Сын Америки - Райт Ричард (книги бесплатно читать без txt) 📗
Он почувствовал голод; ледяная рука протиснулась сквозь его горло, схватила кишки и связала их в тугой, холодный, ноющий комок. Ему вспомнилось молоко, которое вчера согрела для него Весей, вспомнилось так ясно, что он как будто ощутил во рту его вкус. Если б это молоко было у него сейчас, он мог бы зажечь газету и держать бутылку над огнем, пока молоко не станет теплым. Он представил, как он снимает с бутылки фарфоровую пробку и несколько капель молока проливается на его черные пальцы, как он подносит бутылку ко рту, запрокидывает голову и пьет. Что-то у него в желудке перевернулось вверх дном, и он услышал тихое урчание. В утолении этого голода была какая-то священная обязанность, непреложная, как потребность дышать, привычная, как биение сердца. Он готов был упасть на колени, воздеть руки к небу и закричать: «Я голоден!» Ему захотелось стащить с себя все и нагишом кататься по снегу, пока сквозь поры его тела не проникнет внутрь что-нибудь питательное. Ему хотелось схватить что-нибудь и так крепко сжать в руках, чтобы оно превратилось в пищу. Но вскоре голод утих; ему стало легче, его сознание отвернулось от отчаянной мольбы тела и занялось опасностью, грозившей со всех сторон. Он почувствовал что-то твердое в углу рта и потрогал пальцем; это была замерзшая слюна.
Он прополз обратно в дверь и по шаткой деревянной лестнице спустился в коридор; он сошел на первый этаж и остановился у окна, через которое раньше влез в дом. Нужно было найти пустую квартиру где-нибудь в жилом доме, где можно было бы обогреться; он чувствовал, что, если скоро не обогреется, ему придется просто лечь на землю и закрыть глаза. Тут у него явилась мысль; он удивился, как она не пришла ему в голову раньше. Он зажег спичку и поднес ее к газете; когда она вспыхнула, он подержал над огнем сначала одну руку, потом другую. Его кожа ощущала тепло как будто издалека. Когда огонь подобрался к самым его пальцам, он бросил газету на пол и затоптал ногами. По крайней мере теперь он почувствовал свои руки; по крайней мере ему стало больно, и по этому он узнал, что это его руки.
Он вылез в окно, дошел до угла, повернул и смешался с толпой. Никто не замечал его. Он шел и смотрел по сторонам, ища наклейку «Сдается внаем». Он прошел два квартала, но такой наклейки не встретил. Он знал, что в Черном поясе квартиры пустуют редко; когда его мать хотела переменить квартиру, ей всегда приходилось очень долго искать. Он вспомнил, как один раз она заставила его целых два месяца блуждать по улицам в поисках подходящего жилья. В бюро по найму квартир ему говорили, что жилья для негров не хватает, что многие дома Черного пояса городские власти не разрешают заселять, так как они слишком стары и жить в них опасно. И ему вспомнился еще один случай, когда их с полицией выселили из квартиры, а через два дня дом, из которого они выехали, обрушился. А между тем он слыхал, будто за одни и те же квартиры с негров брали вдвое дороже, чем с белых, хоть они и были гораздо беднее. Он прошел еще пять кварталов, по наклейки «Сдается внаем» все не попадалось. А, черт!
Неужели ему придется замерзнуть в поисках теплого угла? Как легко было бы найти то, что нужно, если бы он мог свободно перемещаться по всему городу! Держат нас здесь в клетке, точно диких зверей, подумал он. Он знал, что негры не смеют селиться за пределами Черного пояса, они должны жить по эту сторону «черты». Эта часть города отведена им, и ни один белый домовладелец не сдаст негру квартиру в другом районе.
Он сжал кулаки. Зачем бежать? Надо остановиться вот здесь, посреди тротуара, и во весь голос прокричать обо всем этом. Это настолько несправедливо, что, наверно, все негры в уличной толпе захотят как-нибудь изменить это; настолько несправедливо, что все белые будут останавливаться и слушать. Но он знал, что, если он это сделает, его попросту схватят и скажут, что он сумасшедший. Он кружил по улицам, воспаленными глазами высматривал надежное убежище. На одном углу он остановился и увидел, как по снегу шмыгнула большая черная крыса. Она проскочила мимо него и юркнула в дыру под крыльцом. Он с жадностью посмотрел на эту круглую зияющую дыру, где крыса скрылась от всех опасностей.
Он поравнялся с булочной и решил войти и купить хлеба на семь центов, которые у него оставались. Но в булочной было пусто, и он побоялся, что белый хозяин узнает его. Лучше было потерпеть до какой-нибудь негритянской лавки, хотя он знал, что их не так много. Почти во всех лавках Черного пояса торгуют евреи, итальянцы, греки. Только владельцы похоронных бюро – все негры; белые гробовщики не хотят возиться с чернокожими покойниками. Он остановился у бакалейной лавки. Хлеб продавался здесь по пять центов буханка, хотя за «чертой», там, где жили белые, он стоил четыре. Но сейчас меньше, чем когда-нибудь, он мог переступить эту «черту». Он стоял перед витриной и смотрел на публику в лавке. Войти? Надо войти. Он умрет с голоду. На каждом нашем вздохе они нас обсчитывают, подумал он. Горло нам перегрызть готовы. Он толкнул дверь и подошел прямо к прилавку. От нагретого воздуха у него закружилась голова, он схватился за прилавок, чтоб не упасть. Глаза застлал туман, ряды красных, синих, зеленых и желтых консервных банок плыли перед ним. Как сквозь сон слышал он людской говор вокруг.
– Что вы хотите, сэр?
– Буханку хлеба, – шепотом сказал он.
– Еще что, сэр?
– Ничего.
Лицо продавца исчезло, потом появилось снова; он услышал шелест бумаги.
– Холодно сегодня…
– А? Да, да…
Он положил монету на прилавок, увидел как сквозь туман протянутую ему буханку.
– Спасибо. Заходите еще.
Нетвердой походкой он направился к двери, держа хлеб под мышкой. Господи боже! Скорей бы выбраться на улицу! В дверях он столкнулся с входившими покупателями; он посторонился, давая им дорогу, потом вышел и побрел навстречу холодному ветру искать пустую квартиру. Он знал, что каждую минуту его могут окликнуть по имени; каждую минуту могут схватить за ворот. Он прошел еще пять кварталов и наконец в окне двухэтажного дома увидел долгожданное объявление. Из трубы шел дым, и он представил себе, как тепло должно быть внутри. Он подошел к парадному, прочитал маленькую белую записку, приклеенную к стеклу, и узнал, что сдается квартира, выходящая во двор. Он зашел с переулка и по наружной лестнице поднялся на второй этаж. Он попробовал ближайшее окно, оно легко открылось. Ему везло. Он влез и сразу очутился в тепле – это была кухня. Вдруг он прислушался, напрягая внимание. Он услышал голоса, они как будто доносились из соседней комнаты. Неужели он ошибся стороной? Нет. Кухня была пуста; здесь, по-видимому, никто не жил. Он на цыпочках прошел в соседнюю комнату и там также никого не нашел; но голоса слышались еще явственнее. Дальше была еще одна комната; он подошел к двери и осторожно заглянул. И эта комната была пуста; но голоса звучали теперь так близко, что можно было разобрать слова. В соседней квартире спорили двое. Он остановился и стал слушать, широко расставив ноги, сжимая хлеб в руках.
– Это ты всерьез говоришь, Джек? Ты выдал бы этого негра белым людям?
– И очень просто, выдал бы.
– Как же так, Джек? А вдруг он не виноват?
– А какого же черта он тогда удрал?
– Может, он просто испугался, что на него скажут.
– Слушай, Джим. Если он не виноват, надо было ему так и сказать и не бегать никуда. Знай только я, где он сейчас, сам свел бы его в полицию, чтобы белые меня оставили в покое.
– Но ты же сам знаешь, Джек, у белых если что случится, так сразу – негры виноваты.
– А это все потому, что среди нашего брата еще немало таких, как Биггер Томас. А такой, как Биггер Томас, всегда рад заварить кашу.
– Но, Джек, сейчас-то кто заварил кашу? В газетах пишут, что по всему городу негров бьют. Им ведь все равно, какой негр, лишь бы негр. Мы все для них хуже собаки. Нет, нельзя молчать, надо бороться с ними.
– И получить пулю в лоб? Ну нет! У меня семья. У меня жена, ребята. Я на рожон не полезу. Толку мало вступаться за убийцу…
