Еврейские литературные сказки - Перец Ицхок-Лейбуш (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Помещик этот был вдовцом. Поговаривали, будто он отравил жену, хворую, набожную помещицу, потому как терпеть не мог запах ладана, которым она наполняла все покои; иконы, которые она понаставила во всех углах; частые посты, которыми она себя морила, и ее худобу из-за этих постов.
— Мне в постели нужна жена, — сказал как-то раз этот помещик своему приятелю. — Слыхано ли: всю жизнь проспать бок о бок с «Молитвой»!
Но «Молитва — кожа да кости», помещица то есть, продолжала свое: ставила свечки в костеле, морила себя постами и тощала день ото дня. Эта тень с золотым крестиком между чахлых грудей бродила по дворцу, шептала молитвы и не желала прислушиваться к дурному побуждению своего мужа-помещика.
Однако дурное побуждение, существо нахальное, само позаботилось о помещике. Кривыми стежками-дорожками привело оно своего хозяина, помещика то есть, к пенистому роднику в лесной чаще, и у этого родника помещик встретил красавицу Магду Валцинскую, хозяйку соседнего имения, которая как раз прогуливалась в одиночестве.
Она была прекрасна и соблазнительна как Мария Магдалина до раскаяния. И когда наш помещик увидел ее, он чуть с ума не сошел, а когда сравнил ее со своей «Молитвой» с ее пергаментным личиком, понял, какой он дурак, и впервые в жизни назвал себя вслух «старым ослом»!
За этой встречей последовала вторая, третья, все тайком, в лесу у родника, так, чтобы «Молитва» не прознала.
А «Молитва» ничего и не знала. Как монашка, бродила она среди своих икон. При свете лампадок, которые денно и нощно теплились перед святыми образами, она сама казалась ходячей иконой.
А в лесу тем временем пели птицы, шелестели деревья, и ветер, известный озорник, выкидывал разные фортели, пугая зайцев и лисиц:
— Помещик идет!
Помещик и вправду шел. Но уже без своих собак и без ружья. Он сгорал от желания увидеть прекрасную Марию Магдалину, которая обычно заставляла себя подолгу ждать, а потом со сладостным смехом появлялась из-за деревьев.
Там в лесу, у родника, где они встречались, в один прекрасный день родился план послать «Молитву» на небеса, чтобы она вымаливала у святых всяческие милости для молодой помещицы и старого греховодника, помещика с польскими усами.
Об этом поговаривали крестьяне в шинке, но тихо, на ухо, чтобы никто не услышал и не донес помещику, которого они очень боялись.
И было так. Однажды ночью, постояв на коленях перед каждой иконой и прочитав свои молитвы, помещица легла спать и больше не проснулась.
Может, помещик отравил ее, а может, просто придушил — кто знает! Точно неизвестно. Известно только, что «Молитва» была камнем преткновения для усатого помещика и молодой помещицы, которая, между прочим, была вдовой.
Похороны «Молитвы» были весьма пышными. Три ксендза бормотали за упокой ее души, крестьянки несли святые образа, а помещик шел за гробом с поникшей головой, будто и в самом деле скорбел.
Сразу же после смерти жены помещик приказал открыть все окна, чтобы выветрить запах ладана из покоев и отправить его вслед за набожной помещицей в рай, чтобы она там наслаждалась этим запахом вместе со всеми своими святыми, с которыми она, поди, после смерти стала совсем как шерочка с машерочкой.
Через три недели, всего через три недели после смерти своей жены, помещик решил дать пир в честь молодой помещицы. На этом пиру перед всеми владельцами окрестных имений он объявит, что молодая помещица — его невеста и так скоро, как это будет прилично перед Богом и людьми, они поженятся.
Торжество было назначено на воскресный вечер. И в это воскресенье слугам вздохнуть было некогда, так много нужно было им сделать, чтобы приготовить этот королевский пир.
В это же воскресенье, около десяти часов утра, помещик приказал привести к нему цирюльника Мотла Парнеса со всем его инструментом. У Мотла Парнеса была хорошая репутация, ремеслу он обучался в большом городе. «У него золотые руки», — говорили о Мотле в местечке. Но этими «золотыми руками» он, как мы знаем, лишь изредка зарабатывал пару медяков.
Вопрос, почему помещик в то воскресенье не позволил, как обычно, подстричь себя своему камердинеру, а послал за Мотлом Парнесом, остается открытым.
Может, в тот день он был в таком странном настроении, и так добр со своей прислугой, что ему захотелось, чтобы даже бедный еврей-цирюльник тоже что-нибудь заработал, тоже насладился этим радостным днем, в который белокурой лесной колдунье предстоит стать его невестой перед Богом и людьми.
А может, это был просто один из помещичьих капризов. Как бы там ни было, когда гонец от помещика вошел в дом Мотла-цирюльника, Фейгеле-рыжая как раз угощала мужа очередной порцией ругани. Одной из тех обильных порций, которые доставались ему каждое воскресенье. По субботам Фейгеле, видите ли, не ругалась. По субботам она была набожной, богобоязненной и читала Тайч-Хумеш, как все добропорядочные еврейки в местечке.
Зато уж ее воскресные проклятья и обидные словечки были до того остры и наперчены, что бедный Мотл, кабы мог, бежал бы до самой той земли, где растет черный перец.
Посыльный явился как настоящий избавитель. Мотл быстро собрал инструмент и, простившись с Фейгеле, стал так быстро перебирать своими длинными ногами, что посыльный едва переводил дух.
Но когда Мотл подошел к холму, на котором стоял дворец помещика, ему стало тоскливо на душе. Вот-вот предстанет он перед сердитым помещиком с грозными усами. Вот-вот… Если бы он мог, он сию же минуту сбежал бы обратно в ад, то есть к своей жене Фейгеле-рыжей.
Но было уже поздно. Испуганные глаза цирюльника Мотла Парнеса стали еще испуганнее.
Помещик в это воскресенье был, как уже говорилось, расположен ко всему и ко всем. Все утро обходил он обширные залы своего дворца, прислушиваясь к пению канареек в клетках, дружески похлопал по плечу старого садовника Анджея, полюбопытствовал у конюха Антона, когда тот сыграет свадьбу с толстухой Марьяшей, и, довольный собой и всеми, разгладил свои длинные помещичьи усы.
Сердце Мотла забилось как часы, сошедшие с ума. Вот он уже стоит перед помещиком. Чело у пана нынче разгладилось, ни намека на грозу. «Джень добрый, Мотл!» — отвечает пан на заикающееся приветствие Мотла, но усы, вислые польские усы вьются так же грозно, как всегда.
Мотл Парнес сотворил в сердце тихую молитву:
— Господь Всемогущий, милостивый Отец наш небесный, сделай так, чтобы работа моя удалась, чтобы помещик остался ею доволен, чтобы все прошло гладко, чтобы я дожил до возвращения к моей жене и детям! Ой, Боже ты мой, сотвори это чудо!
Так молился про себя бедный Мотл Парнес. И Бог внял его молитве, и все прошло гладко. Хотя помещик и был привередлив, как все помещики, но, посмотревшись в зеркало, он сказал:
— Добже, Мотл!
У бедного Мотла камень с души свалился. Помещик доволен его работой! Парик на панской голове сидит как влитой! Мотл с его «золотыми руками» превзошел в искусстве опытного камердинера!
Но чему быть, того не миновать.
Помещик, стоя перед зеркалом, вдруг заявил:
— Сдается мне, Мотл, что левый ус у меня чуть-чуть длиннее правого!
И чем больше пан вглядывался, тем больше ему казалось, что левый ус и впрямь чуть длиннее правого. Он сказал:
— Нужно немного подрезать левый ус, подравнять его с правым.
Мотл Парнес, который уже хотел собрать свои инструменты, вздрогнул. Лучше умереть, чем прикоснуться к помещичьим усам, грозным панским усам. От страха у него отнялся язык. И он не сказал того, что хотел сказать. А именно, что левый ус такой же длины, как правый, и помещику только кажется, что…
Как во сне, он взял ножницы. Душа его забыла в это мгновение сотворить молитву Предвечному. Перед ним вдруг словно бы предстала вдруг его маленькая рыжая Фейгеле и крикнула:
— Мотл, нет!
И рука его дрогнула. Кусок помещичьего уса лежал на полу. Мотла прошиб холодный пот.
Помещик вскочил со стула. Его лицо исказилось, глаза метали молнии. Правый ус свисал гордо, как всегда, а левый… Езус-Мария! Езус-Мария!Именно сегодня, в день пира! Именно сегодня, когда он пригласил всех окрестных помещиков! Именно сегодня, когда он намерен объявить белокурую лесную колдунью своей невестой!
