Сказание о директоре Прончатове - Липатов Виль Владимирович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
– А кобель-то ничего, – наконец задумчиво сказал он и движениями плеч почесал спину. – Только скучно ему. Одно дело сидеть на дворе, другое дело – медведь!.. Ты, председателев, на месте, однако, не стой, на меня сурьезным глазом не гляди, а вали-ка за сыном. Пущай он предстанет предо мной, как лист перед травой…
Когда Олег Прончатов-младший появился на крыльце, Емеля Рвачев на его приветствие не ответил, а, наоборот, бороденку задрал к небу, приосанившись, так строго посмотрел на больного, что глаза сделались тонюсенькими щелочками. Потом старый старик Емеля опять закрыл глаза и самодовольно сказал:
– Ты садись, парень, садись! Опосля того как я твой шаг услышал, мне твоя болезнь ясная. Так что ты сиди себе и молчи!
Все притихло на прончатовском дворе. Свернулся уютным клубком возле крыльца свирепый кобель Крючок, угомонилась беспрерывно бегающая по цепи сучка Репа, катилась по нежной траве предвечерняя тень от сквозного розового облака, загорались красным окна соседних домов. В пегой бороденке Емели Рвачева путались солнечные соломинки.
– А вот вылечу я вам сына! – после длинной паузы сердито сказал он. – Лечить буду десять ден, во всем ему сделаю переворот. Что было верхом, станет низом, что ходило впереди, то будет с хвоста, чего не было, то будет, а что было, того не найдешь… За леченье возьму кобеля. Глаз у него ровно крыжовник, носом он к месяцу, под брюхом у него – благодать!.. Энта вон сука – мать егойная?
– Мать!
– Этого кобеля мне отдашь!
Емеля Рвачев поднялся с табуретки, запахнув пуще прежнего, с длинной улыбкой положил руку на голову Олега. Старик только-только прикоснулся к волосам пальцами, как по телу Прончатова пробежали легкие, завихрящиеся искорки, мускулы обмякли, дыхание утишилось; Олег, закрыв глаза, затих под рукой старика.
«Все это было когда-то. И запах этот был, и рука была, и скрип лаптей…» – подумал он.
– Ты, парень, как есть, так и вали за мной! – строго сказал старик. – Не оглядывайся ни на мать, ни на отца, ни на дом родной. Ты только на меня гляди – я тебе мать, отец и дом родной!
Опираясь на посох, увлекая за собой подвывающего от тоски кобеля, Емеля Рвачев двинулся к калитке, бесшумно отворив ее, вышел на улицу. Он уже был метрах в двадцати от ограды, как Олег поднялся с крыльца, плавной, качающейся походкой двинулся за стариком, глядя ему в спину. Он на самом деле ни разу не оглянулся ни на мать, ни на отца, ни на дом родной. Когда Олег догнал старика, кобель Крючок, подняв голову к ранней луне, тонко, по-волчьи завыл.
Олег Прончатов и старик Емеля Рвачев сначала долго ехали по реке обласком, потом – уже под утро – высадились в устье неизвестной речушки, отдохнув чуток, пошли березовыми колками. За два часа они отмахали километров десять, хотя не ужинали, не завтракали. Еще через километр старик остановился возле тальниковой заросли, раздвинув ветви, открыл спрятанный там второй обласок, под которым лежали весла, торба с хлебом и луком. Однако Емеля Рвачев к еде не притронулся, посапывая носом, задирая бороденку, велел Олегу тащить обласок к озеру, что синело за тальниками.
Озеро длинно-длинно уходило вдаль, за ним зеленел старый кедрач, которому не было ни конца, ни краю. На взлобке бора куковала кукушка, жадно кричали над озерной синью бакланы, мучительно извиваясь, тоскуя по солнцу, выплескивались на поверхность сверкающие рыбы. Озеро казалось бескрайним, взмахи весел длились вечность, все кругом тоже было вечным, мудрым, простым. Когда озеро наконец кончилось, они вышли из обласка, пропахшие влагой и водорослями, пошли кромкой кедрача, и шагов через пятьдесят открылась поляна – три отдельных кедра, голубой клочок высокого неба и сказочная, невозможная в реальной жизни избушка.
– Что такое? – мрачно спросил Олег. – Этого не может быть!
Избушка походила и на церковь, и на берестяной туес, сделанный деревенским умельцем, – крыша у нее заканчивалась продолговатой луковкой, в каждой из шести стен были прорезаны окошки, да какие: одно напоминало замочную скважину, второе – знак карточных трефей, третье – знак червей, а четвертое было просто круглым. Избушка стояла на чем-то таком, что явно напоминало куриные ноги, была, казалось, способна повертываться к человеку передом, к лесу – задом, и, видимо, по этой причине над избушкой висело чужое, нездешнее небо, по которому плыли сказочные смытые облака, а тихо было так, что слышалось, как на кедрах от жары вспучивается смола.
– Наша эта избушка, старообрядческая, – сказал старик Емеля. – Кто строил, не знаю, на какой ляд – одному богу ведомо!
Старик помолчал, затем бросил мешок на землю, лег на траву и умиротворенно сказал:
– Туточки и будем жить! Ты, парень, ложись-ка рядом да глаза-то закрой.
Олег послушно лег на землю, прижавшись к теплой траве щекой, закрыв глаза, почувствовал сразу, что нет ничего ни над головой, ни кругом его, ни под ним; казалось, что он лежит на густом, теплом воздухе и мерно покачивается, и от этого тело сладко томилось, голова была легкой, словно мыльный пузырь. Война, ранение, госпиталь, возвращение домой – где все это? В мире не было ничего, кроме запаха теплой травы и упоительно покачивающегося тела, которому хотелось слиться с землей так, чтобы было одно желание – земля и он, Олег Прончатов.
Через час они поднялись, чтобы жить в избушке, на поляне, под желто-синим небом. Оказалось, что в сказочном домике есть единственная шестигранная комната, обнесенная по стенкам толстой кедровой лавкой, устланная травой. Странные иконы висели меж окнами, какие-то непонятные буквы были написаны на них, а потолка в избушке не было – конусообразный верх где-то высоко превращался в круглую маковку.
Емеля Рвачев постелил на лавки два кожуха, подостлал в изголовье свежую траву, посереди комнаты поставил жаровню, чтобы вечером зачадить дымокур. Олега он послал разводить на поляне костер, а через полчаса огонь жадно лизал котелок с картофельной похлебкой, острый нож разваливал надвое буханку хлеба. А когда варево поспело, старик положил руки на острые коленки, выставив бороденку, сказал негромко:
– Тебе, парень, похлебку не дам! Я ее, парень, сам есть буду, а ты рассказывай, что с тобой деется. Ты мне все расскажи, все!
На фоне сказочной избушки, среди трех разлапистых кедров, в войлочной шапке, старик казался тоже сказочным – такого человека, как он, на земле не могло быть, и Олег Прончатов стал отвечать не ему, а небу, избушке, деревьям, длинному озеру.
– Сам не знаю, что со мной, – задумчиво говорил он. – Жить не хочется, умирать не хочется. Одного боязно: как бы не сгорела Полярная звезда! Может, оттого нет мне покоя…
Сам того не замечая, Олег говорил с интонациями Емели Рвачева, слова произносил плавно, в каждом его слове звучали напевность старинной русской речи, дремучий простор лесной поляны с древней избушкой.
– Метится мне, что ничего вокруг меня нету, а от этого в сердце тревога. Вот в котелке похлебка, а вдруг ее нет. Вот рука моя, а вдруг не моя! И сам я себе непонятен, ой как непонятен!
Олег говорил, а его слушали кедры и небо, избушка и старик Емеля Рвачев, трава и потухающий костер – весь мир слушал Олега. Когда же он кончил, старик помотал головой и хитро ухмыльнулся.
– Когда ничего нет, значит все есть, когда ни жить, ни умереть не хошь, значит долго жить будешь! – сказал он. – Ну, теперь помолчи, парень, а я похлебку-то доем…
Емеля Рвачев съел полный чугунок похлебки, подремал на солнышке полчасика, потом, кряхтя и стеная, принялся готовить загадочное снадобье. Он нюхал и перетирал в порошок сухую траву, тряся бородой, то и дело рысцой бегал в избушку, возвратившись, приносил новую траву. Над кедрами прорезалась ранняя луна, грозились уже проклюнуться звезды, тишина колокольным звоном бухала в ушах.
Олег спокойно лежал, думал тихими мыслями – о том, что близится вечер, что подорожник пахнет детством, что рисунок на луне похож на карту Африки, но если прищурить один глаз, появляется сходство с головой теленка. Он остался спокойным, безмятежным и тогда, когда старик Емеля, закончив суетливую работу, сел рядом с ним, поглядев на вечерний небосвод, вдруг хвастливо сказал:
