Повести и рассказы разных лет - Дойл Артур Игнатиус Конан (лучшие книги читать онлайн txt) 📗
Тем временем за стенами комнаты Герберта развернулись новые события. Постоянно проигрывавшие офицеры поначалу и мысли не могли допустить о том, что стали жертвами нечестной игры. Наконец один из них заметил нечто подозрительное и стал присматриваться к происходящему за столом. Ему не потребовалось много времени, чтобы разгадать смысл той особой манеры, какой Ловелл бросал кости, и понять, что происходит.
Слух об этом открытии пошел по кругу и вскоре все уже были в курсе дела — все, кроме Герберта: ему, как самому близкому другу Ловелла, решили ничего не рассказывать. Более того, молодым людям так не хотелось портить репутацию гостю, им столь симпатичному, а главное, обрушить страшный удар на счастливое семейство Ловеллов, почитаемое всеми в городе, что они долгое время не могли решить, выдвигать ли против шулера открытые обвинения или, поговорив обо всем в узком кругу, без скандала исключить его из своих рядов. Но крупный проигрыш Герберта положил конец их сомнениям.
Когда Герберт, подавленный горем, вышел из комнаты, остальные некоторое время продолжали сидеть за столом. Затем, незаметно обменявшись знаком с товарищами, один из игроков, Фрэнк Хьюстон, поднялся и заговорил:
— Джентльмены, как ни больно мне делать это, я вынужден обратить ваше внимание на одно странное и печальное обстоятельство. В течение уже долгого времени удача за этим столом сопутствует только одному человеку: все мы это заметили и не раз уже обсудили. Только что мистер Герберт покинул нас, проиграв крупную сумму денег. Насколько мне известно, все это время выигрывал тут, причем очень много, лишь один человек; остальные были в проигрыше. Упаси меня Бог несправедливо обвинить невиновного человека. Неосторожным словом очень легко запятнать честное имя. И все же, должен сказать вам: боюсь, что деньги, которых мы тут лишились, были выиграны нечестным путем. Мы стали жертвами грязной игры! Не стану называть имени мошенника: факты сами указывают на него.
Трудно было не посочувствовать Чарльзу Ловеллу, когда бледный от ужаса и стыда он тщетно пытался пробормотать что-то в свое оправдание: "Но позвольте… уверяю вас… я никогда бы…" — а слова словно застревали у него в горле. Наконец, осекшись, он в отчаянии выбежал вон.
Офицеры в ту минуту искренне ему сочувствовали. Более того, как только Чарльз скрылся, они решили не поднимать шума. На беду игроки-горожане, не посвященные в истинное положение дел, встали на защиту Ловелла. Они были уверены в том, что выдвинутые против него обвинения совершенно беспочвенны, более того, восприняли их как оскорбление — ведь от клеветы чужаков мог пострадать земляк!
Поскольку весть о происшедшем разнеслась их усилиями по всему городу, офицерам ничего не оставалось, как собрать комиссию по расследованию. Увы, вина Чарльза Ловелла была убедительно доказана. Выяснилось, что кости и карты приносил именно он. В костях, оставленных им на столе, был обнаружен влитый свинец. Одну пару он давно уже хранил у себя в качестве сувенира, другую — приобрел у какого-то жулика в Оксфорде. Итак, вина Чарльза ни у кого не вызывала теперь ни малейших сомнений.
Все это время Герберт был слишком болен, чтобы узнать о случившемся. Вскоре, однако, он стал проявлять первые признаки выздоровления: не подозревая о совершенно особом интересе юного офицера к семье Ловеллов, товарищи тут же рассказали ему о том, что произошло. Отказавшись поначалу поверить в виновность друга, он пришел в необычайное раздражение. Однополчане заверили Герберта в том, что они и сами рады были бы ошибиться, но расследование не оставило им на то ни малейшей надежды. Он погрузился в тяжкое безмолвие.
Наутро слуга обнаружил дверь его комнаты запертой. Когда по настоянию врача дверь взломали, Герберт был мертв. Рядом с бездыханным телом лежал револьвер. Было проведено дознание. "Временное умопомрачение" — гласило заключение медицинской комиссии. Вряд ли можно было бы точнее сформулировать причину трагедии.
В полку начали готовиться к похоронам — тем самым похоронам, случайными свидетелями которых мы оказались. Но прежде, чем настал этот день, закрытой оказалась еще одна глава нашей печальной истории.
В ту роковую ночь, когда он был изобличен, Чарльз, выйдя из казарм, пошел домой не сразу, до самого рассвета он бесцельно бродил по сельским окрестностям. С наступлением утра он, опасаясь посторонних глаз, вернулся в домик викария и незаметно проскользнул к себе в комнату.
К завтраку Чарльз не вышел. Мать сама отправилась к нему и обнаружила сына в постели. Сказавшись больным (что вполне соответствовало действительности), он попросил всех оставить его в покое. Поскольку на следующий день улучшения не последовало, мать настояла на том, чтобы вызвать доктора. Тот обнаружил у пациента все симптомы умственного перевозбуждения. Пожаловавшись на бессонницу, Чарльз попросил себе опия, но врач был начеку: несмотря на то, что все заинтересованные лица решили не разглашать тайны, по городу уже поползли слухи.
Родители его и предположить не могли, какой их ждет удар. Оба жили очень замкнуто, не водили знакомств с военными и даже не знали о том, что их сын сблизился с офицерами полка. Так что, когда до Ловеллов дошло известие о трагической гибели Герберта, им и в голову не пришло скрывать это от Чарльза.
— Ты не знал молодого офицера по фамилии Герберт, кажется, лейтенанта? — спросила его мать. — Очень надеюсь, что это не тот самый Герберт, о котором упоминала Эмили.
— Знал ли я Герберта? — Чарльз резко перевернулся в кровати (до сих пор он лежал лицом к стене, спасаясь от света). — Мама, почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что он мертв! У бедняжки случился жар, а потом…
— Герберт мертв! — Чарльз внезапно сел.
— Да, у него была лихорадка. Предполагают, что в бреду он и выстрелил себе в голову. Дорогой, что случилось?.. О, Чарльз, нельзя мне было говорить об этом! Я и предположить не могла, что ты с ним знаком.
— Мама, позови отца и возвратись сама вместе с ним! — неожиданно резко бросил Чарльз и яростным жестом выпроводил ее из комнаты.
Через несколько минут он усадил родителей перед собой и рассказал им все — с такой болью в голосе, какую не описать словами. С побелевшими лицами слушали Ловеллы ужасную исповедь сына, и сердца их готовы были остановиться.
— И вот я здесь, — заключил он, — трус и негодяй, не нашедший в себе мужества умереть! О, Герберт, счастливчик Герберт! Как бы мне хотелось последовать за тобой!
В эту минуту дверь приоткрылась и в комнату заглянуло очаровательное сияющее улыбкой личико. То была Эмили Ловелл: любимая дочь и обожаемая сестра прибыла из Лондона по вызову Герберта, сообщавшего о том, что к моменту получения ею послания он будет уже капитаном.
Девушка приехала, чтобы познакомить его с родителями — как обрученного возлюбленного и будущего мужа, — зная, что те будут счастливы видеть ее женой такого доброго и честного человека. Ни о чем не подозревая, в ужасе от услышанного, они пустили чашу горя по кругу — и заставили дочь испить ее до конца. Не прошло и пяти минут, как Эмили знала все. Да разве и смогли бы они скрыть от нее свое горе? Чем еще объяснили бы они эти слезы, смятение, отчаяние?
Еще до того дня, на который были назначены похороны Герберта, Эмили слегла с воспалением мозга и несколько дней пребывала на грани между жизнью и смертью.
Движимый легко понятной жаждой самоуничижения и поиском новой боли, которая помогла бы хоть чуточку снять тяжесть проклятия, сдавившего ему грудь, Чарльз поднялся в тот день с постели и, накинув висевшее в комнате широкое пальто, пробрался по саду к башне, откуда смог от начала до конца наблюдать церемонию погребения человека, которому сестра отдала свое сердце и чья кончина произошла по его вине.
На этом наша история подошла к концу. На следующее утро мы выехали из Т", и новые известия о семье Ловеллов мы получили лишь через два или три года. Впрочем, узнали мы совсем немного: всего лишь, что Чарльз, добровольно приговорив себя к изгнанию, отправился в Австралию, а Эмили настояла на том, чтобы уехать вместе с ним.
