Все люди — враги - Олдингтон Ричард (бесплатные серии книг .TXT) 📗

О доблестная, доблестная война против женщин и детей!

Madchen [73], казалось, была, удивлена, что Тони заказал только одно блюдо, да и то всего не съел — порция была действительно громадная. Она усердно предлагала ему Apfelkuchen [74] или сыр. Тони пытался объяснить ей, что он долго был на скудном пайке и отвык от обильной пищи и вообще он приехал из страны, где продукты питания все еще строго нормированы.

— Ein Englander! [75] — воскликнула она взволнованно. — Значит, вы были на войне!

— Да.

Ее широкое добродушное крестьянское лицо осветилось улыбкой материнской нежности и сочувствия.

Как отрадно было слышать ее низкий немецкий голос, чувствовать тепло дружеского участия, видеть безмятежно спокойное лицо женщины, не тоскующей о погибшем возлюбленном, но и не старающейся обратить на себя внимание кокетливыми ужимками.

Простая, честная женщина, инстинктивно угадывавшая скрытое страдание.

— Вы приехали отдохнуть в Швейцарию? Как жаль, что приближается зима. Весной у нас чудесные цветы, ах, такие чудесные!

Тони почувствовал, что у него вот-вот слезы брызнут из глаз. Он не мог сдержать их. Просто не мог сдержать. Ответить штыком на штыки, жестокостью на жестокость, презрением на презрение — это всегда легко. Человеческая ненависть и равнодушие могли сломить его, но они не задевали его чувств. А вот перед этой добротой, перед этой теплой, немецкой чувствительностью он становился беспомощным, как ребенок. Его охватило неудержимое желание рассказать ей то, что он так ревниво, так угрюмо прятал в своём сердце все эти долгие томительные месяцы.

— Нет, я не остаюсь в Швейцарии, — сказал он, — я еду в Вену.

— В Вену? Ach, so! [76]

— Да. Перед войной я любил одну девушку, она родом из Вены. Я ничего не знаю о ней с августа тысяча девятьсот четырнадцатого года. Теперь я еду в Вену, чтобы разыскать ее, если смогу.

Девушка смотрела на него широко открытыми голубыми глазами.

— И вы все эти годы помнили ее?

— Да.

— И хотя вы сражались на войне, вы все еще любите ее?

— Да.

— Ach! — воскликнула она, всплеснув руками. — Как это хорошо. Как хорошо!

— Только бы мне найти ее.

— О, вы ее найдете, непременно найдете! Я никогда не думала, что англичане могут так чувствовать. Они такие легкомысленные! Так презирают всякое настоящее чувство! И такие высокомерные. Как я рада, что не все они такие. Когда вы найдете вашу возлюбленную, непременно привезите ее сюда. Мне бы хотелось поцеловать руку женщине, которую так любят.

Энтони встал. Эта девушка, невольно, сама того не подозревая, причиняла ему невыносимую боль. Он положил на стол пять швейцарских франков.

— Этого достаточно?

— Больше чем достаточно. Я сейчас принесу вам сдачу.

— Нет, не надо. Мне пора идти. Спасибо за вашу доброту. Это для меня совсем необычно и особенно ценно. Auf Wiedersehen [77].

— Auf Wiedersehen.

Он протянул руку, и девушка горячо пожала ее.

Он вышел из душного помещения, едва различая, куда идет, задыхаясь от волнения. В этой простой кельнерше было больше чуткости и глубины чувства, чем во всех претенциозных и якобы» утонченных» натурах, с которыми ему приходилось встречаться за последние годы.

Некоторое время он бродил наобум по улицам, кляня себя за этот внезапный порыв и вместе с тем сознавая, что он слишком долго подавлял его в себе и вот теперь, стоило ему только чуть-чуть дать волю чувствам, и они прорвались с неожиданной силой.

Ему придется быть осторожней с Кэти. Тут ему впервые пришло в голову, что он не составил себе никакого плана ее поисков и что не так-то легко найти кого-либо в городе с двухмиллионным населением. Но он не падал духом, и ему казалось, что этот взволновавший его разговор с кельнершей был, быть может, добрым предзнаменованием.

Он очутился на тихой треугольной площади с длинными величественными островерхими домами и большой церковью из красного песчаника. На углу была дощечка с надписью, и он прочел: «Домплатц — Соборная площадь». Тони медленно прошел крытой галереей между двумя рядами надгробных плит с вычурными геральдическими фигурами и неожиданно очутился на небольшой террасе, с которой открывался вид на Рейн. Быстрая пенистая вода неслась стремительным потоком и одной силой своего течения переправляла паромы, прикреплявшиеся подвижным блоком к подвесному канату. Тони остановился, глядя на мосты и прилегающую к реке часть города, ощетинившуюся фабричными трубами. Низкие холмы вдали кольцом замыкали горизонт. Тони впервые видел верховье Рейна. Он просидел на террасе до самого захода солнца, глядя на темнеющее небо и стремительно несущуюся воду.

К счастью для Энтони, его поезд отходил на другой день рано утром, и он не успел утратить своего восхищения Швейцарией. Чувствовать себя за пределами воевавших стран было таким наслаждением, что он легко простил причуды тупоголового кондуктора.

Окно, чуть-чуть приоткрытое, чтобы проветрить нестерпимо душное, жарко натопленное купе, привело этого джентльмена в сильнейшее волнение. Задвинув окно с негодующим грохотом, он довел до сведения Тони, что официально теперь зима и окна должны быть закрыты. Таково правило. Auf strengste verboten [78] оставлять окно открытым — кто-нибудь может простудиться. Ну да, конечно, господин сейчас один в купе, но в любую минуту кто-нибудь может войти, и потом правила есть правила. Nicht wahr? [79] Также следуя правилам, он через каждые пятьдесят километров являлся проверять билет Энтони, хотя ему было сказано, что Энтони едет без пересадки до самой границы. Если бы он имел склонность к схоластической софистике, подумал Тони, он мог бы заявить, что как обыкновенный человек он прекрасно знает: пассажир с билетом следует прямо до границы, но в своем священном звании кондуктора он об этом не осведомлен. Тони хотелось знать, а разрешили бы президенту Швейцарской республики хоть чуточку приоткрыть окно, когда официально объявлена зима? Вероятно, нет. С истинно анархическим пренебрежением к обязанностям добропорядочного гражданина Энтони разрешил эту проблему так: он открывал окно, как только Воплощение правил удалялось, и закрывал его, как только слышал, что оно отворяет дверь соседнего купе. Кондуктор подозрительно нюхал свежий воздух, но окно было закрыто — правила соблюдены, возможно, что у господина пассажира в кармане кусок льда, но поскольку он не таял и на подушки дивана не текло, нарушения правил не было. Мало-помалу отношения их стали вполне дружелюбными. Первый раз в жизни Тони ощутил на мгновение блаженное чувство восторга, которое испытывают французы, обходя свои собственные неумолимо строгие правила.

Он собрался с духом для длительного сражения на швейцарско-австрийской границе, уверенный, что ему предстоит свирепый перекрестный допрос под военной стражей. В случае отказа в разрешении на въезд он решил бороться до конца. Выехать из Швейцарии оказалось очень легко, как только таможенники убедились, что он не везет на себе полсотни фунтов швейцарского золота. К великому его удивлению и радости, проникнуть в Австрию оказалось еще легче. Усталый, измученный военный спросил Энтони, сколько времени он намеревается пробыть в Австрии, предупредил, что ему придется явиться в полицию, и вежливо пожелал счастливого пути. Еще одно хорошее предзнаменование. Поразительно! Энтони, изумленный и довольный, прошелся раза два по перрону, несмотря на пронизывающий холод. Он заметил небольшую кучку бедно одетых людей, которые, завистливо, не сводя глаз, но без тени надежды, смотрели в освещенные окна вагона-ресторана, где официанты накрывали столы к обеду. Он поспешил в свое купе и попытался забыть выражение их лиц, погрузившись в чтение газет. Когда поезд тронулся, он снова увидел этих людей, толпившихся у входа в зал ожидания третьего класса, и сначала удивился, почему они не сели в поезд. Ну конечно, это ведь международный состав и в нем нет вагонов третьего класса.