Улисс - Джойс Джеймс (книги онлайн без регистрации .txt) 📗

Евреи, которым христиане приписывают скупость [847], больше всех наций привержены к единокровным бракам. Но обвинения эти – по злобе. Те же христианские законы, что дали евреям почву для накопления богатств (ведь им, как и лоллардам [848], убежищем служили бури [849]), оковали стальными обручами круг их привязанностей [850]. Грех это или добродетель – лишь старый Никтоотец [851] откроет нам в Судный день. Но человек, который так держится за то, что он именует своими правами на то, что он именует себе причитающимся, – он будет цепко держаться и за то, что он именует своими правами на ту, кого он именует своей женой. И пусть никакой окрестный сэр смайл [852] не пожелает вола его, или жены его, или раба, или рабыни его, или осла его [853].

– Или ослицы его, – возгласил антифонно Бык Маллиган.

– С нашим любезным Биллом сурово обошлись, – любезно заметил мистер Супер, сама любезность.

– С какой волей? [854]– мягко вмешался Бык Маллиган. – Мы рискуем запутаться.

– Воля к жизни, – пустился в философию Джон Эглинтон, – была волею к смерти для бедной Энн, вдовы Вилла.

– Requiescat! [855]– помолился Стивен.

Воли к действию уж нет

И в помине много лет… [856]

– И все же она положена, охладелая, на эту, на второсортную кровать: поруганная царица [857], хотя б вы и доказали, что в те дни кровать была такой же редкостью, как ныне автомобиль, а резьба на ней вызывала восторги семи приходов. На склоне дней своих она сошлась с проповедниками (один из них останавливался в Нью-Плейс и получал кварту хереса за счет города; однако не следует спрашивать, на какой кровати он спал) и прослышала, что у нее есть душа. Она прочла, или же ей прочли, книжицы из его котомки, предпочитая их «Проказницам», и, облегчаясь в ночной сосуд, размышляла о «Крючках и Петлях для Штанов Истинно Верующего» и о «Наидуховнейшей Табакерке, что Заставляет Чихать Наиблагочестивейшие Души» [858]. Венера изогнула свои уста в молитве. Жагала сраму: угрызения совести. Возраст, когда распутство, выдохшись, начинает себе отыскивать бога.

– История подтверждает это, – inquit Eglintonus Chronolologos [859]. – Один возраст жизни сменяется другим. Однако мы знаем из высокоавторитетных источников, что худшие враги человека – его домашние и семья [860]. Мне кажется, Рассел прав. Какое нам дело до его жены, до отца? Я бы сказал, что семейная жизнь существует только у поэтов семейного очага. Фальстаф не был человеком семейного очага. А для меня тучный рыцарь – венец всех его созданий.

Тощий, откинулся он назад. Робкий, отрекись от сородичей своих [861], жестоковыйных праведников [862]. Робкий, в застолье с безбожниками он тщится избегать чаши [863]. Так ему наказал родитель из Ольстера, из графства Антрим [864].

Навещает его тут в библиотеке ежеквартально. Мистер Маги, сэр, вас там желает видеть какой-то господин. Меня? Он говорит, что он ваш отец, сэр.

Подайте– ка мне Вордсворта [865]. Входит Маги Мор Мэтью, в грубом сукне косматый керн [866], на нем штаны с гульфиком на пуговицах, чулки забрызганы грязью десяти лесов, и ветка яблони-дичка в руках [867].

А твой? Он знает твоего старикана. Вдовец.

Спеша из веселого Парижа в нищенскую лачугу к ее смертному ложу, на пристани я коснулся его руки. Голос, звучавший неожиданной теплотой. Ее лечит доктор Боб Кении. Взгляд, что желает мне добра. Не зная меня, однако.

– Отец, – произнес Стивен, пытаясь побороть безнадежность, – это неизбежное зло. Он написал знаменитую пьесу вскоре после смерти отца [868]. Но если вы станете утверждать, что он, седеющий муж с двумя дочерьми на выданье, в возрасте тридцати пяти лет, nel mezzo del cammin di nostra vita [869], и добрых пятидесяти по своему опыту, – что он и есть безусый студиозус из Виттенберга, тогда вам придется утверждать, что его старая мать, уже лет семидесяти, это похотливая королева. Нет. Труп Джона Шекспира не скитается по ночам. Он с часу и на час гниет [870]. Отец мирно почиет, сложивши бремя отцовства и передав сие мистическое состояние сыну. Каландрино [871], герой Боккаччо, был первым и последним мужчиной, кто чувствовал, будто бы у него ребенок. Мужчина не знает отцовства в смысле сознательного порождения. Это – состоянье мистическое, апостольское преемство от единорождающего к единородному [872]. Именно на этой тайне, а вовсе не на мадонне [873], которую лукавый итальянский разум швырнул европейским толпам, стоит церковь, и стоит непоколебимо, ибо стоит, как сам мир, макро– и микрокосм, – на пустоте. На недостоверном, невероятном. Возможно, что amor matris [874], родительный субъекта и объекта, – единственно подлинное в мире. Возможно, что отцовство – одна юридическая фикция. Где у любого сына такой отец, что любой сын должен его любить и сам он любого сына?

Куда это тебя понесло, черт побери?

Знаю. Заткнись. Ступай к черту. На то у меня причины.

Amplius. Adhuc. Iterum. Postea [875].

Или ты обречен этим заниматься?

– Телесный стыд разделяет их настолько прочной преградой, что мировые анналы преступности, испещренные всеми иными видами распутств и кровосмесительств, почти не сообщают о ее нарушениях. Сыновья с матерями, отцы с дочерьми, лесбиянки-сестры, любовь, которая назвать себя не смеет, племянники с бабушками, узники с замочными скважинами, королевы с быками-рекордистами [876]. Сын, пока не родился, портит фигуру; рождаясь, приносит муки, потом разделение привязанности, прибавку хлопот. И он мужчина: его восход – это закат отца, его молодость – отцу на зависть, его друг – враг отца.

Я додумался до этого на рю Мсье-ле-Пренс [877].

– Что в природе их связывает? Миг слепой похоти.

А я отец? А если бы был?

Сморщенная неуверенная рука.

– Африканец Савеллий, хитрейший ересиарх из всех зверей полевых [878], утверждал, что Сам же Отец – Свой Собственный Сын. Бульдог Аквинский [879], которого ни один довод не мог поставить в тупик, опровергает его. Отлично: если отец, у которого нет сына, уже не отец, то может ли сын, у которого нет отца, быть сыном? Когда Ратлендбэконсаутхемптоншекспир [880] или другой какой-нибудь бард с тем же именем из этой комедии ошибок написал «Гамлета», он был не просто отцом своего сына, но, больше уже не будучи сыном, он был и он сознавал себя отцом всего своего рода, отцом собственного деда, отцом своего нерожденного внука, который, заметим в скобках, так никогда и не родился [881], ибо природа, как полагает мистер Маги, не терпит совершенства [882].