Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Всякий человек имеет дело с подобными трудностями. Обычно именно эта проблема становится тем камнем преткновения, когда требования собственной жизни резко сталкиваются с окружающим; когда приходится пробиваться вперед с большими усилиями и многие переживают смерть и возрождение, которое составляет нашу судьбу лишь этот единственный раз в жизни; когда все то, что мы любили в детстве, отходит от нас, гаснет и исчезает, и мы вдруг ощущаем одиночество, холод мирового пространства вокруг. Многие навсегда остаются висеть над этим обрывом, отчаянно и безнадежно цепляясь всю жизнь за безвозвратно ушедшее, за мечту об утерянном рае — убийственную, разрушительную мечту.
Но вернемся к нашей истории. Видения и образы, в которых для меня возникало ощущение того, что детство приходит к концу, не настолько важны, чтобы о них рассказывать. Важнее было новое пробуждение «темного», «другого мира». То, что когда-то олицетворял собой Франц Кромер, было теперь во мне самом. И таким образом «другой мир» снова брал надо мной власть.
После эпизода с Кромером прошло уже несколько лет. Казалось, что эта драматическая страница моей жизни, связанная с ощущением вины, отошла куда-то вдаль и стала воспоминанием о коротком кошмарном сне. Франц Кромер уже давно исчез из моей жизни, и, встречая на улицах, я почти не обращал на него внимания. Однако другая важная фигура той драмы, Макс Демиан, навсегда осталась в моем окружении. Правда, долгое время фигура эта была как бы на периферии, видимая, но пассивная. Потом постепенно приблизилась, так что сила ее и влияние стали ощущаться вновь.
Я пытаюсь вспомнить, что я знаю о Демиане того периода. Возможно, что в течение года или даже дольше я ни разу с ним не говорил. Я его избегал, он также не проявлял активности. Иногда, когда мы с ним встречались, он мне кивал. Иной раз мне казалось при этом, что в его приветливости есть легкий привкус насмешки или какого-то иронического упрека, но, возможно, это было только мое воображение. Тогдашняя история и то влияние, которое он неожиданно оказал на меня, как будто были забыты и мною, и им.
Я вызываю в памяти его образ и теперь, думая о Демиане, понимаю, что он все время оставался здесь, что я его все время ощущал. Я вижу, как он идет в школу один или среди других старших учеников, одинокий, особенный, тихий, как незнакомая звезда, которая существует в своей особой атмосфере, живет по своим собственным законам. Никто с ним не дружил, никто его не любил, только его мать, но и с ней он, казалось, разговаривал не как ее дитя, а как взрослый и равный. Учителя его особенно не беспокоили. Он хорошо учился, но не старался никому понравиться, по временам шли разговоры о каком-то слове, комментарии или возражении, которое он высказывал учителю столь иронично или резко-вызывающе, что лучшего нельзя и пожелать.
Я вспоминаю, закрыв глаза, и образ Демиана всплывает. Где же это было? А, знаю! На улице перед нашим домом. Однажды он стоял с блокнотиком в руке и рисовал. Он рисовал корональный камень с птицей на нем, висевший над входной дверью. А я, стоя у окна, смотрел на него из-за занавески, вглядывался с удивлением в его холодное, сосредоточенное лицо, обращенное к птице, лицо ученого, исследователя или художника, уверенное, волевое, необычно светлое и холодное, с проницательными глазами…
И опять я вижу его. Немного позднее. На улице. Мы вышли из школы и толпились вокруг упавшей лошади. Она лежала перед крестьянской телегой в упряжи и оглоблях, ноздри ее раздувались напряженно и тревожно, из невидимой раны сочилась кровь: дорожная пыль с одной стороны постепенно становилась тяжелой и темной. Я отвернулся с ощущением тошноты и увидел лицо Демиана. Он стоял немного поодаль, позади других, спокойный, элегантный, как всегда, и глядел на голову лошади тем же внимательным, глубоким, тихим, страстно-сосредоточенным взглядом. Я не мог оторваться от этого взгляда и почувствовал, тогда совсем еще не осознанно, что-то очень необычное. Я видел, что это лицо не мальчика, а взрослого мужчины, также мне казалось, или я чувствовал, что это не просто лицо мужчины, а еще и нечто иное. Было такое ощущение, что в нем порой проявляются черты женского лица, так что минутами оно казалось не детским и не мужским, не молодым и не старым, а как будто тысячелетним, не знающим времени, относящимся к каким-то иным исчислениям, нежели к тем, в которых мы живем. Так могут выглядеть животные, деревья, звезды, я не знаю что; тогда я ощущал все это не буквально так, как пишу об этом теперь, будучи взрослым, но как-то похоже. Может быть, он был красив и нравился мне, может быть, казался отвратительным, сейчас трудно сказать. Я видел только, что он был не таким, как мы, он был зверем, духом, образом, не знаю кем, но другим, невообразимо другим, чем все мы.
Вот и все, что я помню, а может быть, даже эти воспоминания тоже часть уже более поздних размышлений.
Минуло несколько лет, прежде чем я вновь соприкоснулся с ним близко. Демиан не участвовал в церковной конфирмации вместе с мальчиками своего возраста, как того требовали общепринятые правила, и это вызвало множество слухов. В школе заговорили о том, что он, вообще-то говоря, еврей или даже язычник. Другие утверждали, будто бы он, как и его мать, вообще не исповедует никакой религии или является членом какой-то таинственной и ужасной секты. В этой связи, как я помню, высказывалось даже подозрение, что он живет со своей матерью как с любовницей. Наверное, он действительно воспитывался вне какой бы то ни было религии, и это могло сказаться на его будущем, и, видимо, потому его мать решила теперь, что двумя годами позднее, чем сверстники, но он все же должен пройти конфирмацию. Вот и получилось, что несколько месяцев он вместе со мной ходил на занятия, где нас готовили к этому событию.
Какое-то время я держался вдали и не хотел приближаться — слишком много было разговоров и тайн вокруг Демиана. Помимо этого, мешало чувство, что после истории с Кромером я у него в долгу. К тому же именно теперь у меня было много забот с моими собственными тайнами. Период конфирмации совпал со временем самых важных открытий в сексуальных делах, так что при всем желании я не мог по-настоящему сосредоточиться на благочестивых помыслах. Вещи, о которых говорил пастырь, оставались где-то далеко, в священной тихой абстракции; они, конечно, были прекрасными и ценными, но не вызывали во мне ни малейшего интереса, ибо меня волновали совсем другие вопросы.
Чем безразличнее становился я в этом состоянии к религиозным проблемам, тем интереснее делался для меня опять Макс Демиан. Казалось, что-то связывало нас. Мне хотелось бы разобраться, что же это было. Насколько я помню, это началось однажды ранним утром, когда в классе во время урока еще зажигали свет. Наш учитель богословия начал говорить о Каине и Авеле. Я почти не обратил внимания на это, потому что не выспался и теперь еле слушал. Но тут священник, возвысив голос, стал рассказывать о печати Каина. Я вдруг ощутил как бы прикосновение или предостережение, поднял глаза и увидел устремленный на меня взгляд Демиана: из первого ряда он повернул ко мне лицо; его светлые, как будто говорящие глаза смотрели с выражением серьезным и одновременно ироническим, которое я знал. Это длилось одну секунду, но с того момента я напряженно, с неотступным вниманием слушал рассказ священника о Каине и каиновой печати, ощущая в глубине души, что это было не так, как он учит, что это можно понять по-другому, что это можно критиковать!
С того момента между мной и Демианом восстановилась связь, и, странное дело, едва только возникло ощущение внутреннего контакта, как тотчас каким-то магическим способом оно стало пространственным. Не знаю точно, сам ли он так устроил или это была чистая случайность — в те времена я еще верил в случайности, — но несколькими днями позже Демиан вдруг пересел и оказался на наших занятиях прямо впереди меня. Я и сегодня вспоминаю, как приятно было, сидя в переполненном классе и вдыхая спертый воздух, какой бывает в домах бедняков, улавливать свежий запах мыла, исходящий от его волос. Еще через несколько дней он опять пересел и занял место рядом со мной — место, на котором и остался всю зиму и всю весну.
