобы можно было пройти, как вдруг они наткнулись на г?жу Борден, простоволосую, в домашней кофте, и Марианну с грудой белья в руках.
— Здравствуйте, господа! Будьте как дома! А я присяду, совсем с ног сбилась.
Фермер предложил выпить по стаканчику.
— Не сейчас, — сказала она, — мне и без того жарко.
Пекюше не отказался и вместе с дядей Гуи, Марианной и Виктором направился к погребку.
Бувар сел на землю возле г?жи Борден.
Ренту он получал исправно, жаловаться ему было не на что, и он уже не сердился на неё.
Лицо её заливал яркий свет; одна из чёрных прядей спустилась у неё ниже других, а короткие завитки на затылке пристали к смуглой коже, влажной от испарины. При каждом вздохе груди её приподнимались. Благоухание трав сливалось с нежным запахом её крепкого тела, и Бувар почувствовал прилив чувственности, преисполнивший его радостью. Он стал расхваливать её владения.
Комплименты привели её в восторг, и она заговорила о своих планах.
Чтобы расширить двор, она намерена срыть насыпь.
Как раз в это время Викторина карабкалась по откосу — она собирала примулы, гиацинты и фиалки, не боясь старой кобылы, которая поблизости пощипывала траву.
— Не правда ли, она мила? — спросил Бувар.
— Ещё бы! Маленькие девочки — всегда прелесть!
Вдова вздохнула, и в этом вздохе, казалось, излилось горе целой жизни.
— У вас могла бы быть дочка.
Вдова потупилась
— Это зависело только от вас.
— Почему?
Он бросил на неё такой взгляд, что она покраснела, словно от грубой ласки, но тут же ответила, обмахиваясь платком:
— Опоздали, дорогой мой.
— Не понимаю.
Не поднимаясь с земли, он стал пододвигаться к ней.
Она долго смотрела на него сверху вниз, потом, устремив на него влажный взгляд и улыбаясь, сказала:
— Это ваша вина.
Простыни, висевшие вокруг, укрывали их, как занавески кровати.
Он склонился, облокотившись, и коснулся лицом её колена.
— Чем же я виноват? Скажите, чем?
Она молчала, а он был в таком состоянии, когда за клятвами дело не станет, — поэтому он стал оправдываться, каялся в безрассудстве, гордыне:
— Простите! Будемте друзьями, как прежде. Хорошо?
Он взял её руку, она не отнимала её.
Сильный порыв ветра приподнял простыни, и перед ними оказались два павлина — самец и самка. Самка стояла неподвижно, подогнув ноги и приподняв зад. Самец прогуливался вокруг неё, распустил хвост, пыжился, квохтал, потом вспрыгнул на неё, пригнув перья, которые прикрыли её, как полог, и обе огромные птицы затрепетали в единых содроганиях.
Бувар почувствовал такой же трепет в ладони г?жи Борден. Она быстро отняла руку. Перед ними стоял Виктор; он смотрел на них, разинув рот и как бы оцепенев; чуть подальше Викторина, раскинувшись на спине на самом солнцепёке, вдыхала аромат собранных ею цветов.
Старая кобыла, испуганная павлинами, метнулась в сторону, порвала одну из верёвок, запуталась в ней и, помчавшись по трём дворам, потащила за собою бельё.
На крик взбешенной г?жи Борден прибежала Марианна. Дядюшка Гуи бранил свою кобылу: «Чёрт бы тебя побрал, старая кляча! Мерзавка! Дура!»; он бил её ногою в брюхо, колотил ручкой хлыста по ушам.
Бувар возмутился таким обращением с животным.
Крестьянин ответил:
— Имею полное право. Лошадь моя.
Это ещё не довод.
Подошедший Пекюше заметил, что и у животных есть права, ибо они наделены душой, как и мы, — если только душа существует.
— Вы нечестивец! — воскликнула г?жа Борден.
Её приводили в отчаяние три обстоятельства: необходимость перестирать бельё, оскорбление, нанесённое её верованиям, и опасения, что её только что застали в двусмысленной позе.
— Я думал, вы смелее, — сказал Бувар.
Она внушительно возразила:
— Не люблю озорников.
А Гуи обрушился на них, утверждая, что они искалечили его кобылу, — у неё из ноздрей шла кровь. Он ворчал себе под нос:
— Проклятые! Только и жди от них какой-нибудь пакости! Я как раз собирался её запрячь.
Приятели удалились, негодуя.
Виктор спросил, за что они рассердились на Гуи.
— Он злоупотребляет силою, а это дурно.
— Почему дурно?
Неужели у детей совершенно нет понятия о справедливости? Может ли это быть?
В тот же вечер Пекюше, вооружившись кое-какими заметками и усадив справа от себя Бувара, а прямо перед собою — питомцев, приступил к курсу нравственности.
Эта наука учит нас управлять своими поступками.
В основе поступков обычно лежит одно из двух побуждений: удовольствие или корысть; но есть ещё и третье, самое властное: долг.
Долг бывает двоякого рода:
1. Долг по отношению к нам самим, и состоит он в уходе за телом, в ограждении себя от каких-либо неприятностей. Это дети поняли отлично.
2. Долг по отношению к другим, а это значит всегда быть честным, благожелательным и даже братски-отзывчивым, ибо род человеческий не что иное как единая семья. Зачастую нам бывает приятно то, что вредит окружающим; выгода отличается от добра, ибо добро самодовлеюще. Тут дети ничего не поняли. Вопрос о санкциях, диктуемых долгом, он отложил на следующий раз.
При всём том он, по мнению Бувара, не дал определения добра.
— А как, по-твоему, его определить? Его чувствуют.
В таком случае уроки нравственности годны только для людей нравственных, и курс Пекюше дальше не пошёл.
Они стали читать детям небольшие рассказы, долженствовавшие внушить им любовь к добродетели. Виктор изнывал от скуки.
Чтобы воздействовать на его воображение, Пекюше повесил в его комнате картинки, изображавшие жизнь добродетельного человека и человека порочного.
Первый из них, Адольф, ласкался к матери, учил немецкий язык, помогал слепому и поступил в Политехнический институт.
А дурной, Эжен, в детстве не слушался отца, затеял драку в кабачке, бил жену, напивался мертвецки пьяным, взломал шкаф, а на последней картинке он был изображён уже на каторге, где некий господин, сопутствуемый юношей, говорил, указывая на него:
— Видишь, сын мой, как пагубно дурное поведение.
Но для детей будущее не существует. Сколько им ни вдалбливали истину: «Труд почётен, богачи порою бывают несчастны», — они знавали тружеников, отнюдь не пользовавшихся почётом, и вспоминали замок, где людям жилось, по-видимому, недурно.
Муки совести им расписывали с такими преувеличениями, что они чуяли тут какой-то подвох и начинали сомневаться во всём остальном.
