Возвышение Сайласа Лэфема - Хоуэллс Уильям Дин (книги бесплатно .txt) 📗
Она грустно посмотрела на него; это случилось как раз в те дни, когда он выходил из состояния тяжелого уныния.
— Нет, Сай, — сказала она, — мне кажется, не можешь ты этого сделать.
Он не согласился и не подчинился, как было вначале; он принялся зло высмеивать женскую непрактичность; потом сложил бумаги, которые просматривал на своем бюро, и вышел из комнаты очень сердитый.
Один из листков выпал через щель в крышке бюро и лежал на полу. Миссис Лэфем сидела за шитьем, но спустя некоторое время подобрала листок, намереваясь положить на бюро. Взглянув в него, она увидела длинный столбец цифр и дат, отмечавших суммы, всегда небольшие, регулярно выплачиваемые некоему «Ум.М.». За год набежало несколько сотен долларов.
Миссис Лэфем положила листок на бюро, потом снова взяла его и спрятала в свою рабочую корзинку, чтобы отдать ему. Вечером, когда он вернулся домой, она увидела, как он рассеянно оглядывает комнату, ища листок, но потом занялся своими бумагами, видимо, обойдясь без него. Она решила подождать, пока он ему понадобится, а уж тогда отдать. Он все еще лежал в ее корзинке, через несколько дней оказался на дне, и она о нем забыла.
23
После Нового года оттепелей больше не было, на улицах лежал снег, который под ногами прохожих и копытами лошадей тут же становился грязным; после снегопадов к нему возвращалась чистота, потом он снова быстро утрачивал ее, делаясь темным и твердым как железо. Установился отличный санный путь; воздух полнился звоном бубенцов; но среди экипажей, ежедневно во множестве выезжавших вечерами на Брайтон-роуд, не было экипажа Лэфема; из конюшни прислали сказать, что у кобылы стали пухнуть ноги.
С Кори он почти не общался. Он не знал, о чем Пенелопа попросила Кори, по словам жены, ей было известно не больше, чем ему, а сам он не хотел ни о чем спрашивать дочь, тем более, что Кори больше у них не показывался. Он видел, что она стала веселее, чем была, и больше помогает ему и матери. Иногда он открывал немного перед ней свою омраченную душу, заговаривая неожиданно о делах. Однажды он сказал:
— Пэн, ты ведь знаешь, что дела у меня плохи.
— У нас у всех они не очень блестящи, — сказала девушка.
— Да, но одно дело, когда по собственной вине, а другое — по чьей-то.
— Я не считаю это его виной, — сказала она.
— А я считаю — своей, — сказал полковник.
Девушка засмеялась. Она думала о своей заботе, отец — о своей. Значит, надо вернуться к его делам.
— В чем же ты виноват?
— Не знаю, считать ли это виной. Все этим запросто занимаются. Но мне лучше бы с акциями не связываться. Это я всегда обещал твоей матери. Ну да что уж тут говорить, слезами горю не поможешь.
— Слезами, я полагаю, ничему не поможешь. Если бы можно было помочь, все уже давно бы уладилось, — сказала девушка, снова думая о своем, и не будь Лэфем так поглощен своими тревогами, он понял бы, как безразлична она ко всему, что могут дать или не дать деньги. Ему было не до того, чтобы наблюдать за ней и увидеть, сколь изменчиво было в те дни ее настроение; как часто она переходила от бурной веселости к мрачной меланхолии, как бывала то без причины дерзкой, то на удивление смиренной и терпеливой. Но ничего из этого не укрылось от глаз матери, которую Лэфем однажды спросил, вернувшись домой:
— Персис, почему Пэн не выходит за Кори?
— Ты это знаешь не хуже меня, Сайлас, — сказала миссис Лэфем, вопросительно взглянув на него, чтобы понять, что кроется за его словами.
— Я считаю, что она дурака валяет. Бессмысленно себя ведет и неразумно. — Он умолк, а жена ждала. — Если бы она дала ему согласие, я бы мог рассчитывать на их помощь. — Он опустил голову, не осмеливаясь смотреть жене в глаза.
— Плохи, видно, твои дела, Сай, — сказала она с жалостью, — а то бы до этого не дошло.
— Я в капкане, — сказал Лэфем, — и не знаю, как из него выбраться. Продать эти мельницы ты ведь не позволяешь…
— Я позволю, — печально сказала жена.
Он издал горестный стон.
— Я все равно уже ничего не могу сделать. Даже если ты позволишь. О господи!
Таким подавленным она его еще никогда не видела. Она не знала, что сказать. В страхе она могла только спросить:
— Неужели дошло до самого худшего?
— С новым домом придется расстаться, — ответил он уклончиво.
Она ничего не ответила. Она знала, что работы в доме приостановлены уже с начала года. Архитектору Лэфем сказал, что решил отложить отделку до весны, потому что все равно не стоит переезжать зимой; и архитектор с ним согласился. Сердце ее болело за мужа, но сказать ему об этом она не смела. Они вдвоем сидели за столом — она спустилась вниз разделить с ним его запоздалый ужин. Она видела, что он ничего не ест, но не уговаривала его и лишь ждала, когда он снова заговорит. Им было не до того.
— Я написал, чтобы закрыли фабрику в Лэфеме.
— Закрыли фабрику! — повторила она в смятении. В это ей было трудно поверить. Печи на фабрике не гасли ни разу еще с тех самых пор, как запылали впервые. Она знала, как он этим гордился, как похвалялся этим всем и каждому и всегда приводил в пример как главное доказательство своего успеха. — О Сайлас!
— А что толку тянуть дальше? — сказал он. — Я уже месяц как понял, что к тому идет. В Западной Виргинии объявилось несколько парней, которые тоже стали выпускать краску и за дело взялись крепко. Многого добиться они не могли, пока продавали ее сырой. А недавно и варить стали; рядом с их фабрикой оказался природный газ, горючее обходится им десять центов, а мне — доллар; и краска у них получается не хуже моей. Ясно, чем это кончится. А еще и рынок завален товаром. Ничего не оставалось, как только закрыть, и я закрыл.
— Что же станется с рабочими сейчас, в середине зимы? — сказала миссис Лэфем, ухватив лишь одну эту мысль из водоворота бедствий, кружившихся перед ней.
— А мне плевать, что с ними станется! — вскричал Лэфем. — Они делили со мной удачу, пусть теперь делят и это. Если уж ты так жалеешь рабочих, прибереги хоть каплю жалости для меня. Или ты не знаешь, что значит закрыть фабрику?
— Знаю, Сайлас, — сказала жена ласково.
— Ну так вот! — Он встал, не притронувшись к ужину, и пошел в гостиную; там она и застала его, склонившегося над ворохом бумаг. Это напомнило ей о листке, лежавшем в ее рабочей корзинке; решив не заставлять измученного человека искать его, она принесла его сама.
Он рассеянно взглянул на него, но потом смутился, покраснел и выхватил листок из ее рук.
— Откуда он у тебя?
— Ты выронил его, а я подняла. Кто такой «Ум.М.»?
— «Ум.М.», — повторил он, растерянно глядя то на нее, то на листок. — Да так — ничего. — Он изорвал листок на мелкие клочки и бросил в камин. Утром миссис Лэфем спустилась в гостиную раньше него; увидев на полу клочок, видимо, не попавший в камин, она подобрала его и разглядела на нем: «М-сс М.». Она подивилась, что за дела могли быть у мужа с какой-то женщиной; вспомнила его смущение при виде листка, которое она объяснила себе своим вмешательством в его рабочие секреты. Она все еще размышляла над этим, когда он вошел к завтраку — с набрякшими веками и глубокими морщинами на лице.
После долгого молчания, которое он, видимо, не склонен был нарушать, она спросила:
— Сайлас, кто такая миссис М.?
Он уставился на нее:
— Не понимаю, о чем ты?
— Не понимаешь? — спросила она насмешливо. — Когда поймешь, скажешь мне. Тебе налить еще кофе?
— Нет.
— Ну, что ж, когда кончишь, позвони Алисе. А мне некогда. — Она резко встала и вышла. Лэфем тупо поглядел ей вслед и продолжал завтракать. Он допивал кофе, когда она снова влетела в комнату и бросила на стол рядом с его тарелкой еще несколько листков. — Вот еще твои бумаги, будь добр, запри их в свое бюро, а не разбрасывай у меня по комнате. — Только теперь он понял, что она сердится, и, кажется, сердится на него. Его взбесило, что в такое трудное время она вот этак накидывается на него. Он ушел из дому, не сказав ей ни слова.
