Дорога на Лос-Анжелес - Фанте Джон (книги полностью бесплатно .txt) 📗

На мосту было жарко, солнце жалило в затылок. Под перилами я прополз к каким-то зазубренным камням, сваленным у самой воды. Большие камни, черные как уголь, там, где в прилив их заливало водой, а некоторые валуны вообще с дом. Под мостом их разбросали в сумасшедшем беспорядке, словно поле айсбергов, однако выглядели они довольными и покойными.

Я заполз под мост с таким чувством, будто никто до меня никогда этого не делал. Маленькие портовые волны лакали камни и оставляли тут и там лужицы зеленой воды. Некоторые валуны лежали, задрапированные мхом, на некоторых красовались симпатичные кляксы птичьего помета. Поднимался увесистый запах моря. Под опорами оказалось холодно и так темно, что я почти ничего не видел. Сверху грохотали машины, дудели клаксоны, орали люди, а по деревянным балкам громыхали здоровенные грузовики. Стоял такой ужасный шум, что уши закладывало, и когда я попробовал завопить сам, голос мой отлетел всего на несколько футов и заспешил обратно, точно привязанный к резиновому бинту. Я ползал между камней, пока не нашел участок, куда не добивало солнце. Странное местечко. Я даже испугался ненадолго. Чуть дальше лежал гигантский камень, гораздо больше остальных, и гребень его был весь уделан белым пометом чаек. Король всех этих камней с белой короной. Я двинулся к нему.

Неожиданно у ног моих все зашевелилось. Быстрая склизкая суета каких-то ползучих тварей. Я затаил дыхание, замер и попробовал присмотреться. Крабы! Камни кишели живыми роями крабов. От страха я аж оцепенел, и грохот сверху показался пустячным по сравнению с колотьбой моего сердца.

Я привалился к камню и закрыл лицо руками, пока не перестал бояться. Когда я руки оторвал, сквозь черноту что-то проглядывало – серое и холодное, будто мир под землей, – серое, уединенное место. Впервые я хорошенько разглядел то, что там обитало. Большие крабы, величиной с кирпичи, молчаливые и жестокие – они удерживали высоты крупных камней, чувственно, словно танцуя хулу, пошевеливая грозными усами; их маленькие глазки злобны и уродливы. Гораздо больше крабов помельче, размером с ладонь, и они плавали повсюду в черных лужицах у оснований валунов, переползали друг через друга, стаскивали друг друга в плескавшуюся черноту, дерясь за места на камнях. Им было весело.

У ног моих оказалось гнездо совсем маленьких крабиков, каждый не больше доллара – просто один большой комок спутанных вместе, копошившихся ножек. Один цапнул меня за штанину. Я отцепил его и рассмотрел, пока он беспомощно ворочал клешнями, стараясь меня укусить. Тем не менее он был у меня в руках, бессильный. Я размахнулся и швырнул его о камень. Он треснул, разбившись насмерть, на мгновение прилип к камню, а затем плюхнулся вниз, истекая водой и кровью. Я подобрал треснувший панцирь и лизнул желтую жидкость: соленая, как морская вода, и мне совсем не понравилась. Я закинул трупик туда, где поглубже. Он плавал на поверхности, пока вокруг, изучая добычу, не начала вить круги корюшка – затем она принялась озлобленно его кусать, а потом и вовсе утащила с глаз долой. Руки у меня были все липкие от крабьей крови, запах моря пристал к ним. Я вдруг сразу почувствовал, как во мне растет желание поубивать их всех – до единого.

Малыши не интересовали меня, убивать и убивать хотелось только больших. Здоровые парни, сильные и яростные, с мощными резцами клешней. Достойные противники для великого Бандини, завоевателя Артуро. Я огляделся, но ни палки, ни прута нигде не обнаружил. На берегу возле бетонной опоры валялись одни камни. Я закатал рукава и стал швырять их в самого большого краба, который спал на валуне футах в двадцати от меня. Камни ударялись вокруг него, в каких-то дюймах, летели искры и осколки, а он даже глаза не открыл посмотреть, что происходит. Я запустил в него штук двадцать и наконец попал. Виктория! С треском сломанного крекера камень расколол ему панцирь. Пробил насквозь, пригвоздив к валуну. Краб свалился в воду, и пенные зеленые пузыри при-бояпоглотили его. Я смотрел, как он уходит под воду, и грозил ему кулаком, сердито прощаясь, пока он погружался на дно. Прощай, прощай! Мы, вне всякого сомнения, встретимся вновь в ином мире; ты не забудешь меня, Краб. Ты будешь помнить меня вечно и всегда – своего покорителя!

Убивать их камнями было слишком тяжело. Камни оказались такими острыми, что резали мне пальцы, когда я замахивался. Я смыл с рук кровь и слизь и вылез на свет. Потом взобрался на мост и прошел три квартала до лавки шипчандлера, где продавали ружья и боеприпасы.

Белорожему приказчику я сказал, что мне нужна мелкашка. Он показал мне мощную винтовку, я выложил деньги и купил ее без вопросов. Остаток десятки я истратил на патроны. Хотелось скорее вернуться на поле битвы, поэтому я велел белорожему не заворачивать патроны, а отдать их мне как есть. Ему это показалось странным, и он внимательно осмотрел меня, когда я сгреб цилиндрики с прилавка и пулей выскочил из лавки, только что не бегом. Побежал я, когда очутился снаружи, но тут же почувствовал, как кто-то на меня смотрит, и оглянулся: ну, конечно, белая рожа стояла в дверях и, прищурившись, смотрела мне вслед сквозь жаркий полуденный воздух. Я притормозил до просто быстрого шага, пока не свернул за угол, – а там уже припустил вовсю.

Я стрелял крабов весь день, пока плечо не заболело, а глаза не заслезились от прицела. Я был Диктатором Бандини, Железным Артуро Крабландии. А происходила еще одна Кровавая Чистка на благо Отечества. Они пытались меня свергнуть, эти проклятые крабы, у них хватило мужества раздуть революцию, но теперь я им отомщу! Подумать только! Меня это просто взбесило. Распроклятые крабеныши в самом деле поставили под сомнение мощь Сверхчеловека Бандини! Что это в них вселилось, откуда такая глупая самоуверенность? Ну что ж, сейчас они получат урок и его уже никогда не забудут. Это последний бунт, к которому им суждено было подстрекать, клянусь Христом! Думая об этом, я скрежетал зубами. Какая наглость! О, как я зол, Господи!

Я палил, пока на пальце от спускового крючка не вздулся волдырь. Убил около пятисот, а ранил вдвое больше. Они кинулись в атаку, обезумев от злости и страха, когда из их рядов начали выбывать убитые и раненые. Взяли меня в блокадное кольцо. Толпами кинулись ко мне. Из моря выходили пополнения, другие отряды – из-за камней, полчищами шагали по каменистой равнине к неминуемой смерти, сидевшей на высоком валуне вне пределов их досягаемости.

Я собрал некоторых раненых в лужицу, провел военный совет и решил отдать их под трибунал. Потом вытаскивал по одному, сажал на дуло ружья и жал на курок. Попался один краб, ярко раскрашенный и полный жизни, – он напомнил мне женщину: вне всякого сомнения, к ренегатам примкнула принцесса, бесстрашная крабиха, серьезно раненная, одна нога отстрелена, а рука жалко болтается на последнем сухожилии. Она разбила мне сердце. Я провел еще один военный совет и принял решение: ввиду чрезвычайности ситуации – никаких половых разграничений. Даже принцесса должна умереть. Приятного мало, но это нужно сделать.

С тяжелым сердцем опустился я на колени среди мертвых и умиравших и воззвал к Богу в молитве, умоляя его простить меня за это, самое зверское преступление Сверхчеловека – за казнь женщины. И тем не менее в конечном итоге долг есть долг, старый порядок следует сохранить, революцию – искоренить, режиму следует жить, а ренегатам – кануть в Лету. Некоторое время я беседовал с принцессой наедине, официально принес ей извинения правительства Бандини и выполнил ее последнюю волю – разрешил послушать «Ла Палому», сам просвистел ей мелодию с таким сильным чувством, что под конец расплакался. Потом поднял винтовку к ее прекрасному лицу и спустил курок. Умерла она мгновенно, достославно, пылающей массой скорлупы и желтой крови.

Из чистого почтения и восхищения я приказал воздвигнуть камень там, где пала она – эта потрясающая героиня одной из незабываемых мировых революций, погибшая в кровавые июньские дни правительства Бандини. В тот день творилась история. Я перекрестил надгробье, почтительно поцеловал его и в кратком перемирии низко склонил голову. Мгновение, полное иронии. Ибо во мне вспыхнуло осознание, что я любил эту женщину. Но – вперед, Бандини! Наступление возобновилось. Вскоре я подстрелил еще одну женщину. Ранило ее легко, она была в шоке. Попав в плен, предложила мне себя и телом, и душой. Умоляла пощадить ей жизнь. Я злобно хохотал. Изысканное существо, красноватое и розовое, и только предшествовавшие тому заключения относительно моей дальнейшей судьбы заставили меня принять ее трогательное предложение. И там, под мостом, в темноте, я насладился ею, а она молила о милосердии. По-прежнему хохоча, я вывел ее наружу и расстрелял на мелкие клочки, извинившись за свою жестокость.