Поиски Абсолюта - де Бальзак Оноре (полные книги TXT) 📗
Они поженились в начале 1795 года. Супруги поехали в Дуэ, желая провести первые дни своей совместной жизни в патриархальном доме Клаасов, к сокровищам которого Жозефина Темнинк присоединила несколько прекрасных картин Мурильо и Веласкеза, бриллианты своей матери и великолепные подарки, присланные ей братом, получившим титул герцога Каса-Реаль. Не многие женщины были счастливее г-жи Клаас. Ее счастье оставалось безоблачным пятнадцать лет и, подобно солнечному свету, пронизывало все ее существование вплоть до мелочей. У большинства мужчин обнаруживаются неровности характера, от которых происходят постоянные несогласия; мужья лишают таким образом домашнюю жизнь гармонии, то есть идеального семейного счастья; ведь большинству мужчин свойственны мелкие недостатки, а от них рождаются дрязги. Один будет честен и деятелен, но черств и жесток; другой будет добр, но упрям; этот станет любить свою жену, но будет отличаться бесхарактерностью; тот, поглощенный честолюбием, будет любить так, точно он отбывает повинность и, доставляя жене тщеславные утехи богатства, лишит ее простых радостей жизни; словом, мужчины в нашем обществе по существу своему несовершенны, и их нельзя за это очень упрекать. Люди, живущие умом, изменчивы, как барометр; истинно добр бывает только гений. Таким образом, настоящее счастье обретается на двух концах духовной лестницы. Дурак или человек гениальный только они сохраняют, — один из-за своей слабости, другой благодаря своей силе, — то ровное расположение духа, ту постоянную мягкость, которыми сглаживаются шероховатости жизни. У одного — безразличие и вялость, у другого — кротость и постоянство высокого мышления, принципы которого, являясь их носителем, он применяет и в повседневной жизни. Тот и другой равно просты и наивны; только у одного это — пустота, у другого — глубина. Поэтому ловкие женщины бывают склонны за неимением великого человека избрать дурака, как наименьшее из зол. И вот Валтасар сразу проявил величие своей души в самых мелких жизненных обстоятельствах. Ему хотелось создать из супружеской любви нечто подобное творению искусства и, как свойственно высоко достойным людям, не терпящим ничего несовершенного, дать ей развиться во всей ее красоте. Его ум постоянно вносил разнообразие в спокойное счастье, его благородный характер проявлялся в уступчивости. Поэтому, хотя он и разделял философские убеждения XVIII века, но еще в 1801 году, пренебрегая опасностью со стороны революционных законов, он дал у себя приют католическому священнику, считаясь с той чисто испанской фанатической приверженностью к римско-католической вере, которую его жена всосала с молоком матери; а затем, когда культ во Франции был восстановлен, каждое воскресенье сопровождал он жену свою к обедне. Его привязанность никогда не теряла страстности. Никогда он не позволял себе в домашнем быту покровительственного тона, обычно нравящегося женам: по отношению к его жене это было бы похоже на жалость. Словом, искуснейшим образом теша ее самолюбие, он обращался с нею, как с равною себе, и порою мило на нее дулся, — как мужчина позволяет себе дуться на красавицу жену, показывая, что он не боится ее превосходства. Улыбка счастья всегда украшала его губы, и речь его неизменно дышала нежностью. Он любил свою Жозефину ради нее и ради себя, с тем пылом, который служит непрестанной хвалой достоинствам и прелести женщины. Верность, часто подсказываемая мужьям общественными отношениями, религией или расчетом, у него производила впечатление чего-то непроизвольного и не чуждалась тех шаловливых ласк, которые свойственны бывают весне любви. Выполнение долга — вот единственное брачное обязательство, в котором не было надобности для обоих этих равно любящих существ, ибо Валтасар Клаас нашел в Жозефине Темнинк постоянное и полное осуществление своих надежд. Сердце его утолялось, не зная пресыщения; как мужчина он был счастлив. Испанская кровь семейства Каса-Реаль давала себя знать в Жозефине, наделила ее инстинктивной способностью бесконечно разнообразить наслаждения, но Жозефина оказалась способна и на ту безграничную преданность, в которой проявляется гений женщины, как в грации проявляется ее красота. Она любила со слепым фанатизмом и во имя своей любви, по первому его знаку, радостно пошла бы на смерть. Деликатность Валтасара обострила в ней все самые великодушные чувства женщины и внушила ей властную потребность дарить больше, чем получать. Взаимный обмен счастьем, которое расточали они друг другу, заметно поколебал ее замкнутость, так что и в словах ее, и во взорах, и в малейшем движении стала обнаруживаться ее возраставшая любовь. Благодарность друг к другу оплодотворяла и разнообразила жизнь сердца у обоих супругов, а уверенность в том, что для любимого человека ты составляешь все, изгоняла мелочность и делала знаменательной каждую подробность их жизни. А кроме того, разве горбатая женщина, которую муж считает стройной, или хромая женщина, которую мужчина не хотел бы видеть иною, или женщина пожилая, которая кажется ему молодою, — не вправе почитать себя счастливейшим созданием среди всех женщин? Страсти человеческой некуда итти дальше. Не является ли славою для женщины сделать предметом поклонения то, что в ней кажется недостатком? Забыть, что хромая не может ступать правильно, — это минутный самообман; но любить ее потому, что она хромая, — это обожествление ее уродства. Может быть, в евангелии женщин следовало бы выгравировать такое изречение: блаженны некрасивые, ибо царство любви принадлежит им. По правде говоря, красота должна считаться несчастьем для женщины, ибо это преходящее цветение чрезмерно воздействует на внушаемое ею чувство: не похожа ли такая любовь на брак по расчету? Зато любовь, которую внушит или сама испытает женщина, лишенная хрупких преимуществ, столь привлекательных для сынов Адама, есть любовь истинная, страсть подлинно таинственная, пылкие объятия душ, чувство, для которого никогда не приходит день разочарования. Такая женщина обладает прелестью, неведомой свету, ускользающей от его контроля, она прекрасна тогда, когда это нужно, и минуты, заставляющие забывать об ее несовершенствах, рождают в ней столь гордое чувство, что она будет всегда добиваться победы. Поэтому почти все привязанности, наиболее знаменитые в истории, были внушены женщинами, у которых толпа нашла бы недостатки. Клеопатра, Джованна Неаполитанская, Диана де Пуатье, мадмуазель де Лавальер, мадам де Помпадур — словом, большинство женщин, прославившихся в области любви, не были лишены несовершенств и телесных недостатков, — тогда как большинство женщин, красота которых слывет совершенной, были несчастны в любви. Это странное на первый взгляд явление объясняется, вероятно, особыми причинами. Быть может, для мужчины больше значат чувства, чем наслаждения? Быть может, обаяние красавицы, всецело телесное, имеет границы, тогда как духовное в своей основе обаяние женщины, посредственно красивой, бесконечно? Не таков ли смысл повествования, лежащего в основе «Тысячи и одной ночи»? Будь женой Генриха VIII дурнушка, она не испугалась бы топора и победила бы непостоянство своего господина.
По странности, легко, впрочем, объяснимой, раз речь идет о девушке испанского происхождения, г-жа Клаас не была образованна. Она умела читать и писать, но вплоть до двадцатилетнего возраста, когда родные взяли ее из монастыря, знакома была только с аскетическими сочинениями. Вступив в свет, она сначала возжаждала светских развлечений и усвоила только пустые познания в искусстве одеваться; а так как она, глубоко сознавая свое невежество, не смела вмешиваться в разговор, — то ее считали неумной. Однако мистическое воспитание привело к тому, что чувства у нее сохранились во всей своей силе и нисколько не испортился ее природный ум. Глупенькая и некрасивая богатая невеста во мнении света, она стала умной и красивой для своего мужа. Хотя в первые годы их брака Валтасар старался дать жене познания, которых ей не хватало для того, чтобы хорошо чувствовать себя в обществе, но, вероятно, было слишком поздно, — у нее сохранилась только память сердца. Жозефина ничего не забывала из того, что говорил ей Клаас касательно их обоих; она помнила мельчайшие обстоятельства своей счастливой жизни, а вчерашний урок не могла удержать в памяти. Такое невежество стало бы причиной серьезных разногласий между другими супругами; но у г-жи Клаас было такое наивное понимание страсти, так благоговейно, так свято она любила, и желание сберечь свое счастье делало ее столь догадливой, что она, казалось, всегда понимала своего мужа, и редко ее невежество обнаруживалось слишком явственно. К тому же, когда двое любят друг друга настолько, что ежедневно для них возрождается первый день их страсти, это плодотворное счастье обладает поразительными особенностями, воздействующими на весь уклад жизни. Разве тогда не возвращается детство, которому нет ни до чего дела, кроме смеха, радости, удовольствия? А затем, когда жизнь очень деятельна, когда огонь ее горит, человек предоставляет ему пылать и не задумывается, не спорит, не соразмеряет ни средств, ни целей. Впрочем, ни одна дщерь Евы не разумела лучше г-жи Клаас своего женского призвания. У нее была та присущая фламандкам покорность, которая придает столько привлекательности домашнему очагу, — а оттененная гордостью, свойственной испанкам, она становилась еще нежнее. Жозефина умела заставить уважать себя, внушала к себе почтение одним взглядом, в котором сияло сознание своего достоинства и знатности, но пред Клаасом она склонялась; и в конце концов вознесла его так высоко, так близко к богу, давая ему отчет во всех делах своих и помышлениях, что любовь ее приобрела уже оттенок благоговения и от этого еще возросла. Она горделиво переняла все навыки фламандской буржуазии и почитала вопросом самолюбия добиться того, чтобы дом был полная чаша, поддерживать все его убранство в классической чистоте, иметь вещи только безусловно добротные, подавать на стол только самые тонкие блюда и все устраивать в согласии с жизнью сердца. У них было четверо детей — два мальчика и две девочки. Старшая, названная Маргаритой, родилась в 1796 году, младшему, мальчику, минуло три года, звали его Жан-Валтасар. Материнское чувство г-жи Клаас почти равнялось ее любви к супругу. Поэтому, особенно за последние дни, в душе ее происходила ужасная борьба между двумя чувствами, одинаково сильными, из которых одно как бы враждовало с другим. Слезы и ужас, запечатлевшийся на ее лице в тот момент, с которого мы начали рассказ о домашней драме, таившейся в этом мирном доме, вызваны были опасением Жозефины, что дети принесены ею в жертву мужу.
