Беатриса - де Бальзак Оноре (читаем книги онлайн .txt) 📗

— Как! Конти здесь нет? — шепнул Каллист на ухо Каналису, после того как сидящие в ложе обменялись с ним банальными приветствиями, которыми начинаются самые торжественные встречи в общественных местах.

Бывший великий поэт Сен-Жерменского предместья два раза побывал министром и ныне, в четвертый раз став депутатом, возлагал надежды на свое ораторское искусство, чтобы снова стать членом кабинета министров. Он многозначительно приложил палец к губам. Этот жест объяснял все.

— Как я рада, что встретилась с вами, — вкрадчиво сказала Беатриса Каллисту. — Я увидела вас прежде, чем вы заметили меня, и сразу подумала, что вы не отречетесь от меня. Ах, Каллист, зачем вы женились, да еще на какой-то дурочке! — шепнула она ему на ухо.

Когда дама шепчет что-то вошедшему к ней в ложу кавалеру и усаживает его подле себя, остальные мужчины, если только они люди светские, всегда найдут предлог удалиться.

— Идемте, Натан! — сказал Каналис. — Маркиза, надеюсь, позволит нам оставить ее ненадолго, мне нужно поговорить с д'Артезом, — вот он в ложе княгини де Кадиньян. Мы должны условиться с ним относительно выступления в палате на завтрашнем заседании.

Этот поступок весьма хорошего тона позволил Каллисту прийти в себя от потрясения, испытанного при виде Беатрисы; однако он снова терял разум и силы, вдыхая очаровательный, но ядовитый аромат поэзии, которым окружила себя маркиза. За время их разлуки г-жа де Рошфид сделалась костлявой и жилистой, цвет лица ее испортился, она похудела, поблекла, глаза ее потухли; но в тот вечер она расцветила свои преждевременные мощи, прибегнув к изобретениям парижской моды. Подобно всем покинутым дамам, она почему-то находила, что ей больше всего пристало изображать из себя юную девицу; поэтому Беатриса оделась во все белое и напоминала оссиановских дев [54], которых столь поэтически изображал Жироде [55]. Свои белокурые волосы она причесала на английский манер; на пышных локонах, окаймлявших ее продолговатое лицо и блестевших от душистой помады, заманчиво играли огни рампы. На бледный лоб падали отблески света. Щеки Беатриса чуть подкрасила, и румяна придавали обманчивую свежесть ее бесцветному, белому лицу, промытому миндальными отрубями. Шелковый шарф такой прозрачности, что, казалось, он сделан без вмешательства человеческих рук, она обмотала вокруг шеи, надеясь скрыть ее длину, и слегка приоткрыла взорам прелести, ловко поддерживаемые корсетом. Талия Беатрисы была верхом мастерства. Что сказать о ее позе? Немало часов потратила маркиза, чтобы найти этот поворот головы, этот изгиб туловища. Худые, костлявые руки едва виднелись из-под широких рукавов с пышными манжетами; Беатриса являла собой смесь фальшивого блеска и переливчатых шелков, воздушного тюля и взбитых локонов, живости, спокойствия и резвости, — словом, в ней было то, что называется «изюминкой». Все понимают, что значит эта никому непонятная «изюминка»: бездна ума, бездна вкуса и еще больше темперамента! Беатриса представляла собой как бы пьесу с пышными декорациями, с частыми сменами картин и прекрасно поставленную. Подобные феерии, оживляемые легким диалогом, сводят с ума чистых, простодушных людей, так как, по закону противоположности, их страстно влечет эта игра искусственных огней. Пусть это фальшиво, зато увлекательно, пусть надуманно, зато приятно; и многие мужчины обожают женщин, которые играют в соблазны, как другие играют в карты. И вот почему. Желание побуждает мужчину строить некий силлогизм: по внешнему очарованию заключать о скрытой силе страсти. Мы говорим себе: «Женщина, которая умеет сделать себя такой прекрасной, без сомнения, должна быть непревзойденной и в науке страсти». И это справедливо. Женщины покинутые просто любят, женщины, сохраняющие свою власть над мужчиной, умеют любить. Урок, преподанный итальянцем, был достаточно жестоким для самолюбия Беатрисы, но она принадлежала к натурам, так сказать, натурально искусственным и сумела воспользоваться своим печальным опытом.

— Дело не в том, чтобы любить вас, мужчин, — говорила она за несколько минут до того, как Каллист вошел в ложу, — вас надо мучить, пока вы в наших руках. Вот секрет удержать мужчину. Ведь недаром драконов, хранителей сокровищ, изображают с когтями и крыльями!

— Ваши слова можно переложить в сонет, — сказал Каналис как раз в тот момент, когда на пороге появился Каллист.

С первого же взгляда Беатриса разгадала состояние Каллиста, поняла, что ошейник, который она некогда надела на кавалера дю Геника в Туше, оставил незаживающие, глубокие следы. Слова маркизы о его женитьбе задели Каллиста, оскорбили в нем достоинство мужа; он не знал, выступить ли ему на защиту Сабины, не ранит ли он суровым словом сердце женщины, о которой он хранил столько сладких воспоминаний, сердце, которое, как он верил, еще кровоточит. Маркиза подметила его колебание; она произнесла эту фразу с умыслом, желая проверить свою власть над Каллистом, и, убедившись, что он безоружен перед ней, сама пришла ему на помощь.

— Итак, друг мой, как видите, я одна, — сказала она, когда два парижских льва вышли из ложи, — да, да, одна на свете!

— Одна? Вы, значит, забыли обо мне? — сказа Каллист.

— О вас? — ответила Беатриса. — Но ведь вы женились. Признаюсь, что, когда до меня дошла весть об этом, я пережила одну из самых тяжелых минут в жизни. Значит, подумалось мне, я потеряла не только любовь, но и дружбу, а я-то думала, что это крепкая бретонская дружба. Впрочем, человек ко всему привыкает. Сейчас я уже не так сильно страдаю, но я вся разбита. Сегодня в первый раз после долгого времени вновь расцвело мое сердце. Я обязана быть гордой перед лицом равнодушных, дерзкой с теми, кто пытается ухаживать за мной, хотя в их глазах я пала, и к тому же я потеряла несравненную мою Фелисите; у меня нет никого, кому я могла бы шепнуть: «Как я страдаю!» Представьте же, какую муку я испытала, увидя, что вы рядом и не узнаёте меня, и вы поймете, как я рада, что вы сейчас здесь со мной... Да, — продолжала она в ответ на горящий взгляд Каллиста, — это верность, верность! Таковы мы, несчастные! Какой-нибудь пустяк — простой визит — для нас все. Ах, вы любили меня! Вы любили меня так, как должен был бы любить меня тот, кто растоптал сокровища моей души. И, на мое несчастье, я не могу вас забыть, я люблю, и я хочу сохранить верность прошлому, которое никогда не вернется.

Проговорив залпом эту уже сотни раз импровизированную тираду, Беатриса закатила глаза, чтобы еще больше усилить впечатление; казалось, слова вырывались из ее души необоримым, долго сдерживаемым потоком. Каллист промолчал, но из глаз его выкатились две слезы. Беатриса взяла его руку, пожала, и Каллист побледнел от этого прикосновения.

— Благодарю вас, Каллист, благодарю вас, доброе мое дитя! Именно так истинный друг отвечает на горе друга!.. Не нужно слов. Молчите! Уходите скорей, на нас глядят, ваша жена может огорчиться, если ей сообщат, что нас видели вместе, хотя встреча на глазах многочисленной публики — это так невинно! Прощайте. Как видите, я тверда духом.

Она утерла слезы и засмеялась, что в приемах женской риторики можно назвать антитезой в действии.

— Видите, я смеюсь, смеюсь горьким смехом всем шуткам равнодушных: пусть забавляют меня! — продолжала она. — Я встречаюсь с художниками, с писателями, словом, с людьми того сорта, с которыми познакомилась у нашей бедняжки Мопен. Быть может, она и права! Облагодетельствовать того, кого любишь, и исчезнуть со словами: «Я слишком стара для него!» — согласитесь же, что это мученический конец. И самый лучший исход для женщины, когда не можешь кончить свою жизнь в девичестве.

Тут Беатриса снова разразилась смехом, как бы желая развеять тяжелое впечатление, которое произвели на ее бывшего поклонника эти слова.

— Скажите, — спросил Каллист, — где и когда могу я вас видеть?

— Я скрылась от людей на улице Шартр, возле парка Монсо; живу я в маленьком домике, по моим скромным средствам, и забиваю себе голову литературой, — впрочем, читаю я для развлечения. Да сохранит меня господь от судьбы наших умниц!.. Идите, бегите, оставьте меня, я не хочу привлекать внимание людей, а каждый, кто увидит нас, будет злословить. Уходите же, Каллист, если вы останетесь еще хоть минуту, я, право, заплачу.