Мое знакомство с бульдогами (сборник) - Джером Клапка Джером (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
О, как веселы шалости на лугах, когда бульдог стремится вцепиться в корову, а корова – забодать бульдога, и они, нападая и увертываясь, кружат вокруг моего дяди!
И как приятно беседовать с пожилыми дамами, когда бульдог, опутав их ноги цепью, опрокидывает их на землю, и мой дядя усаживается рядом на дорогу, распутывает цепь и помогает им встать!
Но однажды в субботу наконец наступает кризис. Бульдог, как всегда, выводит моего дядю на прогулку. На дороге играют нервные дети. Они видят собаку, кричат и разбегаются. Шаловливый молодой бульдог принимает это за игру, вырывает цепь из рук дяди и летит за детьми. Дядя летит за бульдогом, отчаянно ругая его. Нежный папаша стоит в палисаднике и видит, что свирепая собака гонится за его обожаемыми детьми, и, заметив беспечного хозяина собаки, летит вслед за дядей, отчаянно ругая его. Все население выбегает на улицу. Раздаются возгласы: «Позор!» В собаку швыряют чем попало. Что не попадает в собаку, попадает в дядю, что не попадает в дядю, летит в нежного папашу. Вперед, через весь поселок, вверх на горку, через мост, кругом по лужайке обратно – хороший круг: полторы мили без передышки! Дети падают в изнеможении, бульдог резвится около них, у детей истерика, нежный папаша и мой дядя, вконец запыхавшись, подбегают.
– Почему вы не подозвали к себе собаку? Нельзя же быть таким злыднем на старости лет!
– Я забыл, как ее зовут, понимаете? Нельзя же быть таким дураком на старости лет!
Нежный папаша вопит, что дядя науськал собаку на детей, дядя в негодовании оскорбляет папашу, разъяренный папаша атакует дядю. Дядя защищается зонтиком. Преданный бульдог приходит на помощь и наносит нежному папаше существенный урон. Появляется полиция. Бульдог атакует полицию. Дядя и папаша арестованы. Дядя оштрафован: пять фунтов стерлингов и издержки – за вырвавшуюся на волю свирепую собаку. С дяди берут еще один штраф: пять фунтов стерлингов и издержки – за оскорбление нежного папаши. На дядю накладывают третий штраф: пять фунтов стерлингов и издержки – за оскорбление полиции.
Вскоре после этого мой дядя расстался с бульдогом. Но он не отдал его первому встречному. Он преподнес его в качестве свадебного подарка одному из своих ближайших родственников.
Однако самую печальную историю из всех, какие я слышал в связи с бульдогами, рассказала мне моя тетушка, и произошла она с ней самой.
Вы смело можете поверить этой истории, потому что она исходит не от меня, а от моей тетушки, никогда не осквернявшей себя ложью. Эту историю вы можете рассказать язычникам, чувствуя, что учите их истине и творите добро. Во всех воскресных школах нашей местности эту историю рассказывают с нравоучительной целью. Она из тех историй, которым поверят даже маленькие дети.
Произошло это еще во времена кринолинов. Тетушка, жившая тогда в одном провинциальном городке, однажды утром отправилась за покупками и остановилась на Хай-стрит, чтобы поболтать со своей приятельницей, миссис Гамворси, женой местного врача. Она (моя тетушка) была в то утро в новом кринолине, в котором, по ее собственному выражению, неплохо выглядела. Это было огромное сооружение, негнущееся, как решетка, и прекрасно сидевшее на ней.
Дамы стояли перед магазином Дженкинса, торговца сукнами. Тетушка полагает, что нижний обруч кринолина каким-то образом приподнялся. Так или иначе, но рослый и сильный бульдог, все время вертевшийся около них, ухитрился юркнуть под кринолин моей тетушки и очутился там в плену. Попав внезапно в темную, мрачную камеру, бульдог, разумеется, испугался и стал бешено рваться наружу. Но куда бы он ни прыгал, он всюду натыкался на кринолин. Стремясь вперед, он увлекал за собой кринолин, а вместе с ним мчалась и тетушка.
Никто не понимал, что происходит. Сама тетушка не знала, в чем дело. Никто не видел, как бульдог забрался к ней под кринолин, зато все увидели, что степенная, всеми уважаемая немолодая дама внезапно и беспричинно бросила свой зонтик, понеслась по Хай-стрит со скоростью десять миль в час, с опасностью для жизни перебежала через улицу, повернула назад и помчалась по другой стороне, затем боком, как рассерженный краб, ввалилась в бакалейную лавку, три раза обежала ее кругом, задев и опрокинув все, что было на прилавке, выскочила, пятясь, на улицу, сбила с ног почтальона, кинулась на мостовую, где завертелась волчком, с минуту постояла в нерешительности, а потом снова пустилась бегом в гору, да так, будто с цепи сорвалась. При этом она вопила, чтобы хоть кто-нибудь ее остановил.
Все думали, конечно, что она сошла с ума. Люди шарахались от нее, летели, как солома, гонимая ветром. Через пять секунд Хай-стрит стал пустыней. Обыватели попрятались, кто в лавки, кто в дома, и забаррикадировали двери. Особо храбрые мужчины выскакивали, хватали маленьких детей и под одобрительные крики уволакивали их домой. Кучера и возницы, оставив экипажи и телеги, карабкались на фонарные столбы.
Неизвестно, что случилось бы, если бы это приключение затянулось. Паника была так сильна, что мою тетушку, может быть, застрелили бы или окатили водой из пожарной кишки. К счастью, она выбилась из сил. Издав вопль отчаяния, она рухнула на землю и, шлепнувшись на собаку, задавила ее. И тогда в тихом провинциальном городке снова водворилось спокойствие.
Трогательная история
– А, это вы? Идите-ка сюда! Я хочу заказать вам что-нибудь этакое трогательное для рождественского номера. Согласны, дружище?
Так обратился ко мне редактор Н-ского еженедельника, когда я, несколько лет назад, в одно солнечное июльское утро просунул голову в его берлогу.
– Юмористическую страницу жаждет написать Томас, – продолжал редактор. – Он говорит, что на прошлой неделе подслушал остроумный анекдот и надеется состряпать из него рассказ. А историю о счастливых возлюбленных, очевидно, придется делать мне самому. Что-нибудь вроде того, что человека давно считали погибшим, а он сваливается в самый сочельник, как снег на голову, и женится на героине. Я-то надеялся хоть в этом году спихнуть с себя эту преснятину, но, делать нечего, придется писать. Мигза я решил приспособить к благотворительному воззванию в пользу бедных. Из всех нас он самый опытный по этой части. А Кегля настрочит едкую статейку о рождественских расходах и о несварении желудка от чрезмерного обжорства. Кегле отлично удаются язвительные интонации, он умеет внести в свой цинизм ровно столько простодушия, сколько требуется, не правда ли?
«Кегля» было прозвище, которое в редакции закрепилось за самым сентиментальным и вместе с тем самым серьезным из наших сотрудников; настоящая фамилия его была Бейерхенд.
Ничто так не умиляло нашего Кеглю, как Рождество. До праздника оставалась еще целая неделя, а в сердце Кегли уже скапливалось столько любви и благоволения как к мужской, так и к женской половине человечества, что эти чувства просто выпирали из него. Он приветствовал малознакомых людей с таким взрывом восторга, какой не всегда удается иным даже при встрече с богатым родственником. При этом благие пожелания, столь обильные и малозначащие на пороге Нового года, звучали в его устах с такой убежденностью в их скором исполнении, что каждый, кого он ими наделял, отходя от Кегли, чувствовал себя в долгу перед ним.
Встреча со старым другом была для него в это время попросту опасна. От избытка чувств он терял способность говорить. За него становилось страшно. Казалось, еще минута – и он лопнет.
В самый день Рождества он обычно лежал в лежку по милости множества прочувствованных тостов, провозглашаемых им в Сочельник. В жизни я не видывал человека, питавшего большее пристрастие к прочувствованным тостам. Кегля неизменно пил за «старое доброе Рождество» и за «старую добрую Англию», затем переходил к тостам за здоровье своей матушки и остальных родичей. Дальше шли тосты за «милых женщин» и за «школьных товарищей», и «за дружбу вообще» и «да не угаснет она вовек в сердце истинного британца», и «за любовь» – «пусть она вечно глядит на нас глазами наших возлюбленных и жен», и даже за «солнце, друзья мои, которое сияет, но – увы! – за облаками, так что мы никогда не видим его и пользы от него почти не имеем!». Да, много чувств теснилось в груди у Кегли.
