Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– А, попался, мой скромнейший!
– Это как?
– Очень просто. Если ты уверяешь, что в вашем раз говоре не было ничего интересного для меня, то этим самым даешь мне понять, что в нем была бездна интересного для самого себя. Теперь мне остается только попросить тебя как можно точнее и подробнее описать мне, какое значение имел этот разговор для твоего ума, сердца и воображения. Одним словом, по поводу Кармелиты я говорю тебе то же, что говорил по поводу княгини де Ванвр, хотя, – будь в этом уверен, – мне никогда не приходило даже в голову ставить нашу соседку в один разряд с нею. Скажи откровенно: эта красавица-девушка, которая проводит ночи за шитьем рубашек для монастырей и больниц, интересует тебя или нет? Ответь мне, Коломбо.
Коломбо, увидя себя припертым к стене, положил руку на колено Камилла и кротко и серьезно прого ворил:
– Послушай, Камилл, – я расскажу тебе все, как было; но, ради бога, не относись к моей откровенности с твоим обыкновенным легкомыслием и сохрани ее так, как сохранил бы я сам, если бы не думал, что утаить от тебя хотя бы сокровеннейший уголок моего сердца – значит согрешить против нашей дружбы.
После этого вступления он рассказал Камиллу все то же, что уже рассказывал брату Доминику.
– А что сказал тебе на это монах? – спросил Камилл, когда Коломбо окончил и замолк.
Бретонец рассказал ему и это.
– Вот это чудесно! Наконец, монах совсем в моем вкусе! Если бы я был даже родным его сыном, то не пожелал бы лучшего отца! Этот брат Доминик не мог сделать ничего умнее, как ободрить тебя, хотя, откровенно говоря, ты, кажется, ни в каких ободрениях не нуждаешься. Мне всегда казалось, что подкладывать огонь в пылающую паклю – дело совершенно праздное. Единственно, что меня беспокоит, так это то, что я не дога дался об этом сам, даже хотя бы по тем наивным причинам, которыми ты оправдывал свое нежелание переселиться из этого квартала. Однако ты хорошо сделал, что предупредил меня, а то я собирался с завтрашнего дня начать кампанию. Но теперь этому не бывать! Возлюбленная моего друга все равно, что жена Цезаря: на нее не должно падать даже подозрение! Положись теперь вполне на мою скромность и скажи мне, что ты намерен делать. Мне кажется, что твое поведение идет как раз в противоположном направлении с твоей страстью. Ты боготворишь, но вперед не подвигаешься.
– А что ты называешь движением вперед? – почти со страхом спросил Коломбо.
– Очень просто! Я называю отступлением все то, что не есть наступление и, между прочим, и то, как ты ведешь себя уже целый месяц со времени моего приезда. Ах, что пришло мне в голову! Ах, я дурак, ах, животное, ах, птица бесперая! Да ведь это мое собственное присутствие тебя стесняло! Я завтра же переезжаю!
– Камилл, неужели ты говоришь это серьезно? – вскричал Коломбо.
– Разумеется, совершенно серьезно! Я не хочу мешать счастью моего единственного друга.
– Да ты ему нисколько не мешаешь.
– Напротив, мешаю самым постыднейшим образом и завтра же поищу себе холостяцкую квартиру.
– Ах, да! Тебе хочется от меня отделаться! Жить со мной тебе надоело, и дружба наша тяготит тебя.
– Но полно, Коломбо, ты начинаешь говорить глупости.
– Так, хорошо же, переселяйся, но и я переселюсь с тобою.
– А! Вот как! Так беги сейчас же к хозяину этого дома и, если мое присутствие тебе не неприятно…
– Ребенок ты! – вскричал добрейший бретонец.
– Да, да, заключу на нас обоих контракт на три, шесть, девять лет… если только, повторяю тебе…
– Камилл, – перебил его Коломбо – я люблю Кармелиту, люблю всеми силами души; но если бы ты сказал мне: «Коломбо, все мои американские владения сгорели, я разорен, мне надо начинать жизнь сначала, но ты видишь, я слаб и мне нужна твоя помощь, сильный сын старой Бретани», – я сейчас же уехал бы без горя, без сожаления, без вздоха, даже без оглядки на ту половину моей жизни, которую оставил бы здесь за собою.
– Я сам уверен, что ты это сделал бы.
Коломбо грустно улыбнулся.
– Разумеется, сделал бы! – подтвердил он.
– Хорошо. Но скажи мне, к чему поведет тебя твоя любовь теперь?
– По всей вероятности, к женитьбе.
– О! Жениться на девочке, которая шьет рубашки для монастыря и лазаретов! Тебе, виконту де Пеноель, потомку Роберта Сильного…
– Она дочь офицера. Отец ее был капитаном в Почетном Легионе.
– Да, из военного дворянства. Ну, да все равно! Если тебе это нравится, и отец твой ничего против этого не имеет, так и возражать тут нечего.
– Отец мой согласится на все ради счастья единственного своего сына.
– Так отчего же ты теперь же не начинаешь переговоров?
– Да, во-первых, я еще не знаю, любит ли меня Кармелита.
– Кроме того, тебе хочется прежде чем вступить на тернистую стезю, называемую браком, насладиться свободным воздухом любви. Отлично! Я вполне понимаю такую утонченность! Но скажи, пожалуйста, ведь не будешь же ты тянуть этого дела до тех пор, пока несчастная девушка погубит себе зрение?
– А что же мне делать, Камилл? Разве я достаточно богат, чтобы помогать ей? Да будь я даже миллионе ром – еще вопрос, согласилась бы она под каким бы то ни было видом принять от меня помощь.
– Ну, помощи она, может быть, и не примет, но от работы, верно, не откажется.
– Да какую я найду ей работу?
– О, как ты наивен, мой милый!
– Да говори скорее, как – тут ведь дело не во мне!
– Один из моих друзей в колонии поручил мне вы слать ему шесть дюжин рубашек – половину из голландского полотна, половину из батиста. На этих днях я купил все материалы, и их принесут сюда сегодня вечером или завтра утром. Друг, который дал мне это поручение, назначил приблизительную цену на рубашки – франков по двадцати пяти каждая. На мужскую же ру башку идет три метра двадцать пять сантиметров полотна, что стоит шестнадцать франков двадцать пять сантимов. Значит, восемь франков двадцать пять сантимов остаются за работу. Ну, так вот мы и передадим это дело нашей соседке, так что вместо одного франка за рубашку она станет получать восемь. Понял?
– Нет, она наверно не согласится! – заметил Коломбо, покачав головою.
– Это почему?
– Потому что она подумает, будто это только выдумка, чтобы помочь ей. Она ведь знает цену работе, и когда мы заговорим о сказочной сумме, которую ты предлагаешь, она откажется.
– Ах, какой ты упрямый и мнительный бретонец! Да с чего ж станет она отказываться от платы, которую с меня берут в любом магазине? Я покажу ей мои счета.
– Да, в таком случае, это дело, может быть, уладится, и я очень тебе благодарен за то, что ты его придумал.
– Ну, так и переговори с ней сегодня вечером.
– Хорошо, я подумаю.
– При этом подумай также, что шитье рубашек не дает положения в свете. Я ведь уж многое знаю из дела. Может быть, она станет смеяться надо мною, но я многое видел, хоть и не внимательно смотрю. Я знаю, что близко то время, когда машина будет делать в один день столь ко, сколько сотне швей не сделать в неделю. Взгляни хоть на индийские кашемиры и шали. Для того чтобы соткать одну шаль, над нею трудится вся деревня в течение полугода, тогда как лионские ткачи выделывают ее всего в один день. Следовательно, для Кармелиты необходимо приискать такое занятие, которое, в случае если граф де Пеноель не позволит своему сыну жениться на белошвейке, могло бы гарантировать ее существование.
Коломбо смотрел на Камилла со слезами на глазах.
– Я никогда не видел тебя таким серьезным, доб рым и рассудительным, – сказал он. – Благодарю тебя, потому что знаю, что тебя воодушевляет наша дружба.
Но Камилл как бы не обратил на эти ласковые слова ни малейшего внимания.
– Ты, кажется, говорил мне, что она любит музы ку? – продолжал он.
– Страшно любит! И даже, кажется, сама недурно играет.
– Ты слыхал, как она поет или играет?
– Нет, никогда. У бедняжки нет инструмента.
– Ну, так надо завести.
– Это каким же образом?
