Город за рекой - Казак Герман (серия книг TXT) 📗
На ее щеках разлился тонкий румянец.
— Возьми меня с собой, — попросила она.
— В Префектуру?
Она замотала головой.
— Нет, возьми меня с собой, — повторила она.
Он посмотрел ей в глаза. Она чуть заметно кивнула ему, как будто могла этим склонить его к согласию.
— Когда ты отправишься туда, — умоляюще сказала она, — когда возвращаться будешь назад, через мост, на ту сторону! Да, Роберт?
— Я прикомандирован к Архиву, — возразил он, — как все другие.
— Не как другие, — живо сказала она и продолжала нежно: — Я лучше знаю. Ты — посланец. Ты наложил руку на меня, и от тебя я воскресну и смогу вернуться к жизни. Моя тень снова станет плотью, и это будет иначе, чем раньше, мы будем вместе слушать музыку, ты только представь, Роберт, музыка и все, чего здесь не хватает, будет жить. Это будет как новое рождение на земле, только со знанием тайны, тайны постепенного схождения к смерти.
— Как ты увлекаешься, Анна!
— Если ты больше не любишь меня, — сказала она, — тогда возвращайся один, тогда оставь меня на произвол судьбы.
— Я люблю тебя, — возразил он.
— Это так легко говорится, — сказала она, — так прекрасно и просто говорится. Но я скоро увижу, всерьез ли ты говоришь это.
Роберт поднялся.
— Допустим, что я занимаю как архивариус и хронист особое положение, каким обычно удостаивают, как ты сказала, художников, поэтов, и если это так, то я здесь — часть каждого.
— Я — часть тебя, — сказала она. — Возьми меня с собой, — умоляюще попросила она в третий раз. На улице громыхали тележки.
— Я провожу тебя немного. Только сначала загляну в Архив, нет ли чего срочного.
— Как ты честолюбив, — заметила она ему.
— Я ведь не ради себя здесь, в этом мире. На меня возложено поручение.
— Ты обременен еще и другой стороной жизни, — сказала она.
— Пойми, для меня все смещается в другую плоскость теперь, когда я знаю, что с этим городом. Отныне я иначе вижу запустение, мрачную картину развалин. С этой ночи я многое начал понимать.
Она подняла на него глаза.
— Так ты не разочаровался во мне?
— Ты, Анна, тот человек, кто открыл мне глаза.
— Тогда это хорошо, — сказала она, — тогда это было правильно.
Он сделал шаг к ней, как будто хотел обнять ее, но сказал только:
— Нам надо идти.
Она поднялась и, оправляя платье, слегка покачнулась. Он протянул руку, чтобы поддержать ее.
— Спасибо, Роберт, мне уже хорошо.
— Почему ты теперь называешь меня Робертом? — спросил он, когда они вышли из комнаты.
— Разве я называла тебя как-то иначе?
— Да, раньше — только уменьшительным именем, до сегодняшнего утра.
Резкие морщины собрались у нее на лбу и больше уже не разглаживались.
— Странно, — сказала она, — я теперь не знаю, как раньше тебя звала.
Тут только Роберт сообразил, что она начала впадать в забытье. Он почувствовал щемящую боль в груди. Любовь в его сердце сменилась состраданием. Он распахнул перед ней решетку ворот и заторопился назад, в Архив.
— Я мигом, — сказал он.
Какое-то время она ждала у арки. Он все не шел; тогда она не спеша двинулась вдоль улицы и уже не останавливалась. Она шла шаг за шагом, одна, своей дорогой и вдруг заметила, что ее фигура больше не отбрасывает тени.
Добравшись до родительского дома, она застала там чужих, приезжих. На скамье, у входа в дом, лежала шаль, которую до последнего вязала мать, спицы еще торчали. В погребке стоял бочонок отца, еще полный вина. Помещения все были заняты. Для нее оставалось только местечко в маленькой каморке. Она и тогда бы, кажется, не заплакала, если бы даже помнила, что существует такая вещь, как слезы.
15
Роберта между тем задержал в Архиве один посетитель, который неоднократно уже приходил к архивариусу, но всякий раз не заставал его на месте. Быть может, самой судьбой было назначено так, чтобы встреча состоялась именно теперь, когда Роберт уже знал, что это за город и существа, его населяющие. Посетитель и на сей раз ушел бы несолоно хлебавши, если бы не Перкинг, который остановил его, попросив подождать. Так архивариус встретил в своем служебном кабинете молодого солдата в кепи, или месье Бертеле, того самого, о ком рассказывала Анна, когда они прогуливались с ней по дорожкам загородного поселка с частными владениями, напоминавшими своим видом фамильные склепы. После того как они обменялись первыми фразами приветствия, солдат, выразив почтение и доверие Архиву от лица своих товарищей, смущенно попросил Роберта проводить его до казарменных строении.
Это, мол, потому, вежливо объяснил Бертеле, что, с одной стороны, то дело, с которым он пришел, невозможно обсуждать в обстановке Архива, близкой к Префектуре; с другой стороны, каждый выход в город означает для него риск, ибо, как архивариус, вероятно, знает, солдатам запрещено отлучаться за черту зоны казарм. В сопровождении же столь авторитетного должностного лица, каковым является постоянный хронист города — так именно выразился солдат, — на улицах города он может чувствовать себя в безопасности. Роберт, хотя и удивился этому замечанию, не показал виду и дал согласие.
Когда архивариус вышел вместе с Бертеле на улицу, он не очень огорчился, не найдя Анны у ворот. Он было подумал, не послать ли Леонхарда к ней домой с цветами, с красными розами, например, как это делают в подобного рода случаях, но тотчас же засомневался: не будут ли эти цветы, которые мыслились как свадебное поздравление, истолкованы ею как прощальный привет, какой посылают живые умершим.
Когда они ступили на мостовую, солдат в кепи невольно перешел на строевой шаг.
Воздух вызывал сухой привкус во рту, что затрудняло разговор, и они шли некоторое время молча. Изредка Бертеле делал короткие замечания, из которых архивариус заключил, что мир солдат отличается в представлениях и языке от мира остальных обитателей города. Это, возможно, объяснялось длительной, на протяжении столетий, изоляцией и местопребыванием, которое ограничивалось зоной казарм. В частности, архивариус узнал от солдата, что почти все товарищи, в том числе и он сам, думают, будто бы они попали в плен, но взяты не врагом, а какой-то нейтральной силой. Он узнал также, что солдаты распределены по казарменным помещениям соответственно возрасту; в одном, к примеру, содержатся только восемнадцатилетние, в другом — девятнадцатилетние, в третьем — двадцатилетние и так далее, при этом не учитывались ни воинский ранг, ни национальная принадлежность. Что касается неразграничения по национальности, то с этим многие кое-как еще мирились в силу представления о единой военной касте и только исключительно на учениях, смотрах и турнирах разыгрывали нечто вроде национального соперничества. Ранга и воинского звания между тем придерживался почти каждый, хотя и понимал, что в их нынешнем состояли о каком-либо быстром продвижении по службе не могло быть и речи, поскольку они все находятся на нейтральном положении. Но это понимание не помогало избежать некоторых затруднений, состоявших в том, что подчинение дисциплине и приказам вытекало не из распоряжений исполнительной власти, а основывалось на унаследованной рутине и чувстве традиции. Он сам, к примеру сержант. Бертеле сдвинул свое кепи чуть набок, так что наружу выбилась вьющаяся прядь волос.
Улицы казались более оживленными, чем обычно. Часто попадались фигуры с узлами в руках, с сосредоточенными лицами спешившие к сборному пункту.
Архивариус осведомился у сержанта, в чем состоят учения солдат. Бертеле вежливо объяснил, что это всякого рода смотры и несение караульной службы, назначение которых заключается в тренировке памяти. Все занятия, правда, носят больше теоретический характер, потому что в распоряжении солдат только макеты оружия. Вершиной учений являются мероприятия типа парадов, которые проводятся, разумеется, не часто, так как требуют больших приготовлений. Тут обычно разыгрываются живые батальные сцены, олицетворяющие драматический момент того или иного исторического сражения. Скрытой целью таких театрализованных представлений является возрождение пышности униформ разных эпох.
