Консьянс блаженный - Дюма Александр (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
— По рукам!
— По рукам! — отозвался сосед, ударив ладонью по ладони папаши Каде.
— Все, договорились; когда я даю слово, то никогда от него не отказываюсь.
— Очень на это надеюсь, — откликнулся Матьё, не без насмешки поглядывая на соседа.
— Я никогда, никогда не нарушаю слово!
Мадлен взглядом поблагодарила своего доброго соседа: она прекрасно понимала, что все это делалось ради нее.
С этого времени женщина была освобождена от работ с заступом и бороной и могла посвятить себя заботам о доме и ребенке.
Что касается папаши Каде, то со следующего года он стал настоящим собственником: будучи хозяином дома, он был теперь и владельцем поля, осла и быка, а также лемеха от плуга.
И поле приносило пользу. Надел папаши Каде увеличился от двух арпанов до восьми, и, поскольку они составляли один цельный участок, папаша Каде частенько стал говорить: «Моя земля!», как это делали сеньор из Бурсонна и крупный фермер из Ларньи.
Владей он четвертью льё полей первого, папаша Каде говорил бы так: «Мои земли!»
Он нередко размышлял о том, как бы доставить себе такое удовлетворение, но каждый раз, когда его посещала подобная мысль, можно было слышать, как он отвечает самому себе, выдавая таким образом происходившую в нем борьбу чувств:
— Нет, нет! Лучше закруглиться.
И, повторяем, следуя этому девизу, папаша Каде закруглился и постепенно, потихоньку, год за годом увеличил свои владения от двух до восьми арпанов.
Свою землю он любил страстно, сильнее, чем жену, сильнее, чем невестку, ведь, как мы видели, он едва не пожертвовал ею ради земли, хотя и был очень привязан к Мадлен.
Все дни он проводил на своей земле, ведь она благодарна: чем больше ею занимаешься, тем больше она тебе приносит; все дни он был там с утра до вечера и мысленно не покидал землю даже ночью; он грезил о ней, весной и летом с закрытыми глазами видел, где росли самые красивые колосья и где — самый сочный клевер; зимой, увидев забытый камень и куст сорняка, он говорил себе: «Завтра я выброшу этот камень подальше от моего поля и вырву этот сорняк из моей земли», и так было во все дни и во все ночи.
Наступало воскресенье, день, столь долгожданный для бедных городских тружеников, день, когда сам Бог, великий источник всякой силы и всяческого блага, делает вид, что он устал, для того чтобы люди имели день отдыха, и старик накануне его говорил после ужина:
— Ах, Мадлен, ей-Богу, уж завтра я хорошенько отдохну!
И Мадлен, улыбаясь, отвечала ему:
— Вы правы, отец.
Наступало воскресенье, и в перезвоне колоколов слышалось:
«Сегодня день отдыха, день Бога, день Господа!.. Пребывайте в радости, бедные, несчастные, обездоленные люди! Забудьте вчерашнюю усталость, не думайте о завтрашней усталости, облачитесь в свои лучшие одежды и отдышитесь в перерыве между тяжкими трудами!..»
И под колокольный звон, в то время, когда Мадлен с молитвенником в руке шла в церковь, где ее сын прислуживал во время мессы, папаша Каде надевал лучшее, что у него было, — коричневый свадебный костюм, короткие штаны из репса, хлопчатобумажные цветные чулки летом или серые льняные чулки зимой, затем, стоя на пороге, он с минуту вдыхал свежий воздух, не в состоянии решить, что бы ему такое предпринять. Многие проходившие мимо обращались к нему:
— Папаша Каде, не хотите ли сыграть партию в кегли? Папаша Каде, приходите поиграть в шары! Папаша Каде, приходите пропустить кружечку!
— У меня нет времени, — откликался он.
Так почему же у папаши Каде не хватало времени на это?
А дело в том, что в воскресенье, в день отдыха, ему предстояло совершить прогулку. Ничего, кроме прогулки, короткого визита.
К кому?
К его возлюбленной, к его земле!
Правда, в этот день он не шел туда прямиком, как в остальные дни недели. Порой он сворачивал в улочку, удлинявшую его путь на две сотни шагов, порой даже выходил на противоположную окраину деревни и поворачивал обратно, так что дорога занимала на четверть часа больше обычного.
Но подлинной целью прогулки неизменно была его земля.
Бедный папаша Каде напрасно говорил:
— Нет, ей-Богу, сегодня я на мое поле не пойду, я туда достаточно походил в остальные дни.
— Да, папаша Каде, но именно потому что вы ежедневно ходите к своей земле, вы пойдете туда и сегодня!
И правда, не понимая, каким образом и зачем он туда пришел, папаша Каде неожиданно оказывался на своей земле.
Однако будьте спокойны: сегодня воскресенье и работать здесь он не станет… Нет!.. Он зайдет на свое поле только для того, чтобы под ступнями ощутить свою землю, ведь руками он ее не касается.
Но — что делать? — вот камень, о котором он думал ночью. Ах, проклятый камень! Старик наклоняется и выбрасывает камень с поля.
Но — что делать? — вот трава, которую он видел во сне. Ах, это же сорняк! Старик наклоняется и вырывает его из земли.
И вот час, два, три часа он высматривает, выискивает, беспокоится, затем слышит, как отзванивают полдень. В праздничные дни обед начинается в час.
Пора покидать поле: не заставлять же Мадлен ждать! Ведь если ему понадобилось полчаса, чтобы прийти сюда, потребуется добрый час на то, чтобы уйти.
Но не простое это дело для папаши Каде — покинуть свою землю. Стоит ему сделать десяток шагов по направлению к дому, как он останавливается, оборачивается и стоит, скрестив руки на груди.
Он смотрит — сначала с улыбкой, затем серьезно, потом озабоченно; он долго и меланхолически вглядывается в этот уголок мира, столь малый в сравнении с огромными соседними владениями, но, однако, заполняющий все его существование.
На колокольне отзванивают половину первого: все же пора возвращаться. Старик снова пускается в путь, но через три десятка шагов опять останавливается и бросает взгляд на свою землю, взгляд более внимательный, более глубокий, более страстный, чем любовный взгляд жениха на невесту.
Затем он вновь шагает, вздохнув так горестно, словно не было у него уверенности в том, что завтра он вновь увидит здесь свою возлюбленную землю.
О ревнивая земля! Ты ревнивее жены, ревнивее любовницы! Ты жаждешь быть любимой и плодоносишь только для тех, кто изнуряет тебя в нескончаемых объятиях.
Вот почему прошел час, а то и больше, пока папаша Каде увидел вдали две знакомые хижины.
Но не на хижину слева от дороги устремился его взгляд, как можно было бы предположить, а на хижину справа.
И неудивительно: на ее пороге почти всегда запоздалого возвращения старика ожидали две женщины, девушка, подросток, ребенок и собака.
Все они ждали папашу Каде и, как только он появлялся, дружно восклицали: «А вот и он!»
Обе женщины продолжали сидеть на пороге, трое младших становились на скамью, собака усаживалась за их спинами и мела землю длинным хвостом, похожим на львиный.
Не заходя в хижину, построенную на небольшом возвышении над дорогой, папаша Каде останавливался, снимал шляпу и говорил:
— Ваш покорный слуга, госпожа Мари, добрый день, Мариетта, добрый день, малыш Пьер! Ты идешь, Мадлен?
И еще раз кивнув всем, старик накрывал свою лысину треуголкой и шел к хижине напротив, стоявшей тоже на возвышении.
— Ты идешь, Консьянс? — обращалась тогда Мадлен к старшему мальчику.
— Ты идешь, Бернар? — обращался тот к большому псу.
И Мадлен шла первой вслед за папашей Каде, за ней шагал Консьянс, а за ним бежал его пес.
Дойдя до дверей своей хижины, вся семья оборачивалась, чтобы еще раз улыбнуться женщине, девушке и мальчику у дома напротив, и все уста хором произносили:
— До вечера!
Читатель уже прекрасно знает, что представлял собой папаша Каде. Кое-что известно читателю и о Мадлен. Расскажем теперь о г-же Мари, Мариетте, малыше Пьере, Консьянсе и Бернаре.
IV
ГЛАВА, ГДЕ ОБЪЯСНЯЕТСЯ, КТО ТАКИЕ ГОСПОЖА МАРИ, МАРИЕТТА, МАЛЫШ ПЬЕР, КОНСЬЯНС И БЕРНАР, И СКАЗАНО ДВА-ТРИ СЛОВА О ЧЕРНОЙ КОРОВЕ
Госпожа Мари была женой школьного учителя; жила она как раз напротив папаши Каде.
