Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс) - Монфрейд Анри де (версия книг .txt) 📗
Я отправляюсь в отведенную мне комнату в сопровождении моей переводчицы-дурнушки и юной босой служанки с кувшином воды, полотенцами и прочими принадлежностями для гостя, отходящего ко сну. Я бы предпочел, чтобы красотка одна показала мне комнату, чтобы иметь возможность продвинуться в увлекательнейшем этнографическом исследовании, и про себя посылаю старую деву, говорящую по-французски, ко всем чертям.
Новые простыни из грубого, сотканного вручную полотна, совсем заледенели, и мне не удается согреться; события дня вихрем проносятся в голове, разгоряченной гашишем, который я вдыхал в подвальном склепе. Я вскакиваю с кровати, не в силах оставаться на месте. Моя комната соседствует с чердачными помещениями, где, должно быть, спят служанки… Надо поглядеть…
И вот я крадусь впотьмах, на ощупь, задевая головой связки лука и кукурузы, подвешенные к потолку, спотыкаясь о пыльные мешки, как вдруг полоска света пробивается у меня под ногами и до моего слуха доносятся голоса с нижнего этажа. Я ложусь на живот и вижу сквозь щель в рассохшемся полу деревенскую комнату с побеленными известью стенами, по которой движутся двое. Папаманоли раздевается, собираясь улечься в кровать, а Петрос, стоя со свечой в руке, читает голубую бумагу, похожую на телеграмму. Прочитав, он возвращает ее священнику, который тут же подносит ее к свече, преспокойно сжигает и растирает пепел каблуком.
Жест в сторону моей комнаты убеждает меня в том, что они говорят обо мне, а телеграмма, возможно, была той самой бумагой, которую принесли за обедом в Пирее у госпожи Смирнео.
Утром я просыпаюсь от шума — дом гудит, как потревоженный улей. На гумне, где сложены мешки, по которым вчера гуляли дубинки слуг Петроса, в густой пыли копошатся работники.
На середине комнаты стоит нечто вроде бильярдного стола: очень частая сетка, натянутая на основание с четырьмя ножками. Сюда ссыпают лопатами порошкообразный гашиш.
Большая простыня прикрывает ножки стола, не позволяя просыпанному порошку рассеиваться в воздухе.
Женщины, спрятавшие волосы под платок, равномерно распределяют порошок и просеивают его. Мужчины забирают его затем большими лопатами и насыпают в гигантский железный чан, чтобы сделать смесь однородной.
Госпожа Петрос лихорадочно шьет на машинке мешочки из белого полотна, и одна из женщин проставляет на них с помощью резиновой подушечки клеймо в виде слона. Затем она передает мешочки другой работнице, которая наполняет, тщательно взвешивает и завязывает их.
Наконец мешочки, равномерно уложенные между стальными дисками, попадают под большой пресс. Когда они скапливаются в достаточном количестве, мускулистый мужчина в безрукавке поворачивает винт, и мешки медленно сплющиваются, превращаясь в твердые, как воск, лепешки размером тридцать на пятнадцать сантиметров и толщиной всего в четыре сантиметра. В таком виде гашиш вывозится на экспорт, и слон, красующийся на каждом пакете, является фабричной маркой.
Петрос время от времени помогает вместе с высоким мужчиной вращать пресс. Я не вижу лица его напарника, так как он накинул на голову полотенце с отверстиями для глаз. Глаза кажутся мне знакомыми… Ну да, конечно, это не кто иной, как мой кюре Папаманоли. Он снимает маску со смехом, и передо мной предстает длинная борода и знакомый пучок волос. Он надел капюшон, чтобы уберечь свою пышную растительность от пыли. Вполне естественно, что он решил помочь родственникам.
Мало-помалу гашиш приводит работников и работниц в возбуждение, и они принимаются распевать во все горло, шутить и приставать друг к другу с криками и беспричинным хохотом.
Я тоже невольно заражаюсь всеобщим весельем. Даже маленькая дурнушка из Триполи теряет свою серьезность и ведет себя вольно… К счастью, работа подходит к концу, иначе не знаю, чем бы все это обернулось.
На дворе мастер запаивает оцинкованные ящики, куда будут сложены пластины гашиша.
Пока кипит работа, служанки в нарядных платьях накрывают на стол в тени высокого орешника перед гумном. Все — и хозяева, и слуги — усаживаются за длинным столом и едят вместе, как в добрые старые времена. Жареный барашек, дичь, форель — поистине пантагрюэлевский пир, сродни тем, что закатывали когда-то средневековые феодалы. Такое возможно теперь лишь в сельской местности с благодатным климатом. Впрочем, никто не выходит здесь за рамки приличий, ибо эти горцы, живущие на лоне природы, сохранили естественное чувство стыдливости.
В заключение я удовлетворю любопытство тех, кто хочет знать все о приготовлении и хранении гашиша.
Поля, где растет конопля, тщательно пропалывают, удаляя все мужские растения, чтобы женские не могли больше плодоносить. Таким образом, на листьях скапливается больше клейкой массы. Выделения становятся еще более обильными, когда подрезают верхушку отросшего растения. Как только первые, нижние листья начинают желтеть, их осторожно срезают, стараясь не испачкать в песке или земле, высушивают в тени и складывают в ригу. Некоторые из производителей сохраняют только листья, ибо стебли нигде не используются. В самые трескучие зимние морозы, когда восковидная масса, выделяемая листьями, становится хрупкой, как смола, высушенные растения размельчают, растирая их между двумя кусками парусины. Таким образом получают порошок, являющийся смесью измельченных листьев и смолы — действенного компонента гашиша. Она придает порошку свойство спрессовываться при давлении и размягчаться под воздействием тепла.
Гашиш — основная культура, производимая всеми здешними фермами. У каждой из них — своя собственная марка, свой особый сорт, как и у виноделов; здесь выдаются урожайные и неурожайные годы.
Восемь ящиков, в которых хранится все мое состояние, запаяны, заколочены гвоздями и ждут отъезда.
После легкого ужина (утренняя трапеза была более чем обильной) я возвращаюсь в свою комнату, чтобы после долгих трудов вкусить заслуженный отдых. Но вскоре меня начинает мучить сильная жажда, и я спускаюсь в столовую за кувшином воды.
Подойдя к застекленной двери, я вижу Петроса, склонившегося над письменным столом, и стоящего рядом с ним Папаманоли. Видимо, они составляют текст телеграммы, ибо на столе разбросаны печатные бланки. Я резко открываю дверь и вижу, как Петрос заслоняет только что написанный текст промокашкой. Стало быть, он составляет тайную депешу, по крайней мере, он хочет утаить от меня ее содержание. Я как ни в чем не бывало беру кувшин с водой, желаю им спокойной ночи и удаляюсь восвояси.
Что же все это значит? Мне доподлинно известны три факта:
1) Два дня назад в Пирей прибыла телеграмма.
2) Папаманоли показал телеграмму Петросу.
3) Сегодня они сочиняют ответное послание, и, судя по невольному жесту Петроса, речь в телеграмме идет обо мне.
Я долго не могу заснуть, теряясь в догадках. Ситуация предстает передо мной то в черном, то в розовом цвете, и с большим трудом мне удается унять разгулявшуюся фантазию.
На следующее утро я встаю ни свет ни заря. Дом еще спит, лишь две босые служанки разводят огонь на кухне в огромном очаге.
Я направляюсь в столовую, где вчера застал врасплох Петроса. Письменный стол не заперт. Среди беспорядочно разбросанных бумаг я нахожу белую промокашку, которой Петрос прикрыл свеженаписанный текст. Большинство греческих букв ясно отпечатались с обратной стороны. Я не могу это прочесть, но складываю листок и прячу в карман. Поживем — увидим. Мне трудно заподозрить этих простых и сердечных людей, стремящихся помочь мне с таким искренним участием, в тайном коварстве. Что ж, время покажет.
Но следует оставаться начеку — в этом залог успеха. Если же вмешается мой друг случай, все встанет на свои места. Часто достаточно ерунды, чтобы потерпеть крах или одержать победу. Тот, кто подобно мне продвигается во мраке лабиринта, повинуясь своим инстинктам, чувствам и интуиции, не должен пренебрегать ни одной мелочью.
В семь часов мы отправляемся на вокзал в роскошном ландо, опоздавшем на встречу в день моего приезда. Все обитатели фермы провожают меня и целуют на прощание. Племянница из Триполиса пользуется случаем, чтобы осуществить свое затаенное желание, и я вижу, как румянец проступает сквозь пергамент ее сальной кожи. Я тоже целую всех по очереди и обещаю вернуться сюда летом с женой и детьми. Наконец, поезд трогается, и трогательному прощанию приходит конец.
