Жизнь против смерти - Пуйманова Мария (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Грузины страстно любят цирк. Стоит ли говорить, что публику всюду привлекает возможность поглазеть на укрощенных львов, умных слонов, тюленей, играющих на свирели, на танцующих змей, забавных обезьян? Кто не засмеется над выходками клоуна? У кого не замирает дух при виде головоломных упражнений на высоко подвешенной трапеции и страшных сальто-мортале? Кого не привлекают гибкие акробаты, которые своим опасным искусством уподобляются полубогам? Кого не волнует атмосфера пыльного манежа, пропахшего хищниками и лошадьми? Никто ее так не ценит, как кавказцы, прирожденные наездники, бесстрашно скачущие по горным тропам. И кроме того, это древнее пристрастие к цирку, может быть, идет еще со времен гладиаторских игр. Ведь улицы, по которым Ондржей Урбан обычно ездит на шелкоткацкую фабрику, в политехнический институт, на футбол, в зоологический сад, таят под своим асфальтом древний-предревний, покрытый глубочайшими колеями перекресток мировых путей.
Однажды, вскоре после того как Ондржей с хорошей рекомендацией приехал из Ташкента в Тбилиси (из-за ташкентского тропического климата, замечательно способствующего росту хлопка, но опасного для здоровья уроженца «картофельного края»), в начале пребывания в Грузии, — Ондржей тогда еще не привык к здешнему образу жизни, у него не было друзей, и он не знал, куда девать время по воскресеньям, — он осматривал город и встретил грузинские похороны. В открытом, высоко поднятом гробу торжественно несли старика, несли почти стоймя, так что казалось, будто покойник движется сам. Ондржей вошел с процессией в церковь, где волнами плыл упоительный дым ладана. Перед алтарем стояли закутанные в шали стройные старухи в черном, с крючковатыми носами, почти касающимися подбородка; они осеняли себя широким православным крестом и кланялись чуть не до земли, разгибались и снова стояли совершенно прямо. Священник, старый, сухонький, невероятно маленький, горбился под тяжестью шитого серебром облачения, под бременем золотой митры, украшенной драгоценными каменьями. Ондржею показалось, что он попал в учебник истории и что книга захлопнулась за ним, — настолько этот мир был иным. Древняя Византия смотрела с икон миндалевидными глазами узколицых святых на чешского рабочего, привыкшего стоять за станком с электрическим мотором. А ну их, и глядеть-то страшно! Ондржей вышел из золоченой каморки на дневной свет, а вслед ему неслись православные церковные песнопения и запах ладана; у церковки, окруженной кипарисами, была высокая тонкая колоколенка, точь-в-точь такая же, как магометанский минарет, откуда кричит муэдзин в татарском квартале. Столько древних народов уже прошло через Тбилиси! Изрядное время, около трехсот лет, пробыли здесь арабы, и не известно еще, не подмешали ли они капельку восточного обаяния в кровь благородного грузинского народа. Первое время Ондржей ходил, потеряв голову от красоты обитателей юга. Какие здесь женщины! Стройные и гордые, потому что носили в горы тяжести на темени и оттого должны были держаться прямо; работница идет величаво, будто королева; как умеет грузинка посмотреть своими дивными, загадочными, немного грустными глазами! Когда в Закавказье вторглись монгольские орды Чингисхана, его воины, говорят, избивали цепами всех грузинских младенцев. И глаза грузинок словно таят в тени ресниц тысячелетнюю скорбь. Нелепость. Нынешние грузинки веселы, как вино. Не так ли, Кето?
Ондржей и Кето познакомились в цирке. Из Батуми в Тбилиси приехала экскурсия комсомольцев; они ввалились в цирк в последнюю минуту. Как всегда в таких случаях, молодежь с шумом торопливо рассаживалась по местам, все смеялись, аплодировали, девушки обменивались шутливыми замечаниями. Впереди Ондржея села угольно-черная, живая, как искра, девушка; она болтала со своими более светлыми соседками, то и дело поворачивая к какой-нибудь из них свою красивую, точеную, обвитую косой головку с маленькими ушками и чистым профилем. Ондржею захотелось поцеловать девушку в смуглый желобок на шее, над которым даже от легкого дыхания шевелились пушистые тонкие волосы. Она разговаривала по-русски, но по манере говорить и акценту Ондржей решил, что это грузинка или армянка.
На трапеции работали не слишком искусные гимнасты. Брюнетка возмутилась:
— Да что они показывают! Любой физкультурник сделает то же самое в сто раз лучше.
— «Соколы» тоже, — нарочно громко сказал Ондржей.
Черноволосая девушка блеснула глазами, сверкнули белые зубы, она оглянулась, несколько раздраженная тем, что кто-то вмешивается в разговор. Этого-то и добивался Ондржей: он хотел увидеть лицо девушки. Оно было так же красиво, как и ее профиль, даже когда она хмурилась.
— Да вы, гражданочка, наверно, не знаете, что такое «Сокол», — добавил он, как бы извиняясь.
Девушка ошеломила его.
— «Сокол»? Это еще в царское время было такое гимнастическое общество, — бросила она через плечо.
Ондржей изумился.
— В то время? В Грузии? Вы это серьезно? И оно называлось «Сокол»?
— Правда. Нам говорила об этом наш инструктор физкультуры.
На манеж выбежали великолепные арабские кони, в бархатных чепраках, с раскачивающимися на головах султанами. Наездница в коротенькой юбочке вскочила на самого красивого скакуна. Она ехала стоя, балансировала, раскинув руки, словно окрыленная, в центре звезды из светло-серых коней в яблоках. Наездница сразу же привлекла к себе внимание, околдовала всех, и щелканье бича, подобное выстрелам, прервало болтовню.
Завязать в антракте знакомство уже ничего не стоило; чех с грузинкой заговорили о старых чешских учителях гимнастики, разбросанных по всей России и занесенных ветром даже в Тифлис, как тогда неправильно называли город Тбилиси, Ондржей принялся рассказывать красивой девушке, какое большое значение имело для чехов Сокольское общество в Австро-Венгрии: оно помогало нам противостоять немцам, которые нас угнетали.
— Ну вот, — подхватила девушка. — Ваша буржуазия основала «Сокол», чтобы противостоять немецкой буржуазии, а грузинская — русской. Всюду одна и та же песенка.
Чертовская девчонка! Для нее все было просто! Ондржей, выдумщик по характеру, любивший помудрствовать, завидовал простоте и решительности мнений комсомолок, тому, как они умеют легко разрубать все узлы. Все-таки жизнь сложнее, бывают такие переплеты…
Прядение и ткачество издревле было женским ремеслом, и текстильщик Ондржей Урбан жил в окружении работниц. Километры белоснежной пряжи наматывались на шпули, насаженные на вращающиеся веретена, перед смуглыми лицами узбекских прядильщиц; нежная тонкая ручка грузинки натягивала в Тбилиси шелковую основу; ткали черноокие украинки, круглолицые русские, чернобровые армянки, узкоглазые азербайджанки; женщины с кожей различных оттенков — от цвета кедрового дерева до цвета оливы и розы — чередовались вокруг Урбана, опуская к машинам, которые они обслуживали, глаза различной формы. Но в Ташкенте, как и в Тбилиси, Ленин с острой бородкой наклонялся на плакате, под ним летело знамя, и он обращался к женщинам, говорящим на разных языках, — на языке Интернационала. И Сталин с живым, решительным выражением лица, лукаво прищурившись, с улыбкой глядел на цех, и ему было точно известно, почему все идет под гору в старой Европе, где безработного Ондржея вытолкали за ворота, и почему в стране трудящихся ткача могли сразу же взять на фабрику. Ондржей не голодал, не должен был больше обивать пороги, он не был, как у себя на родине, в республике, бездельником, грязью на подошве, мусором, он снова стал человеком. Миновало то, что дома так мучило и унижало его. Он трудился, зарабатывал себе на хлеб, мог доказать свое уменье работать.
И все-таки поначалу ему приходилось совсем не легко; пожалуй, у него было даже тяжело на сердце, как в то время, когда мать увезла его, маленького мальчика, из Льготки в Прагу. Есть непоседы, которые быстро осваиваются и всюду чувствуют себя как дома. Куда Ондржею до них! Он был деревенский житель по характеру — неповоротливый, недоверчивый, основательный, — такому человеку нужно время, чтобы пустить корни на новой почве. Он — родом из «картофельного края», а под солнцем Узбекистана вызревает хлопок.
