Лебединая песня - Голсуорси Джон (книги бесплатно txt) 📗
— Нет.
— Очень, знаете ли, неплохо.
— Да?
— Впрочем, если это не кончится, придется закрывать лавочку.
— А.
Молодая женщина замолчала, сообразив, что поклонник не отличается разговорчивостью.
Сомс переменил позу. Он так давно не разговаривал с посторонней молодой женщиной, что почти совсем забыл, как это делается. Поддерживать разговор ему не хотелось, а между тем, он понимал, что она его гостья.
— Вам удобно? — неожиданно спросил он.
Она улыбнулась.
— Неужели нет? Машина чудесная!
— Мне она не нравится, — сказал Соке.
Она раскрыла рот.
— Почему?
Сомс пожал плечами; он говорил, только чтобы сказать что-нибудь.
— По-моему, это даже интересно, правда? — сказала она. — «Держаться» вот так, как мы все сейчас.
Машина теперь шла полным ходом, и Сомс начал вы — считывать, через сколько минут можно будет покончить с такими сопоставлениями.
Памятник Альберту, уже! Он почувствовал к, нему своего рода нежность — такое счастливое неведение всего происходящего!
— Обязательно приходите посмотреть наше обозрение, — сказала дамочка.
Сомс собрался с духом и взглянул ей в лицо.
— Что вы там делаете? — спросил он.
— Пою и танцую.
— Вот как.
— У меня хорошая сцена в третьем акте, где мы все в ночных рубашонках.
Сомс чуть заметно улыбнулся.
— Таких, как Кэт Воген, теперь не увидишь, — сказал он.
— Кэт Воген? Кто она была?
— Кто была Кэт Воген? — повторил Сомс. — Самая блестящая балерина легкого жанра. В то время в танцах было изящество; это теперь вы только и знаете, что ногами дрыгать. Вы думаете, чем быстрее вы можете передвигать ноги, тем лучше танцуете. — И, сам смутившись своего выпада, который неминуемо должен был к чему-то привести, он отвел глаза.
— Вы не любите джаз? — осведомилась дамочка.
— Не люблю, — сказал Сомс.
— А знаете, я, пожалуй, тоже; кроме того, он выходит из моды.
Угол Хайд-парка, уже! И скорость добрых двадцать миль!
— Ой-ой-ой! Посмотрите на грузовики; замечательно, правда?
Сомс проворчал что-то утвердительное. Дамочка стала без всякого стеснения пудрить нос и подмазывать губы. «Что, если меня кто-нибудь увидит?» — подумал Сомс. А может, кто и видит, он этого никогда не узнает. Поднимая высокий воротник пальто, он сказал:
— Сквозит в этих автомобилях! Подвезти вас к ресторану Скотта?
— Ой, нет, если можно — к Лайонсу; я еле-еле успею перекусить. В восемь надо быть на сцене. Большое вам спасибо. Теперь если бы кто еще отвез меня домой! — Она вдруг повела глазами и добавила: — Не поймите превратно!
— Ну, что вы, — сказал Сомс не без тонкости, вы и приехали. Стойте, Ригз!
Машина остановилась, и дамочка протянула Сомсу руку.
— Прощайте, и большое спасибо!
— Прощайте, — сказал Сомс.
Улыбаясь и кивая, она сошла на тротуар.
— Поезжайте, Ригз, да поживее. Саут-сквер.
Машина тронулась. Сомс не оглядывался; в сознании его, как пузырь на поверхности воды, возникла мысль: «В прежнее время всякая женщина, которая выглядит и говорит, как эта, дала бы мне свой адрес». А она не дала! Он не мог решить, знаменует это прогресс или нет.
Не застав дома ни Флер, ни Майкла, он не стал переодеваться к обеду, а прошел в детскую. Его внук, которому шел теперь третий год, еще не спал и сказал:
— Алло!
— Алло!
Сомс извлек игрушечную трещотку. Последовало пять минут сосредоточенного и упоенного молчания, по временам нарушаемого гортанным звуком трещотки. Потом внук улегся поудобнее, уставился синими глазами на Сомса и сказал:
— Алло!
— Алло! — ответил Сомс.
— Спать! — сказал внук.
— Спать! — сказал Сомс, пятясь к двери, и чуть ну споткнулся о серебристую собачку.
На том разговор закончился, и Сомс пошел вниз. Флер предупредила по телефону, чтобы он не ждал их к обеду.
Он сел перед картиной Гойи. Трудно было бы утверждать, что Сомс помнил чартистское движение 1848 года, потому что он родился в 5-м; но он знал, что в то время его дядя Суизин состоял в добровольческой полиции. С тех пор не было более серьезных внутренних беспорядков, чем эта генеральная стачка; и за супом Сомс все глубже и глубже вдумывался в ее возможные последствия. Большевизм на пороге, вот в чем беда! И еще — недостаток гибкости английского мышления. Если уголь был когда-то прибыльной статьей — воображают, что он навсегда останется прибыльным. Политические лидеры, руководство тред-юнионов, печать не видят на два дюйма дальше своего носа! Им еще в августе надо было начать что-то делать, а что они сделал? Составили доклад, на который никто и смотреть не хочет.
— Белого вина, сэр, или бордо?
— Все равно, что есть начатого.
В восьмидесятых, даже в девяностых годах с его отцом от таких слов случился бы удар: пить бордо из начатой бутылки в его глазах почти равнялось безбожию. Очередной симптом вырождения идеалов!
— А вы. Кокер, что скажете о забастовке?
Лысый слуга наклонил бутылку сотерна.
— Неосновательно задумано, сэр, если уж вы меня спрашиваете.
— Почему вы так думаете?
— А было бы основательно, сэр, Хайд-парк был бы закрыт для публики.
Вилка Сомса с куском камбалы повисла в воздухе.
— Очень возможно, что вы правы, — сказал он одобрительно.
— Суетятся они много, но так — все впустую. Пособие — вот это умно придумали, сэр. Хлеба и цирков, как говорит мистер Монт.
— Ха! Вы видели эту столовую, которую они устроили?
— Нет, сэр. Кажется, нынче вечером туда придет морильщик. Говорят, тараканов там видимо-невидимо.
— Брр!
— Да, сэр, насекомое отвратительное.
Пообедав, Сомс закурил вторую из двух полагавшихся ему в день сигар и надел наушники радио. Он, пока мог, противился этому изобретению — в такое время! «Говорит Лондон!» Да, а слушает вся Великобритания. Беспорядки в Глазго? Иначе и быть не может — там столько ирландцев! Требуются еще добровольцы в чрезвычайную полицию? Ну, их-то скоро будет достаточно. Нужно сказать этому Ригзу, чтобы записался. Вот и здесь без лакея вполне можно обойтись. Поезда! Поездов, по-видимому, пустили уже порядочно. Прослушав довольно внимательно речь министра внутренних дел. Сомс снял наушники и взял «Бритиш Газет». Впервые за всю жизнь он уделил некоторое время чтению этого малопочтенного листка и надеялся, что первый раз будет и последним. Бумага и печать из рук вон плохи. Все же надо считать достижением, что ее вообще удалось выпустить. Подбираются к свободе печати! Не так-то это легко, как казалось этим людишкам. Попробовали — и вот результат: печать, куда более решительно направленная против них, чем та, которую они прикрыли. Обожглись на этом деле! И без всякого толку, ведь влияние печати — устарелое понятие. Его убила война. Без доверия нет влияния. Что политические вожди, что печать — если им нельзя верить, они вообще не идут в счет! Может быть, эту истину когда-нибудь откроют заново. А пока что газеты — те же коктейли, только возбуждают аппетит и нервы. Как хочется спать. Хоть бы Флер не слишком поздно вернулась домой. Безумная затея — эта стачка! Из-за нее все взялись за совершенно непривычные дела, да еще в такой момент, когда промышленность только-только начинает — или делает вид, что начинает, — оживать. Но что поделаешь! В наше время становится год от года труднее придерживаться плана. Всегда что-нибудь помешает. Весь мир как будто живет со дня на день, и притом такими темпами! Сомс откинулся на спинку испанского стула, заслонил глаза от света, и сон волной подступил к его сознанию. Стачка стачкой, а волны перекатывались через него мягко, неотвратимо.
Защекотало, и над его рукой, сухощавой и темной, закачалась бахрома шали. Что такое? Он с усилием выбрался из чащи снов. Около него стояла Флер. Красивая, яркая, глаза сияют, говорит быстро, как будто возбужденно.
— Так ты приехал, папа!
Губы ее горячо и мягко коснулись его лба, а глаза — что с ней? Она точно помолодела, точно... как бы это выразить?
