Сага о Форсайтах, том 2 - Голсуорси Джон (первая книга TXT) 📗
– Пожалуй, оставьте дела Тимоти; от остальных я отказываюсь. Можно их передать молодому Роджеру. Ему делать нечего.
Ворчливо и угодливо старик сказал:
– Ох, не понравится им это!
Сомс рассердился.
– Ничего, утешатся. Я хочу отдохнуть.
Он не собирался входить в объяснения – Грэдмен сам все прочтет завтра в «Вестнике финансов», или что он там выписывает.
– Значит, я теперь вас буду редко видеть, мистер Сомс? По делам мистера Тимоти ничего обычно не бывает. Ах, боже мой! Я просто огорчен. А как же с доверенностью вашей сестры?
Сомс посмотрел на Грэдмена и ощутил легкие угрызения совести – как всегда, когда чувствовал, что его ценя г.
– Ну, ее можно сохранить. Свои дела я тоже, разумеется, буду вести сам. Всего лучшего, Грэдмен! Дыня прекрасная.
Он вышел, не дожидаясь ответа. Вот старик! Но и он недолго продержится, хотя вид у него бравый. Трудно будет подобрать другого такого.
Выйдя снова в Полтри, он решил идти на Грин-стрит и повидать Уинифрид – странно и неожиданно он почувствовал тоску по Парк-Лейн, по прежним спокойным дням, по своему замкнутому и благополучному детству под крылышком Джемса и Эмили. Уинифрид одна воплощала теперь его прошлое; ее твердый характер никогда не менялся, как бы она ни гонялась за модой.
Он застал ее в платье, не совсем подходящем ей по возрасту, за чашкой китайского чая; она его, правда, терпеть не могла, но что поделаешь, всякий другой чай – вульгарность. Она завела себе попугая: попугаи опять входили в моду. Птица нестерпимо шумела. Под влиянием ли этого, или от китайского чая, заваренного по-английски из смеси, специально изготовляемой в Китае для иностранцев, и плохо действовавшего на Сомса, последний неожиданно для себя рассказал ей всю историю.
Когда он кончил, Уинифрид успокаивающе проговорила:
– И отлично сделал, Сомс; так им и надо.
Понимая, что представил дело не в том свете, в каком его покажут публике, Сомс заметил:
– Все это превосходно, но в финансовых газетах ты найдешь совершенно другую версию.
– О, но ведь их никто не читает. Я бы лично не беспокоилась. Ты делаешь упражнения Куэ? Такой приятный человечек. Я вчера ходила его слушать. Иногда скучновато, но это последнее слово науки.
Сомс сделал вид, что не слышит, – он никогда не признавался в своих слабостях.
– А как Флер, как ее дела? – спросила Уинифрид.
– Дела! – отозвался голос над головой. Эта птица!
Она висела на парчовой занавеси, вертя головой вниз и вверх.
– Полли! – прикрикнула Уинифрид. – Не шали!
– Сомс! – крикнула птица.
– Слышишь, как я ее выучила? Ну не душка ли?
– Нет, – буркнул Сомс. – Я бы ее посадил в клетку, она испортит тебе занавеси.
Все сегодняшние обиды вдруг вспомнились ему. Что такое жизнь? Кривлянье попугаев. Разве люди видят правду? Они просто повторяют друг друга, как эта свора пайщиков, или вычитывают свои драгоценные убеждения в «Ежедневном вруне». На одного вожака приходится сотня баранов, идущих за ним.
– Оставайся обедать, мой дорогой, – сказала Уинифрид.
Да! Он останется обедать. Не найдется ли у нее случайно дыни? Ему совершенно не хотелось обедать наедине с женой на Саут-сквер. Флер, наверно, не выйдет из своей комнаты. Что же касается Майкла – он сам все видел и слышал; нечего еще раз пережевывать.
Он мыл руки перед обедом, когда горничная за дверью сказала:
– Вас просят к телефону, сэр!
Голос Майкла прозвучал по телефону напряженно я хрипло.
– Это вы сэр?
– Да, в чем дело?
– У Флер началось. В три часа. Я вас никак не мог найти.
– Что? – крикнул Сомс. – Говорите скорее, как?
– Говорят, идет нормально. Но это такой ужас. Теперь, говорят, скоро кончится. – Голос оборвался.
– Господи! – пробормотал Сомс. – Где моя шляпа?
У двери горничная спросила:
– Вы вернетесь к обеду, сэр?
– Обед! – буркнул Сомс и вышел.
Он шел быстро, чуть не бегом, ища глазами такси. Конечно, ни одного нет. Ни одного! Против «Айсиум-Клуба» он поймал машину с опущенным верхом по случаю хорошей погоды после вчерашней грозы. Ох, эта гроза! Надо было предвидеть. На десять дней раньше срока! Почему, черт возьми, он не пошел прямо туда или по крайней мере не позвонил сказать, где он будет? Все, что случилось в этот день, развеялось как дым. Бедная девочка! Бедная крошка! Как же насчет обезболивания? Почему он не был там вовремя? Он мог бы... хотя... природа! Природа, черт бы ее побрал! Как будто она не могла оставить в покое Флер!
– Скорее! – бросил он шоферу. – Заплачу вдвойне.
Мимо «Клуба знатоков», мимо дворца, по Уайтхолу, мимо всех заповедных мест, откуда была изгнана природа, охваченный самыми примитивными чувствами, ехал Сомс, посеревший от волнения. Мимо Большого Бэна – без пяти восемь! Пять часов! Пять часов такой муки!
– Скорее бы все кончилось, – пробормотал он вслух, – скорее бы, господи!
XIV. ПЫТКА
Когда его тесть поклонился председателю и вышел, Майкл еле удержался, чтоб не крикнуть «браво! «. Кто бы подумал, что старик так разойдется! Да, он им показ ал, что и говорить! Несколько минут стоял сплошной гул голосов, прежде чем его соседу, мистеру Содри, удалось всех перекричать.
– Теперь, когда замешанный в это дело директор подал в отставку, я имею предложить вотум доверия остальным членам правления.
Майкл увидел, как его отец поднялся, чуть фатоватый и улыбающийся, и поклонился председателю.
– Я считаю свою отставку также принятой, если разрешите, я присоединюсь к мистеру Форсайту.
Кто-то сказал:
– Я охотно поддержу вотум доверия.
Задев колени мистера Содри, Майкл пошел к выходу. Обернувшись, он увидел, как почти все подняли руки за вотум доверия. «Брошены на растерзание пайщикам!» – подумал он и вышел из зала. Из деликатности он не стал разыскивать своих стариков. Они спасли свое достоинство, зато все остальное полетело к черту.
Шагая по улице, он размышлял о тернистых путях справедливости. Конечно, пайщики были в обиде; кто-нибудь должен был получить по шее, чтобы удовлетворить их чувство справедливости. Они прицепились к «Старому Форсайту», который меньше всех виноват. Ведь если бы Барт держал язык за зубами, они, конечно, и его бы включили в вотум доверия. Все очень естественно и нелогично. И уже четыре часа.
«Подделки»! Старое чувство к Уилфриду проснулось в нем сегодня, в день выхода книги. Надо сделать все, что можно, чтобы его книгу пустить в ход. Бедный старый дружище! Просто нельзя допустить, чтобы ее холодно приняли.
Он зашел к двум крупным книготорговцам, потом отправился в свой клуб и заперся в телефонной будке. В прежнее время обычно брали кэб и объезжали всех. Звонить по телефону быстрее – впрочем, гак ли? С бесконечными затруднениями он наконец поймал Сибли, Нэйзинга, Эпшира, Мастера и еще с полдюжины избранных. Он нарочно подчеркивал то, что их могло затронуть. Эта книга, говорил он, обязательно должна вызвать злобу старой гвардии и вообще всяких снобов; поэтому надо, чтобы сочувствующие ее поддержали. С каждым из них он говорил так, как будто на свете только его мнение играло роль.
«Если вы еще не дали рецензии на книгу, дорогой, сделайте это сегодня же. Ваше мнение особенно важно.» И каждому он говорил: «Мне решительно все равно, как пойдет книга, но я хочу, чтобы Уилфриду отдали должное». Он и вправду так думал. В течение этого часа разговоров по телефону издатель в нем молчал, зато друг бился за своего друга. Он вышел из будки, вытирая ручьи пота со лба. Было уже половина шестого!
«Выпить чаю – и домой!» – подумал он. Он пришел домой в шесть часов. Тинг-а-Линг, совершенно незаметный, сидел в дальнем углу холла.
– Что с тобой, дружище?
В ответ послышался звук из спальни, от которого у него похолодела кровь, – протяжный, тихий стон.
– Боже мой! – ахнул он и полетел наверх.
В дверях его встретила Аннет. Он слышал, как она говорит что-то по-французски, называя его «mon cher», слышал слова «vers trois heures... и доктор сказал, что не надо беспокоиться, все в порядке». Снова этот стон! Дверь закрылась у него перед носом: Аннет ушла. Майкл остался у дверей; совершенно холодный пот катился по его лицу, и ногти впивались в ладони.
