Воспитание чувств - Флобер Гюстав (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Ах, как вы неправы! Я бы не стал, как он…
– О ком это вы?
– О Фредерике!
– Ну, господин Моро меня мало интересует, я ведь сказала вам!
– О, простите, простите!
Он язвительно прибавил, растягивая слова:
– А я думал, вы настолько не безучастны к нему, что вам доставит удовольствие узнать…
Она побледнела. Бывший клерк прибавил:
– Он женится!
– Женится?
– Через месяц – самое позднее, на мадмуазель Рокк, дочери управляющего господина Дамбрёза. Поэтому-то он и уехал в Ножан, только поэтому.
Она поднесла руку к сердцу, как будто ей нанесли сильный удар, но тотчас же схватилась за звонок. Делорье не стал ждать, чтобы его выгнали. Когда она обернулась, его уже не было.
Г-жа Арну почти задыхалась. Она подошла к окну подышать свежим воздухом.
По ту сторону улицы, на тротуаре, упаковщик, сняв сюртук, заколачивал ящик. Проезжали экипажи. Она затворила окно и опять села. Высокие соседние дома напротив скрывали солнце, и в комнату падал холодный свет. Детей не было дома; вокруг было тихо. Все как будто отступились от нее.
«Он женится! Может ли это быть?»
Ее охватила нервная дрожь.
«Что это? Разве я люблю его?»
И вдруг она ответила себе:
«Да, да, люблю!.. Люблю его!..»
Ей казалось, что она падает куда-то глубоко, что ее падению нет конца. Часы пробили три. Она слушала, как замирает звон. И продолжала сидеть на краю кресла, улыбаясь все той же улыбкой, неподвижно глядя вперед.
В тот же день, в тот же самый час Фредерик и м-ль Луиза гуляли по саду, которым г-н Рокк владел в конце острова. Старая Катерина издали следила за ними. Они шли рядом, и Фредерик говорил:
– Помните, как я вас брал с собой за город?
– Как вы были добры ко мне! – ответила она. – Вы мне помогали делать пирожки из песка, наливали мне лейку, качали меня на качелях…
– А что сталось с вашими куклами, которых вы называли маркизами и королевами?
– Право, не знаю!
– А ваш песик Черныш?
– Утонул, бедняжка!
– А «Дон-Кихот», в котором мы вместе раскрашивали картинки?
– Он до сих пор у меня!
Фредерик напомнил ей о ее первом причастии и как она была мила во время вечерни в белой вуали и с большой свечой в руке, когда вместе с другими девочками обходила алтарь под звон колокольчика.
Вероятно, для м-ль Рокк в этих воспоминаниях было мало привлекательного; она ничего не ответила, а минуту спустя сказала:
– Противный! Ни разу не написал мне!
Фредерик сослался на свои многочисленные занятия.
– Что же такое вы делаете?
Вопрос несколько затруднил его; он ответил, что занимался изучением политики.
– Ах, вот как!
И не расспрашивая его больше, она прибавила:
– Вам, конечно, интересно, а мне…
И она рассказала ему, как ей скучно живется, как она одинока, никого не видит, не знает никаких удовольствий, развлечений. Теперь ей хочется ездить верхом.
– Викарий находит, что для девушки это неприлично. Что за глупая вещь – приличия! Раньше мне позволяли делать все, что я хочу, а теперь ничего нельзя!
– Но ведь ваш отец любит вас!
– Да, но все-таки…
Она вздохнула, и вздох ее значил: «Для моего счастья этого мало».
Наступило молчание. И только скрипел песок под их ногами, а вдали шумела вода. Сена выше Ножана делится на два рукава. Рукав, который приводит в движение мельницы, в этом месте рвется из берегов – так силен здесь напор воды, – а ниже сливается с естественным руслом; и если миновать мосты, то направо, на противоположном берегу, над откосом, где зеленеет дерн, будет виден белый дом; налево, на лугах, – ряды тополей, а прямо – горизонт, ограниченный изгибом реки. В ту минуту она была гладкая, как зеркало; большие насекомые скользили по недвижной воде; заросли камыша и тростника неровной каймой тянулись вдоль берегов; к воде подступали, распускаясь, лютики, свешивались гроздья каких-то желтых цветов, перемежаясь высокими кустиками с лиловыми цветами, кое-где выступали пряди зелени. Заводь была усеяна белыми кувшинками, и ряд старых ив, под которыми ставились капканы, с этой стороны острова заменял всякую изгородь.
В самом саду, окруженный каменной оградой с черепичным коньком, находился огород, где бурыми квадратами выделялись участки недавно взрыхленной земли. Над узкой грядкой с дынями блестели, вытянувшись в ряд, стеклянные колпаки; гряды с артишоками, фасолью, шпинатом, морковью и помидорами чередовались вплоть до участка, отведенного под спаржу, которая казалась рощицей из перьев.
Во время Директории все это место представляло собою то, что тогда называлось «капризом». Деревья с тех пор непомерно разрослись. В крытых аллеях они заплетались ломоносом, дорожки затянулись мхом, всюду в изобилии виднелась сорная трава. В траве крошились обломки гипсовых статуй. Ноги цеплялись за обрывки проволоки. От павильона остались только две нижние комнаты с ободранными синими обоями. Вдоль фасада тянулась крытая дорожка на итальянский лад, где на столбиках из кирпича держалась деревянная решетка, обвитая виноградом.
Они пошли по дорожке; лучи проникали сквозь неровные просветы в зелени, и Фредерик, идя рядом с Луизой и разговаривая с ней, наблюдал на ее лице игру тени от листьев.
Волосы у нее были рыжие, а в шиньон была воткнута булавка со стеклянной шишечкой изумрудного цвета, и, хотя Луиза все еще носила траур, на ногах у нее были (до такой наивности доходила она в своем безвкусии) соломенные туфли, отделанные розовым атласом, – пошлая диковинка, купленная, очевидно, где-нибудь на ярмарке.
Он это заметил и обратился к ней с ироническим комплиментом.
– Не смейтесь надо мной! – ответила она.
И, окинув его взглядом с головы до ног, от серой фетровой шляпы до шелковых носков, сказала:
– Какой вы франт!
Потом она попросила указать ей книги для чтения. Он назвал целый ряд, и она промолвила:
– Ах, вы очень ученый!
Еще совсем ребенком она полюбила его той детской любовью, которая дышит религиозной чистотой и вместе с тем исполнена непреодолимой страсти. Он был для нее товарищем, братом, учителем, развлекал ее мысли, заставлял биться сердце и невольно погружал ее в тайное и непрестанное опьянение. Потом он уехал, бросив ее как раз в трагическую минуту перелома, в день смерти ее матери, и оба горя слились. За годы разлуки он еще вырос в ее воспоминании; вернулся он, окруженный каким-то ореолом, и она простодушно отдавалась счастью видеть его снова.
Фредерик первый раз в жизни чувствовал себя любимым, и от этого сладостного ощущения, которое казалось не больше, чем обычное ощущение удовольствия, в нем как будто что-то росло, и он протянул руки и откинул голову.
По небу в это время двигалась большая туча.
– Она ползет к Парижу, – сказала Луиза. – Вам бы хотелось последовать за ней, правда?
– Мне? Почему?
– Как знать!
И, уколов его острым, подозрительным взглядом, сказала:
– Может быть, у вас там есть (она искала слова)… привязанность.
– Ах, нет у меня привязанностей!
– Наверно?
– Ну да, разумеется, мадмуазель Луиза!
Не прошло и года, а в девушке совершилась необычайная перемена, удивившая Фредерика. Минуту помолчав, он прибавил:
– Нам надо было бы говорить друг другу «ты», как прежде. Хотите?
– Нет.
– Почему же?
– Так!
Он настаивал. Она ответила, опустив голову:
– Я не смею.
Они были теперь в самом конце сада, около запруды. Фредерик, шалости ради, стал бросать камешки в воду. Она приказала ему сесть. Он повиновался: спустя немного он промолвил, глядя на реку, образовавшую здесь водопад:
– Прямо Ниагара!
Он заговорил о дальних странах, длинных путешествиях. Мысль о путешествиях пленяла ее. Ничто не испугало бы ее – ни бури, ни львы.
Сидя рядом, они набирали пригоршни песку и, пропуская его сквозь пальцы, продолжали беседовать; а теплый ветер дул с полей и порывами приносил им благоухание лаванды, смешанное с запахом дегтя, который шел от баржи, стоявшей по ту сторону плотины. Солнце озаряло водопад; на зеленоватые камни, по которым, как по стенке, струилась вода, была словно накинута прозрачная серебряная ткань, развертывавшаяся без конца. Внизу мерными брызгами рассыпалась длинная полоса пены. А там возникали водовороты, вода бурлила, струи сталкивались и, наконец, сливались в один прозрачный и гладкий, как пелена, поток.
