Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек (книги .TXT) 📗
— Все готово, — доложил О-Пой.
Дик встал, чтобы проводить гостя к автомобилю, но Паола, по-видимому, не собиралась выходить из дому; Грэхем направился к ней, чтобы проститься и, как полагается, выразить благодарность за гостеприимство и сожаление, что так спешно уезжает.
А она, взволнованная рассказом Дика, поджидала его, невольно восхищаясь всей его благородной осанкой, легкой, горделивой посадкой головы, небрежно зачесанными волосами цвета обожженного на солнце песка, походкой, такой гибкой и свободной, при всей тяжести тела и ширине плеч; и пока он подходил к ней, она неотступно смотрела на продолговатые серые глаза со слегка опущенными веками, в которых ей всегда чудилось какое-то ребячливое упрямство. Она ждала, что оно исчезнет и глаза засветятся такой знакомой уже улыбкой.
Все, что он говорил, и ее ответ были довольно банальны, но в глазах его, когда он на секунду задержал ее руку в своей, было именно то выражение, которого она бессознательно искала, и она ответила тем же своими глазами. То же значение крылось и в его рукопожатии, и неожиданно для себя она тоже одну секунду задержала его руку и крепко сжала ее. Он был прав, им не требовались слова.
В то мгновение, когда их руки разжались, она быстро оглянулась на Дика; за двенадцать лет супружества она убедилась в его молниеносной наблюдательности, и почти сверхъестественная способность отгадывать факты по одним оттенкам и собирать их в выводы, поразительные по своей меткости и основательности, внушала ей нечто вроде благоговейного ужаса. Но Дик, повернувшись, смеялся над какой-то выходкой Хэнкока и, выходя за Грэхемом, весело оглянулся.
Нет, подумала она, Дик не уловил их маленькой тайны. Да и много ли было тайного! Всего одна секунда. Свет промелькнул в глазах, мускулы пальцев дрогнули и тут же разомкнулись. Разве мог Дик это увидеть или почувствовать? Их глаза были от Дика скрыты так же, как и сомкнутые руки. Грэхем в эту минуту стоял к нему спиной. И все же ей было неприятно, что она сейчас же взглянула на Дика. Она чувствовала себя виноватой и мучилась этим, глядя вслед обоим выходящим мужчинам. Оба рослые, осанистые, русые. В чем же, собственно, она провинилась, спрашивала она себя. Что ей скрывать? И все же она была слишком честна, чтобы не посмотреть правде в лицо и не признаться самой себе, что у нее в сущности есть что скрывать. И ее щеки зарделись от одной мысли, что ее несет к обману.
— Я всего на несколько дней, — говорил Грэхем Дику, пожимая ему руку у автомобиля.
Дик обратил внимание на прямой, открытый взгляд его глаз, почувствовал твердость и сердечность пожатия его руки. Грэхем как будто хотел еще что-то сказать, но промолчал.
— Ну, а когда вернусь, мне придется укладываться основательно.
— А книга? — запротестовал Дик, внутренне проклиная себя за обдавшую его при словах приятеля волну радости.
— Вот именно книга, — ответил Грэхем. — Надо ее кончать. Но я не могу работать так, как вы. Слишком здесь хорошо. Не могу засесть за работу. Сижу над ней, сижу, а злодеи-жаворонки все поют, и вот я уже вижу поля и лесистые горы, Селима. Просижу часок напрасно, позвоню и велю седлать Селима. А не это, так тысяча других соблазнов.
Он встал на подножку уже трогающегося автомобиля и прибавил:
— Ну, до свидания, дружище.
— Возвращайтесь и возьмите себя в руки, — уговаривал Дик. — А если иначе нельзя, так мы вам составим расписание на каждый день. Я буду вас запирать, пока не сделаете запланированное. А если за день не справитесь, так и просидите весь день взаперти. Вы у меня работать будете! Сигареты есть? Спички?
— Все есть.
— Ну, трогайте, Сондерс, — приказал Дик шоферу. Автомобиль словно прыгнул в темноту из-под ярко освещенных ворот.
Вернувшись в дом, Дик застал Паолу за роялем; философы молча слушали; он прилег на кушетку и думал, поцелует она его сегодня на ночь или нет?
Такого обряда или обычая у них не было. Очень и очень часто он ее не видел до полудня. И очень часто она уходила к себе рано, совсем незаметно и не целуя мужа на ночь, боясь намекнуть гостям, что пора расходиться.
«Поэтому, — убеждал себя Дик, — если она не поцелует меня именно сегодня вечером, то из этого ничего не следует». И все же он ждал.
Она все пела и играла, пока он не заснул. Когда проснулся, он уже был один в комнате. Паола и мудрецы вышли потихоньку. Он взглянул на часы. Был час ночи. Она заигралась необыкновенно поздно. Он сообразил, что она вышла только сейчас. Его разбудило именно то, что музыка смолкла и никто в комнате не шевелился.
И все же он надеялся. Ему часто случалось вздремнуть под ее музыку, и всегда в таких случаях, кончив играть, она будила его поцелуем и отправляла спать. Но сегодня она этого не сделала. Впрочем, она еще могла вернуться. Он остался и подремал еще. Когда он снова взглянул на часы, было уже два часа. Нет, не вернулась.
Он гасил электричество, а в голове его смыкалось в стройный ряд догадок и сомнений множество незначительных пустяков.
А у себя, в своем спальном портике, взглянув на барометры и термометры, он посмотрел на портрет Паолы в деревянной оправе; стоя перед ним, даже наклонившись к нему, он долго изучал ее смеющееся лицо.
— Что же, — бормотал он, натягивая на себя одеяло, подпирая подушки и протягивая руку за корректурами, — что бы ни случилось, мне придется сыграть свою роль до конца. — Еще раз он покосился на ее портрет. — А все же, маленькая моя женщина, лучше бы ты этого не делала, — вздохнул он на прощание.
Глава XXIV
Как нарочно, не считая случайных гостей, наезжавших к завтраку или к обеду, Большой дом был пуст. Тщетно Дик и в первый и во второй день после отъезда Грэхема распределял свою работу так, чтобы быть свободным на случай, если Паола предложит прокатиться днем верхом или поплавать.
Он заметил, что она избегает всех случаев, когда бы он мог ее поцеловать. Она кричала ему «спокойной ночи» из своего спального портика, через широкий внутренний двор. В первое утро к одиннадцати часам он приготовился к ее визиту. Когда пробило одиннадцать, он покончил с мистером Эгером и мистером Питтсом, несмотря на то что они еще не решили многих важных вопросов, касающихся ярмарки скота в имении. Что она встала, он знал, потому что слышал ее пение. Перед ним стоял поднос, заваленный письмами, которые он должен был подписать. Но он поджидал ее, сидя у себя за столом и раз в жизни свободный. Он вспомнил, что утренние посещения установила она и строго поддерживала этот обычай. Как очарователен, думал он, этот ее нежный певучий привет: «С добрым утром, славный господин!» С каким наслаждением он держал в объятиях ее изящную фигурку в утреннем кимоно.
Вспомнил он также и то, как часто сам сокращал этот короткий визит, давая ей понять, что он очень и очень занят.
И вспомнилось ему, что не раз он видел тень легкой грусти, набегавшей на ее лицо, когда она уходила.
Четверть двенадцатого. А ее нет. Он снял трубку телефона, чтобы позвонить на молочную ферму, и, переговорив, не успел повесить трубку, как услышал голос Паолы, говорившей с какой-то дамой:
— Да бросьте вы его совсем, вашего мистера Уэйда. Забирайте всех маленьких Уэйдов и переезжайте к нам хотя бы на два-три дня.
Это было очень странно. Паола всегда радовалась, когда не было гостей и они хоть на день, на два, а то и больше остаются одни, и вдруг она уговаривает миссис Уэйд приехать из Сакраменто. Будто Паола не хочет оставаться с ним наедине. Точно старается защитить себя, окружить себя посторонними.
Он усмехнулся про себя при мысли, как ему теперь стали дороги ее визит и ласка, теперь, когда она ему в них отказала! Ему пришло в голову увезти ее с собой в одну из тех дальних экспедиций, какие он с ней нередко предпринимал. Быть может, это развяжет узел, он будет все время с ней и снова приблизит ее к себе. Почему бы не поехать поохотиться на Аляску? Ей этого давно хочется. Или еще раз постранствовать на яхте по Южным морям? Теперь пароходы идут прямо от Сан-Франциско в Таити. Через двенадцать дней они могли бы высадиться в Папаэте. А что, интересно, держит ли там еще Лавиния свой пансион? Он уже видел себя и Паолу на веранде у Лавинии, под тенью манговых деревьев.
