Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Ты проливал кровь за нашего обожаемого фюрера и за наше дорогое отечество, а не за убойный вес твоей супруги, — сказал Рейтер. — После трех лет фронта пора бы уж знать.
— Убойный вес? Да кто говорит об убойном весе? — Бэтхер переводил злой и беспомощный взгляд с одного на другого. — Это был живой вес! А со всем прочим можете идти к…
— Стоп! — Рейтер предостерегающе поднял руку. — Думай, что хочешь, но помалкивай! И будь еще доволен, что твоя жена жива!
— Я и так доволен! А разве не могла она быть живой и такой же упитанной и гладкой, как прежде?
— Послушай, Бэтхер! — сказал Фельдман. — Ведь ее можно снова откормить.
— Да? А чем? Теми крохами, которые по карточкам выдают?
— Постарайся купить ей что-нибудь из-под полы.
— Вам-то легко говорить да советовать, — с горечью отозвался Бэтхер. — А у меня всего три дня осталось. Ну как я за эти три дня успею ее откормить? Да купайся она в рыбьем жире и ешь по семи раз на дню, так и то самое большее один-два килограмма нагонит, а что это для нее! Эх, друзья, плохо мое дело!
— Вот так-так! У тебя же есть еще твоя толстая хозяйка для жирности.
— В том-то и беда. Ведь я думал, как вернется жена, я про хозяйку и думать забуду. Я же человек семейный, не юбочник какой-нибудь. И вот теперь хозяйка мне больше по вкусу.
— Да ты, оказывается, чертовски легкомысленный субъект, — вставил Рейтер.
— Нет, я не легкомысленный, я слишком глубоко все переживаю, вот в чем мое горе. А мог бы, кажется, быть доволен. Вам этого не понять, дикари вы этакие!
Бэтхер подошел к своему шкафчику и уложил оставшиеся вещи в ранец.
— А ты хоть знаешь, где будешь жить с женой? — спросил Гребер. — Или у тебя квартира уцелела?
— Какое там уцелела! Ясно, разбомбили! Да уж лучше я перебьюсь как-нибудь в развалинах, а здесь ни одного дня не останусь. Все несчастье в том, что жена мне разонравилась. Я ее, понятно, люблю, на то мы муж и жена, но она мне больше не нравится такая, как теперь. Ну не могу, и все! Что мне делать? И она это, конечно, чувствует.
— А много ли тебе до конца отпуска осталось?
— Три дня.
— И ты не можешь эти последние деньки… ну, притвориться, что ли?
— Приятель, — спокойно ответил Бэтхер, — женщина в постели, пожалуй, и может притвориться. А мужчина нет. Поверь мне, лучше бы я уехал, не повидав ее. А то мы оба только мучаемся.
Он взял свои вещи и ушел.
Рейтер посмотрел ему вслед. Затем обернулся к Греберу:
— А ты что думаешь делать?
— Пойду сейчас в запасной батальон. Выясню на всякий случай, не нужно ли каких еще бумажек.
Рейтер осклабился.
— Неудача твоего приятеля Бэтхера не пугает тебя, а?
— Нет. Меня пугает совсем другое.
— Обстановка тяжелая, — сказал писарь, когда Гребер пришел в запасной батальон. — Тяжелая обстановка на фронте. А ты знаешь, что делают при ураганном огне?
— Бегут в укрытие, — ответил Гребер. — Ребенок это знает. Да мне-то что! У меня отпуск.
— Это ты только воображаешь, что у тебя отпуск, — поправил его писарь.
— А что дашь, если я покажу один приказ, сегодня только получен?
— Тогда будет видно.
Гребер достал из кармана пачку сигарет и положил на стол. Он почувствовал, как у него засосало пол ложечкой.
— Обстановочка, — повторил писарь. — Большие потери. Срочно требуются пополнения. Все отпускники, у которых нет уважительных причин, должны быть немедленно отправлены в свою часть. Дошло?
— Да. Как это понимать — уважительные причины?
— Ну, смерть кого-нибудь из близких, неотложные семейные дела, тяжелая болезнь…
Писарь взял сигареты.
— Итак, исчезни и не показывайся, здесь. Если тебя не найдут, то не смогут и отправить назад. Избегай казармы, как чумы. Спрячься где-нибудь, пока не кончится отпуск. И тогда доложишься. Чем ты рискуешь? Своевременно не сообщил о перемене адреса? Все равно ты едешь на фронт, и баста.
— Я женюсь, — сказал Гребер. — Это уважительная причина?
— Ты женишься?
— Да. Потому и пришел. Хочу узнать, нужны мне, креме солдатской книжки, другие документы?
— Женитьба! Может, это и уважительная причина. Может быть, повторяю. — Писарь закурил сигарету. — Да, пожалуй, это уважительная причина. Но зачем искушать судьбу? Особых справок тебе как фронтовику не требуется. А в случае чего приходи ко мне, сделаю все шито-крыто, комар носу не подточит. Есть у тебя приличная одежда? В этом тряпье ты ведь не можешь жениться.
— А здесь не обменяют?
— Иди к каптенармусу, — сказал писарь. — Растолкуй ему, что женишься. Скажи, я послал тебя. Найдутся у тебя лишние сигареты?
— Нет. Но я постараюсь раздобыть еще пачку.
— Не для меня. Для фельдфебеля.
— Посмотрим. Ты не знаешь, при бракосочетании с фронтовиком невесте нужны какие-нибудь дополнительные бумаги?
— Понятия не имею. Но думаю, что нет. Ведь это все делается на скорую руку. — Писарь взглянул на часы. — Топай прямо на склад. Фельдфебель сейчас там.
Гребер направился во флигель. Склад находился на чердаке. У толстяка фельдфебеля глаза были разные. Один почти неестественно синевато-лилового цвета, как фиалка, другой светло-карий.
— Чего уставился? — крикнул он. — Стеклянного глаза не видел, что ли?
— Видел. Но почему же у него цвет совсем другой?
— Да это не мой, болван ты этакий, — фельдфебель постучал по синему, сияющему глазу. — Одолжил вчера у приятеля. Мой, карий, выпал. Эти штучки очень хрупкие. Их надо бы делать из целлулоида.
— Тогда они были бы огнеопасны.
Фельдфебель поглядел на Гребера. Рассмотрел его ордена и ухмыльнулся.
— Тоже верно. А обмундирования для вас у меня все-таки нет. Весьма сожалею. Все, что найдется, еще хуже, чем ваше.
Он уставился на Гребера своим синим глазом. Карий был тусклым. Гребер положил на стол пачку биндинговских сигарет. Фельдфебель скользнул по ней карим глазом, ушел и вернулся с мундиром в руках.
— Вот все, что есть.
Гребер не прикоснулся к мундиру. Он извлек из кармана плоскую бутылочку коньяку, которую прихватил на всякий случай, и поставил рядом с сигаретами. Фельдфебель исчез, а потом вернулся с мундиром получше и почти новыми брюками. Гребер сначала взялся за брюки — его собственные были латаны-перелатаны — развернул и заметил, что каптенармус, желая скрыть пятно величиной с ладонь, хитро сложил их. Гребер молча посмотрел на пятно, затем на коньяк.
— Это не кровь, — сказал фельдфебель. — Это прованское масло высшего сорта. Солдат, носивший их, приехал из Италии. Потрете бензином — и пятна как не бывало.
— Если это так просто, почему же он их обменял, а не вычистил сам?
Фельдфебель осклабился, обнажив десны.
— Законный вопрос. Но этот тип хотел получить форму, от которой воняло бы фронтом. Вроде той, что на вас. Он два года протирал штаны в канцелярии. Сидел в Милане, а невесте писал письма будто с фронта. Не мог же он появиться дома в новых брюках, на которые всего-навсего опрокинул миску с салатом. Это, в самом деле, лучшие брюки, какие у меня есть.
Гребер не поверил, но у него больше ничего не было, и он не мог выторговать что-нибудь получше.
— Ну ладно, — сказал фельдфебель. — Есть другое предложение: берите их без обмена. Оставьте свое барахло при себе. Таким образом, у вас будет еще и выходная форма. Идет?
— Разве старая вам не нужна для счета?
Фельдфебель сделал пренебрежительный жест. На его синий глаз упал из окна пыльный солнечный луч.
— Счет и так давно не сходится. Да и что вообще сейчас сходится? Можете вы мне сказать?
— Нет.
— Вот то-то же, — отозвался фельдфебель.
Поравнявшись с городской больницей, Гребер вдруг остановился. Он вспомнил, что обещал навестить Мутцига. С минуту он колебался, потом все-таки зашел. У него внезапно возникло суеверное чувство, что добрым делом он может подкупить судьбу.
Те, кому сделали ампутацию, находились на втором этаже. На первом были тяжело раненные и только что перенесшие операцию — отсюда их при воздушном налете можно было без особого труда переправить в убежище. Что касается тех, кто перенес ампутацию, то они не считались беспомощными, поэтому их поместили выше. Во время тревоги они могли помогать друг другу. Тот, у кого были ампутированы обе ноги, мог, в случае необходимости, обхватить за шею двух товарищей, у которых были ампутированы руки, и так добраться до убежища, пока персонал занимается спасением тяжело раненных.
