Мартин Иден. Рассказы - Лондон Джек (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Другой мир открывается в экзотических южных рассказах Лондона, на счастливых Гавайях и на других архипелагах Тихого океана, жизнь которых была совсем недавно открыта в европейской литературе
XIX века. Столь же ярко, как и угрюмые пейзажи Клондайка, изобразил писатель очарование и богатство островной природы, просторы южных морей, по которым он сам водил свой «Снарк», заботливо собирая впечатления от этих чудесных островов и предания об их прошлом. Хотя и в тихоокеанских рассказах Лондона, как и в северных его рассказах, встречаются мотивы противопоставления деловитого белого человека — отсталому, погрязшему в патриархальной старине «туземцу», но и здесь преобладает подлинный человеческий интерес к необыкновенным формам жизни, к своеобразным характерам, с которыми столкнулся Лондон на островах. Рассказ «Страшные Соломоновы острова» и, особенно, «Кулау-прокаженный» полны фактов, впервые подмеченных Лондоном, свидетельствуют о его уменье оценить по существу и трагедию народов Тихого океана, истребляемых бизнесом, водкой, болезнями и оружием белого человека, и разбойничий характер политики США и других империалистических держав на Тихом океане. О жестокости и подлости белых авантюристов, об их бесчеловечности говорит рассказ «Под палубным тентом». Интернационализм Лондона, который был все же сильнее его предрассудков и помогал ему создавать такие произведения, проникнутые духом братства народов, как рассказ «Ало-ха-Оэ», сказывается в той искренней любви и восхищении, с которыми он описывает жизнь коренных обитателей тихоокеанских архипелагов. Он отдает должное их мужественным попыткам сопротивляться нашествию белых захватчиков, которые несут с собой гибель, разрушение и смерть на острова южных морей, так же как и на далекий Север. Из этих двух групп рассказов Лондона встает правдивая картина захвата и грабежа, побеждавшего всюду, где хозяйничал империализм янки в любых его формах — в виде ли компаний, разрабатывавших недра Аляски, или в виде колонизаторов, превращавших сказочный мир Гавайских островов в базы для военно-морского флота.
В рассказах Лондона так или иначе звучат социальные мотивы. Но есть группа его рассказов, где они решительно преобладают, где Лондон, изображая не северные окраины и не южные пределы, а обычную американскую действительность, выступает как ее достоверный наблюдатель, зорко ведущий счет несправедливостям и низостям, творимым американским буржуа у себя дома. Таков рассказ «Отступник». Лондон остается верен друзьям детства и юности и в те годы, когда он — преуспевающий американский писатель — создает свои поздние произведения на калифорнийском ранчо. К числу рассказов, обращенных к былым друзьям Лондона по годам странствий и тяжкого труда, относится и рассказ о настоящем моряке «Крисе Фаррингтоне», один из лучших рассказов Лондона о простых людях.
Яркий образец лирической прозы Лондона, его эссеистического мастерства — этюд «О себе». Он вбирает в себя очень богатый автобиографический материал и раскрывает стилистическое многообразие прозы Лондона. Опыт Лондона — мастера в жанре рассказа — навсегда останется для мировой литературы наследием, которое не только радует и будет радовать еще многие поколения читателей, но и будет изучаться теми, кто хочет овладеть искусством напряженного, захватывающего, яркого повествования, увлекающего высокими и сильными чувствами, деятельным и бодрым восприятием жизни.
При всем том, что Лондону-романисту и Лондону — автору рассказов и повестей свойственны общие особенности творческого метода, своеобразие жанра накладывает очень сильный отпечаток на его мастерство. Сюжетам рассказов Лондона присуща стремительность, усугубленная лаконичностью изложения и особым интересом автора к острым драматическим ситуациям. В противоположность этому в романах Лондона — может быть, за исключением романа «Сердца трех» — нельзя усмотреть столь усиленной заботы о сюжете и его развитии. Скорее романы имеют тенденцию распадаться на отдельные новеллы — как это видно особенно из романа «Звездный скиталец». В рассказах Лондона характеры раскрываются в одной-двух ситуациях, и чаще всего толчком для раскрытия служит острая сюжетная коллизия. Наоборот, в романах характеры действующих лиц раскрываются постепенно, в них чувствуется интерес к самому процессу анализа.
Очень важно заметить значение природы, пейзажа в рассказах Лондона. Выдающийся художник природы, замечательный мастер словесного пейзажа, Лондон в своих рассказах всегда придает пейзажу некий активный характер: пейзаж становится у него как бы действующим лицом, он не просто фон, он используется для портрета действующих лиц как возможность раскрыть мужество северных героев, первобытную непосредственность и силу людей с островов Тихого океана. Надо всеми пейзажами рассказов Лондона господствуют величественные образы моря — Лондон был одним из крупных маринистов среди писателей XX века — и образ безлюдной снеговой пустыни, образ «Белого безмолвия», зачаровавший его во время его собственной «Северной Одиссеи».
Лучшие рассказы Лондона учат писателей великой экономности средств, искусству отбора их, искусству сконцентрированного изложения и многообразного эмоционального воздействия на читателей самых разных возрастов и вкусов. Кто устоит перед прелестью этих набросков, полных красками, звуками, запахом жизни, полных действием, которое никогда не оставит нас равнодушными к тому, о чем говорит писатель.
Мы поместили в нашем однотомнике и статью Д. Лондона о романе Горького «Фома Гордеев» — этот образец публицистики Лондона, поместили не только потому, что в ней видно мастерство Лондона в этом жанре, но и потому, что статья звучит как манифест большого писателя, чье творчество отразило наступление новой эры в истории мирового искусства, в истории человечества,
Р. САМАРИН
Мартин Иден
Глава 1
Он отпер дверь своим ключом и вошел, а следом, в смущении сдернув кепку, шагнул молодой парень. Что-то в его грубой одежде сразу же выдавало моряка, и в просторном холле, где они оказались, он был явно не к месту. Он не знал, куда девать кепку, стал было засовывать ее в карман пиджака, но тот, другой, отобрал ее. Отобрал спокойно, естественно, и парень, которому тут, видно, было не по себе, в душе поблагодарил его. «Понимает, — подумал он. — Поможет, все обойдется».
Парень враскачку шел за тем, другим, невольно расставляя ноги, словно этот ровный пол то, кренясь, взмывал на волне, то ухал вниз. Шел вперевалку, и большие комнаты становились тесными, и страх его брал, как бы не задеть широкими плечами дверной косяк, не скинуть какую-нибудь дорогую вещицу с низкой каминной полки. Он шарахался то вправо, то влево и лишь умножал опасности, что мерещились ему на каждом шагу. Между роялем и столом посреди комнаты, на котором громоздились книги, могли бы пройти шестеро в ряд, он же пробирался с опаской. Могучие ручищи болтались по бокам. Он не знал, куда их девать, вдруг в страхе отпрянул, точно испуганная лошадь, — вообразил, будто сейчас свалит груду книг на столе, и едва не наскочил на вращающийся табурет перед роялем. Он приметил, какая непринужденная походка у того, впереди, и впервые осознал, что сам ходит совсем не как все прочие люди. И на миг устыдился своей неуклюжести. На лбу выступили капельки пота, он остановился, отер загорелое лицо платком.
— Обождите, Артур, дружище, — сказал он, пытаясь прикрыть тревогу шутливым тоном. — У меня аж голова кругом пошла. Надо ж мне набраться храбрости. Сами знаете, не желал я идти, да и вашему семейству, смекаю, не больно я нужен.
— Ничего-ничего, — ободряюще сказал Артур. — Незачем нас бояться. Мы самые обыкновенные люди. Э, да мне письмо!
Он отошел к столу, вскрыл конверт и принялся читать, давая гостю опомниться. И гость понял и в душе поблагодарил хозяина. Был у него дар понимания, проникновения; и хотя чувствовалось, что ему сейчас отчаянно не по себе, дар этот ни на минуту не изменил ему. Он опять вытер лоб, осмотрелся, и теперь лицо уже было спокойно, только взгляд настороженный, словно у дикого зверя, когда он чует ловушку. Оказавшись в незнакомом окружении, со страхом думая, что же будет дальше, он не понимал как себя здесь вести, ощущал, что ходит и держится неуклюже, боялся, что каждое его движение, и сама его сила отдает все той же неуклюжестью. Был он на редкость чуток, безмерно застенчив, и затаенная усмешка во взгляде Артура, брошенном поверх письма резанула его как ножом. Он заметил этот взгляд, но виду не подал, ибо в ту науку, которую он превзошел, входило и умение владеть собой. Взгляд, этот ранил его гордость. Он клял себя за то, что пришел и, однако, решил, что, уж раз пришел, будь что будет, отступать он не намерен. Лицо стало жестче, глаза сверкнули воинственно. Все примечая, он спокойнее огляделся по сторонам, и в мозгу отпечаталась каждая мелочь красивого убранства этой комнаты. Ничто не ускользнуло от его зоркого взгляда, широко раскрытые глаза вбирали окружающую красоту, и воинственный блеск в них уступал место теплому сиянию. Он всегда чутко отзывался на красоту, а тут было на что отозваться.
