Перелетный кабак - Честертон Гилберт Кийт (прочитать книгу TXT) 📗
— Я давно хотела познакомить вас с моей сестрой. Она живет дома, это так старомодно, но сама гораздо умнее меня и знает очень умных людей. Сейчас она беседует с пророком луны, о нем теперь все говорят. Разрешите я вас представлю.
Леди Джоан Брет встречала на своем веку много пророков луны и других светил; но безотказная вежливость, искупающая пороки ее класса, побудила ее пойти за мисс Браунинг. С вышеупомянутой сестрой она поздоровалась, сияя учтивостью, что мы зачтем в ее пользу, ибо ей стоило большого труда вообще на нее взглянуть. Рядом, на песке, в красной феске, но в ослепительно новом костюме, сидел старичок, говоривший некогда о кабаках.
— Он читает лекции в нашем Нравственном обществе, — прошептала мисс Браунинг. — Об алкоголе. Об одном только слове «алкоголь». Потрясающе! Про Аравию и алгебру, знаете, и про то, что все с востока. Право, вам бы это понравилось.
— Мне это нравится, — сказала леди Джоан.
— Под-у-умайте о том, — говорил старичок сестре мисс Браунинг, — что имена ваших кабаков попросту бессмысленны, если мы не отыщем в них влияния ислама. В Лондоне есть заведение, одно из самых людных, самых главных, которое называется «Подкова». Друзья мои, кто вспомнит подкову? Это — лишь принадлежность существа, много более занимательного, чем она сама. Я уже доказал, что название «Бык»…
— Разрешите спросить… — внезапно перебила его леди Джоан.
— Название «Бык», — продолжал человек в феске, глухой ко всему, кроме собственных мыслей, — смешно, тогда как слова «Крылатый бык» величественны и красивы. Но даже вы, друзья мои, не сравните питейного заведения с кольцом в носу у быка. Зачем же сравнивать его с одной из принадлежностей благородного коня? Совершенно очевидно, что подкова — таинственный символ, созданный в те дни, когда английская земля была порабощена преходящим галилейским суеверием. Разве та изогнутая полоска, то полукружие, что вы зовете подковой — не полумесяц? — И он распростер руки, как тогда, на пляже. — Полумесяц пророка и единого Бога!
— Разрешите спросить, — снова начала леди Джоан, — как вы объясните название «Зеленый человек»? Это кабачок вон за теми домами.
— Сейчас! Сейчас! — в диком волнении вскричал пророк луны. — Искатель истины не найдет лучшего примера. Друзья мои, разве бывают зеленые люди?
Мы знаем зеленую траву, зеленые листья, зеленый сыр, зеленый ликер. Но знает ли кто-нибудь из вас, сколько бы ни было у него знакомых, зеленого человека? Совершенно очевидно, друзья мои, что старое название искажено, сокращено. Всякому ясно, что название это, вполне разумное, исторически оправданное, — «Человек в зеленом тюрбане», ибо такой тюрбан носили слуги пророка. «Тюрбан» как раз то слово, которое, за непонятностью, могли исказить и отбросить совсем.
— В этих местах рассказывают, — сказала леди Джоан, — что великий герой услышал, как оскорбляют священный цвет его священного острова, и выкрасил обидчика зеленой краской.
— Легенда! Миф! — закричал человек в феске, радостно раскинув руки. — Разве не очевидно, что этого быть не может?
— Это было, — мягко сказала девушка. — Мало радостей в жизни, но все же, иногда… О, нет, это было!
И, мило поклонившись, она снова побрела по бульвару.
Глава 4
Кабак обретает крылья
Мистер Хэмфри Пэмп стоял перед дверью своего кабака. Вычищенная и заряженная двустволка лежала на столе. Белая вывеска слегка колебалась над его головой от дуновения ветра. Лицо кабатчика было задумчиво и сосредоточенно, в руке он держал два письма, совершенно разных, но говорящих об одном и том же. Вот первое из них:
«Милый Хэмп!
Я так расстроена, что называю Вас по-старому. Вы понимаете, я должна ладить с родными — ведь лорд Айвивуд доводится мне чем-то вроде троюродного брата. По этой и по другим причинам моя бедная мама просто умрет, если я его обижу. Вы знаете, что у нее больное сердце; Вы знаете все, что только можно знать в нашем краю. И вот я пишу, чтобы предупредить Вас, что над Вашим милым кабачком собирается гроза. Всего месяц или два назад я видела на пляже старого оборванного шута с зеленым зонтиком, который нес необыкновенную ерунду. Недели три назад я узнала, что он читает лекции в каких-то нравственных обществах за хорошее вознаграждение. И вот, когда я в последний раз была у Айвивудов — мама требует, чтобы я у них бывала, — там оказался этот сумасшедший во фраке, среди самых важных гостей. Я хочу сказать, среди самых сильных.
Лорд Айвивуд — под его влиянием и считает его величайшим пророком в мире. А ведь лорд Айвивуд не дурак; поневоле им восхищаешься. Мне кажется, мама хочет, чтобы я не только восхищалась им. Я говорю Вам все, Хэмп, потому что, наверное, это мое последнее честное письмо. И я Вас серьезно предупреждаю, что лорд Айвивуд искренен, а это очень страшно. Он будет великим государственным деятелем, и он действительно хочет сжечь старые корабли. Если Вы увидите, что я ему помогаю, простите меня.
Того, о ком мы говорили и кого я никогда не увижу, я поручаю Вашей дружбе. Из всего, что я могу отдать, это — второе, но, я думаю, оно лучше первого. Прощайте. Дж. Б.»
Это письмо скорее огорчило Пэмпа, чем озадачило. Другое же — скорее озадачило, чем огорчило. Было оно таким:
«Президиум Королевской комиссии по контролю над продажей крепких напитков вынужден обратить Ваше внимание на то, что Вы нарушили пункт 5А нашего Постановления о местах публичного увеселения и тем самым подлежите взысканию согласно пункту 47Б Постановления, дополняющего вышеупомянутое.
Вам предъявляются следующие обвинения:
1) Нарушение примечания к пункту 23Г, которое гласит, что ни одно питейное заведение, приносящее менее четырехсот (400) фунтов стерлингов годового дохода, не вправе вешать перед дверью вывески.
2) Нарушение примечания к пункту 113Д, который гласит, что алкогольные напитки не могут продаваться без наличия свидетельства, заверенного Государственным Медицинским Советом, нигде, кроме отеля «Кларидж» и бара «Критерием», необходимость которых доказана.
Поскольку Вы не обратили внимания на наши прежние извещения, мы предупреждаем Вас данным письмом, что законные меры будут приняты незамедлительно.
С искренним уважением Айвивуд, председатель, Дж. Ливсон, секретарь».
Мистер Хэмфри Пэмп сел за стол и засвистел, что при его бакенбардах придало ему на минуту несомненное сходство с конюхом. Потом знания и разум вновь засветились на его лице. Добрыми карими глазами он взглянул на холодное серое море. Оно давало немного. Он мог в нем утонуть, и это было бы лучше для него, чем расстаться со «Старым кораблем». Могла утонуть и Англия; это было бы лучше для нее, чем потерять «Старый корабль». Но это несерьезно и недоступно; и Пэмп думал о том, как море искривило и яблони в его саду и его самого. Печально у моря… По берегу шел только один человек. Он приближался, становился все выше, и лишь тогда, когда он стал выше человеческого роста, Пэмп с криком вскочил. Луч утреннего солнца упал на голову путника, и волосы его запылали, словно костер.
Бывший король Итаки неторопливо приближался к «Старому кораблю». Он приплыл на берег в шлюпке броненосца, едва видного на горизонте. Одет он был по-прежнему в зеленую с серебром форму, изобретенную им самим для флота, которого и раньше почти не было, а теперь не было совсем; на боку у него висела прямая морская шпага, ибо условия капитуляции не обязывали ее отдать; а в мундире, при шпаге находился большой, довольно растерянный человек, чье несчастье состояло в том, что его сильный разум был все же слабее его тела и его страстей.
Всем своим телом он опустился на стул прежде, чем Пэмп нашел слова, чтобы выразить радость. Потом сказал:
— Есть у тебя ром?
И, словно чувствуя, что эта фраза нуждается в объяснении, прибавил:
— Наверное, я уже никогда не буду моряком. Значит, мне надо выпить рому.
Хэмфри Пэмп был талантлив в дружбе и понял старого друга. Не сказав ни слова, он пошел в кабак и вернулся, неторопливо толкая то одной, то другой ногой два легко катящихся предмета, словно играл в футбол двумя мячами. Один из этих предметов был бочонком рома, другой — большим сыром, похожим на барабан. Он умел делать много полезных вещей, в том числе — открывать бочки, не взбалтывая содержимого; и как раз искал в кармане соответствующий инструмент, когда ирландский его друг сел прямо и сказал с неожиданной трезвостью:
