Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Глаза, — сказал кто-то. — Даже глаза выгорают.
Трупы погрузили в фургон.
— Линда, — повторяла какая-то женщина, шедшая за носилками. — Линда! Линда!
Солнечные лучи пробились сквозь тучи. Мокрый от дождя асфальт слабо мерцал. Свежая листва на уцелевших деревьях блестела. После дождя свет казался особенно ярким и сильным.
— Этого нельзя простить, никогда, — сказал кто-то позади Гребера.
Он обернулся. Женщина в красивой кокетливой шляпке, не отрываясь, смотрела на детей.
— Никогда! — повторила она. — Никогда! Ни на этом свете, ни на том.
Подошел патруль.
— Разойдись! Не задерживайся! А ну, разойдись! Марш!
Гребер пошел дальше. Чего нельзя простить? — размышлял он. После этой войны так бесконечно много надо будет прощать и нельзя будет простить! На это не хватит целой жизни. Он видел немало убитых детей, больше, чем здесь, — он видел их повсюду: во Франции, в Голландии, в Польше, в Африке, в России, и у всех этих детей, не только у немецких, были матери, которые их оплакивали. Но зачем думать об этом? Разве сам он не кричал всего час тому назад, обращаясь к небу, в котором гудели самолеты: «Гады, гады!»
Дом, где жила Элизабет, уцелел, но зажигательная бомба попала в один из соседних, пламя перекинулось на два других, и теперь уже занялись крыши всех трех домов.
Привратник стоял на улице.
— Почему не тушат? — спросил его Гребер.
Тот сделал рукою жест, словно охватывая широкой дугой весь город.
— Почему не тушат? — переспросил привратник.
— Воды нет, что ли?
— Вода-то есть. Да напора нет. Чуть капает. Да и к огню никак не подберешься. Крыша вот-вот обвалится.
Посреди улицы стояли кресла, чемоданы, птичья клетка с кошкой, валялись картины, узлы с одеждой. Из окон нижнего этажа потные, возбужденные люди выкидывали на улицу вещи, закатанные в перины и подушки. Другие бегали вверх и вниз по лестницам.
— Как вы думаете, дом сгорит дотла? — спросил Гребер привратника.
— Да уж наверно, если пожарные не подоспеют. Слава богу, ветер не сильный. На верхнем этаже открыли все краны и убрали легко воспламеняющиеся вещи. Больше ничего сделать нельзя. Кстати, где же обещанные вами сигары? С удовольствием выкурил бы одну.
— Завтра принесу, — ответил Гребер. — Завтра непременно.
Он посмотрел вверх, на окна Элизабет. Огонь пока не угрожал ее квартире непосредственно: до нее оставалось еще два этажа. В соседнем окне Гребер увидел мечущуюся фрау Лизер. Она увязывала узел, видимо, с постелью.
— Пойду соберу вещи, — сказал Гребер. — Это не помешает.
— Не помешает, — подтвердил привратник.
Какой-то мужчина в пенсне спускался по лестнице с тяжелым чемоданом и больно ударил им Гребера по ноге.
— Извините, пожалуйста, — вежливо проговорил мужчина, ни к кому не обращаясь, и побежал дальше.
Дверь в квартиру была открыта, коридор завален узлами. Фрау Лизер, прикусив губу, со слезами на глазах прошмыгнула мимо Гребера. Он вошел в комнату Элизабет и закрыл за собой дверь.
Сел в кресло у окна, осмотрелся. Его поразил царивший в комнате неожиданный, удивительно далекий от всего, что творилось снаружи, покой. Гребер посидел немного, не двигаясь, ни о чем не думая. Потом принялся искать чемоданы. Нашел два под кроватью и стал прикидывать, что именно следует взять.
Прежде всего надо было уложить платья Элизабет. Он вынул из шкафа те, которые счел наиболее необходимыми. Потом открыл комод и достал белье и чулки. Маленькую связку писем засунул между туфлями. С улицы до него донеслись шум и крики. Он выглянул в окно. Однако то были не пожарные, а жильцы, выносившие свои вещи. Он увидел женщину в норковом манто, сидевшую в красном плюшевом кресле перед разрушенным домом и крепко прижимавшую к себе маленький чемоданчик. «Наверно, ее драгоценности», — подумал Гребер и решил поискать по ящикам драгоценности Элизабет. Нашел несколько мелких вещиц — тонкий золотой браслет и старинную брошку с аметистом. Он взял и золотое платье. Прикасаясь к вещам Элизабет, он ощущал какую-то особенную нежность — нежность и легкий стыд, как будто делал что-то недозволенное.
Положив фотографию отца Элизабет сверху во второй чемодан, он запер его. Потом опять сел в кресло и еще раз осмотрелся. И снова удивительный покой, царивший в комнате, охватил его. Вдруг ему пришло в голову, что надо взять с собой и постельные принадлежности. Он закатал перины и подушки в простыни и связал, как фрау Лизер. Опустив узел на пол, он заметил за кроватью свой ранец, о котором совсем позабыл. Когда Гребер стал его вытаскивать, из него выпила каска и покатилась по полу, гремя, будто кто-то стучал внизу. Гребер долго смотрел на нее. Потом ногой отпихнул к вещам, сложенным у двери, и снес все вниз.
Дома медленно догорали. Пожарные так и не появились: несколько жилых домов не имели никакого значения. В первую очередь тушили заводы. К тому же, огнем была объята едва ли не четверть города.
Обитатели домов спасли столько, сколько успели вынести, и теперь не знали, что делать со своим добром. Не было ни транспорта, ни пристанищ. На некотором расстоянии от горящих домов улицу оцепили. По обеим ее сторонам громоздился всякий скарб.
Тут были плюшевые кресла, кожаная кушетка, стулья, кровати, детская колыбель. Какое-то семейство вынесло кухонный стол и четыре стула и теперь уселось вокруг него. Другое отгородило себе уголок и защищало его, как свою собственность, от каждого, кто хотел в него вторгнуться. Привратник устроился тут же, в шезлонге, обитом материей с турецким рисунком, и заснул. У одной из стен дома стоял большой портрет Гитлера, принадлежавший фрау Лизер. Сама она, держа дочь на коленях, сидела на узле с постелью.
Гребер вынес из комнаты Элизабет старинное кресло и уселся в него. Рядом он поставил чемоданы, ранец и другие вещи. Он попытался было снести их в один из уцелевших домов. В двух квартирах ему даже не открыли, хотя в окнах виднелись лица жильцов, в другие его не впустили, там было уже битком набито. В последней квартире какая-то женщина накричала на него:
— Выдумали еще! А потом и жить здесь останетесь!
Тогда Гребер отказался от поисков. Вернувшись к вещам, он обнаружил, что исчез сверток с хлебом и провизией. Позже он заметил, что семейство, сидевшее за столом, украдкой ест. Отвернувшись, они время от времени что-то совали в рот, но это могла быть и их собственная провизия, которой они ни с кем не хотели делиться.
Вдруг он увидел Элизабет. Она пробралась через оцепление и теперь стояла на виду, озаренная отблесками пожара.
— Сюда, Элизабет! — крикнул он и вскочил.
Она обернулась, но заметила его не сразу. Фигура ее темнела на фоне огня, только волосы светились.
— Сюда! — крикнул он еще раз и замахал рукой.
Она подбежала к нему.
— Это ты? Слава богу.
Он обнял ее.
— Я не мог пойти на фабрику встретить тебя. Пришлось сторожить вещи.
— Я решила — с тобой что-то случилось.
— Почему же со мной должно было что-то случиться?
Она прерывисто дышала, прижавшись к его груди.
— Черт меня побери, об этом ведь я и не подумал, — проговорил он ошеломленно. — Я боялся только за тебя.
Она взглянула на него.
— Что здесь происходит?
— Да вот, дом загорелся, началось с крыши.
— А с тобой — ничего? Я боялась только за тебя.
— А я за тебя. Сядь сюда. Отдохни.
Она все еще не могла отдышаться. Гребер увидел у края тротуара ведро и рядом чашку. Он подошел, зачерпнул воды и подал Элизабет.
— На, выпей глоток.
— Эй вы? Это наша вода! — крикнула какая-то женщина.
— И наша чашка, — добавил двенадцатилетний веснушчатый мальчик.
— Пей, — сказал Гребер Элизабет и обернулся. — А как насчет воздуха? Он тоже ваш?
— Отдай им воду и чашку, — сказала Элизабет. — Или лучше вылей ведро им на голову.
Гребер поднес чашку к ее губам.
— Ну нет! Выпей. Ты бежала?
— Да, всю дорогу.
