Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария (бесплатные полные книги .txt) 📗
Небо было залито золотистым сиянием восхода.
— Прямо цыганская жизнь… Если смотреть на нее так… Полная приключений…
— Да, — оказал Гребер. — Мы и будем смотреть на нее так… С Польманом я виделся ночью. Он просил разбудить его, если нам что понадобится.
— Нам ничего не понадобится. Кофе у нас еще есть? Ведь мы можем сварить его и здесь, правда?
— Это наверняка запрещено, как и все разумное. Но это пустяки. Ведь мы — цыгане.
Элизабет принялась расчесывать волосы.
— За домом я видел в лоханке чистую дождевую воду, — сказал Гребер. — Как раз хватит умыться.
Элизабет надела жакет.
— Пойду туда. Прямо как в деревне. Вода из колодца. Раньше это называли романтикой, да?
Гребер рассмеялся.
— Для меня это и теперь романтика — в сравнении со свинской жизнью на восточном фронте. Важно — с чем сравнивать.
Он связал постель. Потом зажег спиртовку и поставил на нее котелок с водой. Вдруг он вспомнил, что не захватил в комнате Элизабет продовольственные карточки. В эту минуту вернулась Элизабет. Лицо ее было свежим и юным.
— Карточки с тобой? — спросил он.
— Нет, они лежали в письменном столе у окна. В маленьком ящичке.
— Черт, я забыл их захватить. Как же я об этом не подумал? Ведь времени у меня было достаточно.
— Зато ты вспомнил о вещах поважнее. Например, о моем золотом платье. Мы подадим сегодня заявление насчет новых карточек. Теперь часто случается, что они сгорают.
— Но это же продлится целую вечность. Немецкого чиновника с его педантизмом даже светопреставление не прошибет.
Элизабет засмеялась.
— Я отпрошусь на час, чтобы получить их. Привратник даст мне справку, что дом, где я жила, разбомбили.
— А разве ты пойдешь сегодня на фабрику? — спросил Гребер.
— Обязана. Дом разбомбили — так это самое обычное дело.
— Я бы сжег эту проклятую фабрику.
— Я тоже. Но тогда бы нас послали куда-нибудь, где еще хуже. А мне не хотелось бы изготовлять боеприпасы.
— Почему бы тебе просто не прогулять? Откуда они могут знать, что с тобой вчера случилось? Ведь тебя могло ранить, когда ты спасала свои вещи.
— Это нужно доказать. У нас есть фабричные врачи и фабричная полиция. Если они обнаружат, что кто-то из нас отлынивает, его наказывают сверхурочной работой, лишением отпуска, ну, а когда и это не помогает, прописывают пройти в концлагере полный курс воспитания в национальном духе. Кто оттуда возвращается, тому уж больше не захочется прогуливать.
Элизабет сняла кипяток и вылила в крышку котелка на молотый эрзац-кофе.
— Не забудь, у меня только что был трехдневный отпуск, — сказала она. — Нельзя требовать слишком многого.
Гребер понял, что причиной был ее отец — она надеется хоть таким способом ему помочь. Это петля, которая накинута на шею каждого.
— Проклятая банда! — сказал он. — Что они с нами сделали!
— Вот тебе кофе. И не сердись. У нас уже нет на это времени.
— В том-то и дело, Элизабет.
Она кивнула.
— Знаю. У нас остается ужасно мало времени, и все же мы почти не бываем вместе. Твой отпуск кончается, и чуть не весь он ушел на ожидание. Мне следовало быть похрабрее и не ходить на фабрику, пока ты здесь.
— Ты и так достаточно храбрая. И все-таки лучше ждать, чем уж ничего не ждать.
Она поцеловала его.
— Ты быстро выучился находить верные слова, — сказала она. — А теперь мне пора идти. Где мы встретимся вечером?
— Да, в самом деле, где? Там уже ничего не осталось. Надо все начинать заново. Я зайду за тобой на фабрику.
— А если что-нибудь помешает? Налет или оцепление?
Гребер задумался.
— Я сейчас уложу вещи и отнесу их в церковь святой Катарины. Пусть это будет вторым местом встречи.
— Она открыта ночью?
— Почему ночью? Ведь ты же вернешься не ночью?
— Как знать! Однажды пришлось просидеть в убежище шесть часов. Если бы на худой конец можно было кому-нибудь сообщить, в чем дело! А условиться о месте встречи — это теперь недостаточно.
— Ты хочешь сказать — если с одним из нас что-нибудь случится?
— Да.
Гребер кивнул. Он понял, как легко им потерять друг друга.
— На сегодня мы можем воспользоваться Польманом. Или нет, это ненадежно. — Он задумался. — Биндинг! — сказал он, наконец, с облегчением.
— Вот этот вполне надежен. Я показывал тебе его дом. Правда, он еще не знает, что мы поженились. Впрочем, это неважно. Я пойду предупрежу его.
— Пойдешь, чтобы опять его пограбить?
Гребер рассмеялся.
— Я, собственно, больше не хотел этого делать. Но надо же нам есть. Вот так и разлагаемся понемногу.
— А эту ночь мы будем спать здесь?
— Надеюсь, нет. У меня целый день впереди, постараюсь что-нибудь подыскать.
Лицо ее на мгновение омрачилось.
— Да, целый день. А мне надо уходить.
— Я быстро соберусь, заброшу барахло к Польману и провожу тебя на фабрику.
— Но я не могу ждать. Мне пора. До вечера! Значит, фабрика, церковь святой Катарины или Биндинг. Какая интересная жизнь!
— К черту эту интересную жизнь! — воскликнул Гребер.
Он смотрел ей вслед. Вот она переходит площадь. Утро было ясное, и небо стало ярко-голубым. Роса блестела на развалинах, словно серебристая сеть. Элизабет обернулась и помахала ему. Потом торопливо пошла дальше. Гребер любил ее походку. Она ставила ступни, будто шла по колее: одну впереди другой. Такую походку он видел у туземных женщин в Африке. Она еще раз кивнула и скрылась между домами в конце площади. «Совсем как на фронте, — подумал он. — Расставаясь, никогда не знаешь, увидишься ли снова. Нет, к черту эту интересную жизнь!»
В восемь часов из дому вышел Польман.
— Я хотел узнать, есть ли у вас что поесть. Немного хлеба у меня найдется.
— Спасибо. Нам хватило. Можно оставить здесь узел и чемоданы, пока я схожу в церковь святой Катарины?
— Конечно.
Гребер внес вещи. Йозеф не показывался.
— Может быть, вы не застанете меня дома, когда вернетесь, — сказал Польман. — Тогда постучите два раза слитно и два раза отрывисто. Йозеф услышит.
Гребер открыл чемодан.
— Прямо цыганская жизнь. Вот уж не ожидал.
Польман устало улыбнулся.
— Йозеф живет так уже три года. Несколько месяцев он ночевал в поездах. Непрерывно ездил. Он спал только сидя, да и то вскакивал каждые четверть часа. Так было еще до налетов. Теперь и это уже невозможно.
Гребер вынул из чемодана банку мясных консервов и протянул ее Польману.
— Я обойдусь. Отдайте Йозефу.
— Мясо? Разве вам самому не нужно?
— Нет. Отдайте ему. Такие, как он, должны продержаться до конца. А то что же будет, когда все кончится? Что будет вообще? Уцелело ли достаточно таких людей, чтобы начать все заново?
Польман помолчал. Затем подошел к глобусу, стоящему в углу комнаты, и повернул его.
— Взгляните сюда, — оказал он. — Видите? Этот маленький кусочек земли — часть земли.
— Может быть. Однако, двинувшись с этой небольшой части земли, мы завоевали очень большой кусок земного шара.
— Кусок — да. Но захватить не значит убедить.
— Пока — нет. А что было бы, если б мы могли какое-то время этот кусок удерживать? Десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Победы и успехи чертовски убедительны. Мы видели это на примере своей собственной страны.
— Но мы ведь не победили.
— Это не доказательство.
— Нет, доказательство, — возразил Польман. — И очень сильное. — Рукой с набухшими венами он продолжал поворачивать глобус. — Мир, — сказал он, — мир не стоит на месте. И если отчаиваешься в собственной стране, надо верить в него. Затмение солнца возможно, но только не вечная ночь. Во всяком случае, на нашей планете. Не надо так быстро сдаваться и впадать в отчаяние. — Он отставил глобус. — Вы спрашиваете, достаточно ли осталось людей, чтобы начать все заново? Христианство началось с нескольких рыбаков, с нескольких верующих в катакомбах и с тех, кто уцелел на аренах Рима.
— Да. А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке.
