Донья Барбара - Гальегос Ромуло (книги онлайн полные .txt) 📗
На следующий день он отправился в Гражданское управление. Пришел час начать борьбу за справедливость в этой обширной вотчине насилия.
Узнав, что Сантос уехал, Марисела решила осуществить свое намерение: покинуть дом и вернуться в ранчо в пальмовой Роще Ла Чусмита, к прежней, единственно достойной ее жизни. Теперь она не переставала повторять:
– Лучше худое, чем латаное.
Лоренсо Баркеро подхватил мысль о переселении с решимостью безумца. Пора покончить с этим фарсом о его моральном перерождении. Его жизнь непоправимо разбита. Там, в лесном ранчо, он снова предастся пьянству. Там – трясина, которая должна поглотить его.
– Да, завтра же уйдем отсюда!
День спустя, на рассвете, воспользовавшись тем, что Антонио был в отлучке и не мог помешать их бегству, отец и дочь направились к пальмовой роще Ла Чусмита. За всю дорогу они не сказали ни слова; Лоренсо покачивался в такт шагам лошади, Марисела хмурилась. Только поравнявшись с рощей, Марисела оглянулась и, увидев, что строения Альтамиры скрылись за горизонтом, прошептала:
– Постараюсь внушить себе, что это был сон. Спешившись, Лоренсо сразу побрел к трясине, как делал
это и раньше между запоями, а Марисела, заглянув в ранчо, показавшееся ей теперь, после длительного пребывания в доме Лусардо, особенно убогим, принялась расседлывать лошадей, намереваясь оставить их здесь, пока за ними не приедут из Альтамиры. Она уже приготовилась привязать свою Рыжую, как– вдруг вспомнила, что Кармелито сравнил однажды укрощение Рыжей с ее собственным воспитанием, и тут же решила, что и Рыжая должна теперь вернуться к своей прежней жизни.
Она сняла с нее уздечку и приласкала со слезами на глазах:
– Все кончено, Рыжая! Ты – в саванну, я – опять в мою рощу.
И, отогнав лошадь, села на край колодца и дала волю слезам.
Рыжая осторожно отбежала в сторону, еще не веря в свою свободу, покаталась по песку, стряхнула его со своей светлой шерсти, коротко заржала, проскакала еще немного, остановилась и застыла, насторожив чуткие уши и вытянув шею. Наконец, убедившись, что ее в самом деле отпустили на волю, она простилась с хозяйкой коротким ржанием и исчезла в бескрайней саванне.
– Ну, хватит, – сказала себе Марисела, вытирая слезы. – Теперь – собирать хворост, как раньше. Кто рожден для печали, тому нечего думать о песнях.
Но если Рыжая легко вернулась к вольной жизни, то Мариселе было много труднее возобновить прежнее, полудикое существование.
Повседневные нужды и заботы о будущем усложняли ее 5кизнь и так настойчиво заявляли о себе, что, столкнувшись с ними, она испугалась возвращения в ранчо. Надо было не только раздобыть хворост и разжечь огонь, но и сварить обед, и восполнить недостающую утварь. Отчаяние и тоска последних дней помешали ей предусмотреть, что в ранчо надо будет готовить еду, стелить постель, ибо она уже не могла довольствоваться жалкой циновкой, да и от циновки-то ничего не осталось.
Что касается Лоренсо, то он был так далек от действительности, что не мог предвидеть этих безотлагательных нужд. К тому же, если была водка, – а об этом заботился мистер Дэнджер, – его уже ничто не интересовало.
Правда, теперь, как и раньше, лесные плоды могли заменить Мариселе хлеб, а в опавшей листве можно было найти корни юки и полусгнившие бананы; но эта грубая пища казалась ей несъедобной. Она уже не была прежней дикаркой, которая, не боясь лесной глуши, с хрустом ломая сучья, лезла в самую чащу или карабкалась на деревья, оспаривая корм у обезьян.
Энергии у нее было по-прежнему достаточно, но в Альтамире она научилась находить ей лучшее применение, и теперь речь шла не о том, чтобы копаться в валежнике или «мартышиичать» по деревьям, стремясь утолить голод, а обеспечить себе надежные н постоянные средства к существованию.
Сейчас она могла рассуждать спокойно и поэтому испытывала особую тревогу за будущее. Однажды ей пришло в голову спросить отца:
– Папа, имею я право потребовать от матери, чтобы она взяла на себя заботу о моем содержании? Она закапывает в землю кувшины с золотом, а нам с тобой есть нечего.
Лоренсо Баркеро с большим трудом собрался с мыслями, чтобы ответить связно:
– Права – никакого. В метрической записи она не значится твоей матерью. Она не хотела, чтобы записывали ее имя, и в бумагах упомянут один я…
Она прервала его:
– Значит, я даже не имею возможности доказать, что я – дочь ведьмы?
Отец долго смотрел на нее, потом пробормотал:
– Не имеешь.
В этом механическом повторении ее слов не чувствовалось и намека на осознание ответственности за судьбу дочери; Лоренсо как ни в чем не бывало вышел из ранчо и направился к дому мистера Дэнджера.
Раскаиваясь в жестокости своего нарочито обвиняющего вопроса, глядя, как отец удаляется нетвердой походкой, опустив руки вдоль «лишенного костей туловища», как говорили псе, кто знал Лоренсо, Марисела прошептала:
– Бедный отец!
Но, сообразив, что он пошел к мистеру Дэнджеру, бросилась за ним:
– Папа! Папа, не ходи к этому человеку, молю тебя! Ведь ты идешь к нему за вином? Подожди, я съезжу в Альтамиру, возьму вина и мигом вернусь.
Пока она седлала лошадь, на которой дон Лоренсо приехал в ранчо, он, увлекаемый непреодолимой тягой к алкоголю, уже брел к мистеру Дэнджеру, не думая, что за вино ему нечем заплатить, кроме как собственной дочерью.
Враждебные вихри развеяли последнюю надежду!
III. Ньо Перналете и другие несчастья
Когда Мухикита увидел на пороге своей лавки Сантоса Лусардо, ему захотелось нырнуть под прилавок. Поводов к этому было больше чем достаточно: во-первых, за помощь Сантосу в его тяжбе с доньей Барбарой ньо Перналете лишил его секретарства в Гражданском управлении; во-вторых, Мухикита сразу догадался, зачем приехал его бывший однокашник, и ясно представил опасность, нависшую над его мизерным жалованьем, которым после униженных просьб и пламенных заверений никогда больше не заниматься донкихотством снова его облагодетельствовал ньо Перналете.
Но Сантос не дал ему времени спрятаться, и Мухикита притворился, будто очень доволен этой встречей:
– Рад видеть тебя! Не балуешь ты нас своими визитами. Чем могу служить?
– Если я правильно информирован, ты догадываешься, с чем я приехал. Мне сказали, что ты – окружной судья.
– Да, друг, – ответил Мухикита после, паузы. – Знаю, что тебя привело сюда. Дело о смерти пеона?
– Пеонов, – поправил Лусардо. – Их было двое, убитых.
– Убитых? Что ты говоришь, Сантос! Пройдем в суд, там ты расскажешь мне, как все произошло.
– Разве я, а не ты должен мне рассказывать?
– Ты прав, извини! Но, может быть, ты прольешь свет на обстоятельства, подскажешь, что я должен делать.
– Мухикита, неужели ты сам этого не знаешь?
– Ах, друг! – жест Мухикиты был красноречивее слов: «Неужели ты забыл, где мы живем?»
Они подошли к суду. Мухикита сильным пинком распахнул дверь, окончательно перекосившуюся и потому не сразу открывавшуюся даже перед энергичным человеком, и они вошли в большое помещение в доме с соломенной крышей и побеленными известью стенами. Там стояли стол, шкаф, три стула и в углу – лукошко с наседкой. Спеша усадить Сантоса, Мухикита обмахнул сиденье стула, подняв клубы пыли. По всему было видно, что не часто жители округа прибегали к защите правосудия.
Сантос сел, подавленный не столько физической усталостью, сколько унынием, которое производили на него и городок, и сидевший напротив судья.
Тем не менее он взял себя в руки и, надеясь на поддержку Мухикиты, рассказал ему, куда направлялись Кармелито и его брат Рафаэль и какое количество пера везли с собой.
Выслушав Сантоса, Мухикита почесал в голове, надел шляпу и направился к выходу:
– Подожди меня здесь. Я доложу обо всем генералу. Он, должно быть, в управлении. Я мигом.
– Но при чем тут начальник Гражданского управления? – заметил Сантос – Ведь срок, установленный законом для передачи материалов предварительного следствия в суд, истек.
