Перед стеной времени - Юнгер Эрнст (смотреть онлайн бесплатно книга TXT, FB2) 📗
У Гамана, ошибочно причисляемого к пиетистам, действует нечто другое – пра-весть [114], – чем и объясняется сегодняшний рост интереса к этому пророку. Казалось бы, во всем противореча нашей эпохе, содержание его трудов перекликается с ее глубинным течением.
Там, где рабочий движется к господству, ситуация упрощается. Следует помнить о том, что под этим словом понимается не эмпирическо-историческая величина, но метафизический образ. Он чеканит новый мир и его формы по заказу, который сначала угадывается лишь по переходам, по фабричному ландшафту, по строительным площадкам. Или если вернуться к железнодорожной аналогии, то стремительная смена видов объясняется тем, что мы набрали скорость.
Такая эпоха не может обойтись без разрушений, поэтому один из ее атрибутов – боль. Она сопротивляется движению и дополняет его тенями, закладывает жертвы в фундаменты, дает санкции и на некоторых участках пути заменяет собой ценности.
Рационализм по праву издавна считается мощнейшей разрушительной силой. Он вздымается, как приливная волна со светящимся гребнем, остановить которую не может ни одна постройка и в которой просвещение объединено со знанием. Отсюда начинается первая атака, создающая внутреннюю пустоту, разрушающая чары, развенчивающая святость. Этот натиск не совершается сам по себе, он бежит впереди времени, расчищая путь.
Подобно воздушной волне, просвещение предшествует материализму. Оно руководит как Дантоном, так и Фридрихом Великим. Тонкие структуры разрушаются, а следом за ними падают и видимые строения. По словам Ривароля, только первый удар приходится по статуе короля. Остальные сыплются на мраморную глыбу.
Если мы определяем господствующее учение как материализм, это свидетельствует о том, что просвещение в общем и целом завершило свою миссию. Оно продолжает играть прежнюю роль на периферии, «в не- и недоразвитых областях», очищая их с быстротой молнии. Это признак не только идущего времени и гравитации больших пространств, но и силы, которая выросла и непрерывно продолжает расти сама по себе и внутри себя, – силы Земли. Материализм для рабочего – и пояс, и горгонова голова. Мифологические образы здесь уместны, поскольку никакая историческая сила не устоит перед силой Земли.
Не станем в деталях повторять то, что изложено в «Рабочем». Абстрактное знание повсеместно находит применение, не ограничивая себя обязательностью доказательства. Демонстрации достаточно. Это своего рода доказательство в сокращенной форме, подобное тому, к которому прибегали святые, чьи чудеса оказывались убедительнее доктрины.
Средства, используемые рабочим, нарушают табу. Невозможно сфотографировать святого человека или священное место, не нанеся ему ущерба. То, что церковь в этом отношении многое позволяет, абсурдно. Секты зачастую руководствуются более острым инстинктом.
Действенность презентуемого [наукой] объясняется не столько тем, что вся аппаратура рабочего носит силовой и военный характер (ведь камера – это еще и прицельное приспособление), сколько самим фактом ее существования. Она представляет новый дух и новый стиль, чья потенциальная мощь перевешивает все последствия, в том числе разрушительные. И это не благодаря, а вопреки их уродству и вопреки их экономичности. Показателен пример громоотвода – изобретения, значение которого заключается не в том, что оно спасло несколько крыш от огня.
Эта работа поможет сделать некоторые выводы как о прошлом, так и о строительстве нового дома тому, кто убежден: техника для рабочего – то же, что молот для Тора или голова Горгоны для Персея, то есть оружие, добывающее силу Земли и богатство, и выковывается это оружие на фабрике, стоящей на территории материализма. Тот, кто понимает, что там вероятно, а что нет, может избавить себя от обходного пути или сократить его. Такой человек предсказал бы, скажем, японцам, что им не выиграть мировую войну «против шерсти». У него и сегодня хорошая позиция для предсказаний.
Трагическая картина больших усилий и жертв неразрывно связана с планами. Задолго до того, как начнется их претворение в жизнь, они уже обречены на неудачу. Трагизм присутствует и там (даже в первую очередь там), где неудача вынужденно признается необходимой для развертывания вселенского плана. Воспроизвести и разрешить этот конфликт в форме игры – задача трагедии. Не случайно она сильнее всех искусств приближается к культу.
Трагедия следует за катастрофой. Управление государством, напротив, предполагает ее опережение: нужно заблаговременно знать или инстинктивно угадывать, на каких невидимых фундаментах можно строить здания, а невидимое всегда предшествует видимому.
Даже в материализме есть различие между его зримой и незримой силой, между его поверхностным и глубинным течением, между его судьбинной стороной и тем, как человек его презентует и обосновывает. То, как агрессивно «молот» материализма повсеместно сокрушает старые законы, свидетельствует о том, что выполняемая им миссия глубже рациональной. Поэтому он продолжает свое победное шествие, сопровождаемое растущим насилием, хотя представляющие его теории много раз в корне опровергались блестящими консервативными умами. Можно ли опровергнуть землетрясение? Нет, можно лишь заново отстроить разрушенный им город.
Здесь мы снова наблюдаем неновую картину: человеческий ум, особенно образованный, недооценивает происходящие изменения, поскольку они не укладываются в привычные ему категории. Ему не удается пробить себе дорогу, потому что сами эти категории – например, культура или представление об истории – уже расшатаны. Испытанные средства утратили цепкость. Нечто подобное ощущал и мандарин, когда в гавани высаживались белые черти, и образованный грек, когда видел первых христиан и знак рыбы [115].
Во время всемирного потопа разговор о статике приобретает исторический характер. Теперь приходится заниматься навигацией.
Противники часто называют материализм «плоским». Это касается, опять же, его поверхности, его видимой части, в которой он представляется как категория рационализма.
Однако в материи, которую знают и в которую верят, скрывается и нечто другое, большее. Она неизбежно кажется уплощенной там, где имеет «основание». Она говорит фактами и даже чудесами.
Для разума погружение в нее – авантюра, последствия которой сколь непредсказуемы, столь и неизбежны, потому что она, материя, мать Земля, по собственной инициативе начинает шевелиться, а человек, ее сын, осознает это движение. Это движение и это осознание не должны пониматься нами как причина и следствие. Это скорее зеркальное соположение, чем временная последовательность.
Очевидно, что и то, и другое угрожает Отцу. Становится ясно, почему персонифицированные боги отступают, причем не только в отдельных регионах, но по всему земному шару, почему восстановленная монархия получает от авгуров все менее благоприятные предсказания, а демократические формы в необозримой перспективе занимают главенствующее положение на всех уровнях, начиная с мирового и кончая мельчайшей ячейкой – семьей, а также почему опасность межнациональных вооруженных конфликтов будет снижаться, а гражданских войн и расовых раздоров, наоборот, расти.
Патриархальные узы должны ослабнуть, уступив матриархальным, хотя бы потому, что мать воплощает прапочву, рождает из нее. Следствием этого должно явиться угасание культа героя, снижение значения исторической личности. Титанические силы уже нарастают. На это указывает, в частности, то, что техника вытесняет солдата с его места, играет его роль. Смертная казнь утрачивает обоснованность, меж тем как безосновательная смерть процветает. Из глубин возникают могущественные убийцы.
Границы исчезают, а вместе с ними и старые разделения. Люди становятся более похожими друг на друга: единый мировой стиль охватывает не только образ мысли и действий, но и габитус. Слово «человек» приобретает новое значение, которое до сих пор могло сообщаться ему лишь на уровне идеи, культа или мифа, но теперь становится непосредственным, фактическим.
