Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер (книги онлайн полные .txt) 📗
— С дурными намерениями? Была у меня такая игривая мыслишка.
— Честное слово, мне даже обидно! С чего вы взяли?
— А что же еще могло свести нас вместе? Мы с вами не компания. То есть я, конечно, не об оттенках кожи говорю. В наше время только недоразвитые кретины верят в этот вздор. Но я трудящаяся женщина и общественная деятельница, а это хуже всего, — я та самая надоедливая муха, которая все время жужжит над головой и не дает покоя процветающим персонам вроде вас. Мы поладить не можем. Все равно как кошка с собакой.
— Бывает, что кошка и собака очень привязываются друг к другу, Софи, даже спят вместе.
— Но, но, насчет спанья вместе это вы оставьте, мой светский друг!
— Какой там к черту светский! Я провинциал и к огням большого города привык гораздо меньше вас. Во мне так мало светского, и я так неотесан, что мне до сих пор не приходили в голову подобные мысли, даю вам честное слово. Но, собственно говоря, я не вижу, почему бы мне не влюбиться в вас и не сделать вам всех гнусных предложений, какие полагается делать джентльмену. Почему, а?
— Давайте обсудим. Во-первых, вы меня не знаете.
— Мы с вами знали друг друга через пять минут после первого знакомства.
— Во-вторых, вы мне не особенно нравитесь.
— Тоже неправда. У вас в глазах написано, что я вам нравлюсь.
— Ну вот еще. Я просто выдерживаю стиль — именно так должны смотреть нестрогие девушки в сомнительных заведениях вроде этого.
— Боже мой, Софи, вы сами знаете, что я гораздо охотнее пригласил бы вас в «Фьезоле»…
— Или к себе домой?
В наступившей стальной тишине его голос прозвучал довольно холодно:
— Вы знаете, что для этого мне потребуется еще время — не касаясь даже вопроса о том, насколько этично знакомить свою жену со своей возлюбленной. Я не могу за полгода перескочить от окошечка кассы на трибуну агитатора. Слишком долго складывались кассирские навыки. Чтобы ввести вас в свой дом, я раньше должен сам открыто войти в него.
— А что скажет на это Вестл? Ага! Вас передернуло оттого, что я назвала эту женщину «Вестл»! Не пытайтесь отрицать, Нийл. Бедный мальчик, ведь вы же воспитаны в предрассудках, каких мир не знавал со времен феодализма. Пожалуй, я даже могла бы полюбить вас за то, что вы широкоплечий, и бело-розовый, и мускулистый, и честный, точно так же, как своего последнего друга я любила за то, что он был тонкий, темнокожий и вероломный. Но с меня довольно любви украдкой. Я медицинская сестра и хорошо делаю свое дело. И я американка и открыто горжусь этим. Когда я смотрю на Верхнее озеро, или на долину Рут-ривер, или на береговые кручи Миссисипи за Ред-Уингом, все во мне замирает, и я шепчу: «Где тот, в ком сердце так мертво, чтоб не срывалось с уст его: „Вот он, мой край, мой край родной!“ — и вспоминаю о том, что восемь поколений моих предков жили в Америке. А мы, потомки старинных династий, очень разборчивы в своих привязанностях.
Если бы у вас хватило мужества признать себя негром и ваша ледяная Вестл оттолкнула бы вас — о, я видела ее издали, на совещаниях по вопросам здравоохранения! — и вы бы прибежали ко мне обиженный, страдающий, я, может быть, полюбила бы вас — настоящей любовью, бэби! Но вас никогда на это не хватит… Вам вдруг станет страшно, и вы запищите: «Мама, Вестл!» — и влезете обратно в свою банкирскую шкуру, белей, чем генерал Джексон в воскресный день.
— Может быть, вы и правы, Софи, может быть, вы и правы.
Он смотрел на ее темно-алые губы, на выпуклость груди под жакетом мужского покроя. Он видел в ней женщину, горячую и влекущую, и видел в ней искушенную человеческую душу, которая знает зло, живущее в мире, и борется с ним смеясь. Ему нравился иронический склад ее губ, которых он никогда не видал злобно поджатыми, нравилась кофейная матовость ее щек, по сравнению с которой женщины Сильван-парка казались слинявшими. Но больше физической красоты пленяла его ее душевная сила.
— Да, — буркнул он. — Не знаю, решусь ли я открыться. Это значило бы поставить на карту слишком много. И потом — вы правы. Я люблю Вестл.
— Как будто я этого не знаю!
— Но если случится беда, я не уверен, хватит ли у нее сил остаться со мной. Как она может остаться? Она с детства привыкла верить, что бог создал мир единственно для того, чтобы увенчать свое творение Лигой Образованных Молодых Женщин. Но, значит, — когда… если вы будете нужны мне, я вас найду?
— Сомневаюсь.
— ?
— Милый, я, увы, не способна уже доказывать свою преданность доброму белому хозяину в критические минуты его борьбы за место в конгрессе от округа Плантагенет. Я могла бы полюбить вас любовью Казановы в юбке, — мне даже приятно рисовать себе, как я целую вас и как эти руки белокурого бога сжимают меня в объятиях, — но мои грешные мечты кончаются там же, где ваши аналогичные помыслы о сестрице Конкорд. Наш последний поцелуй уже состоялся. Ах, Нийл, милый мой поклонник в двухпроцентном растворе, какой великолепный Новый Негр вышел бы из вас, если б вы не были воспитаны, как богобоязненный белый джентльмен из фешенебельного пригорода! Но это так, и потому — прощай навек, недели на две, во всяком случае.
— Чушь!
— Простите, мистер Кингсблад?
— Все дело в том, что мы оба были честны — хоть и не очень деликатны — по отношению к Вестл, и это воздвигло между нами стену. Теперь я навсегда останусь у вас на совести.
— Нет, только в моей записной книжке. Ну, Нийл, дорогой, до свиданья… Черт возьми, неужели я когда-нибудь все-таки влюблюсь в вас, несчастный йорктаунский фельдфебель?
Дружба с Софи и с Ашем научила его критически относиться к суждениям белых о неграх, а таких суждений приходилось теперь выслушивать немало, потому что среди населения Гранд-Рипаблик все росла неприязнь к цветным фабричным рабочим, которых во время войны терпели как американских патриотов.
Стояли прощальные золотисто-пурпурные дни октября перед наступлением долгой северной зимы. В былые времена Нийл посвятил бы эту волшебную пору охоте и гольфу, а теперь он пользовался последним досугом без снега и льда, чтобы вприпрыжку носиться по кортам Теннисного клуба Сильван-парка с Вестл, среброрукой и быстрой.
Клуб не имел настоящего здания, только легкий павильон, похожий на сельскую школу, где хранились мячи и ракетки и были шкафчики для бутылок.
Тот день был полон радости жизни — белые шорты и фланелевые брюки игроков, звон ракеток, веселая перекличка счета, солнце, воздух, движение, осенние листья. Кончив игру, сидели на складных стульях у кортов и пили коктейли: ветераны Элиот Хансен и Джат Браулер, их жены: Кертис Хавок, Роберт, брат Нийла, со своей Элис, Рита Камбер, жена чудаковатого доктора, и подполковник Том Кренуэй, недавно вернувшийся к своей типографии, и его жена Вайолет, которая принимала горячее участие в разных реформах и добрых делах, но очень быстро замораживала их.
Все добрые друзья и соседи, думал Нийл, умиленный и признательный; как великодушно они соглашались, чтобы он, инвалид, портил им игру. Где еще найдешь такие добрососедские отношения, как здесь, на Среднем Западе? Здесь не знают ни подобострастия к именитым, ни борьбы за первенство между женами врачей, адвокатов и коммерсантов — всего того, что мешает свободно дышать в Европе, в Великобритании и британских колониях, включая Новую Англию. Его окружают преданные друзья и знаменосцы демократии.
Кто-то упомянул о заметке в сегодняшней газете: вчера в «Буги-Вуги» кого-то пырнули ножом; заговорили о том, что негритянское население Гранд-Рипаблик все увеличивается. Подполковник Кренуэй пожелал определить место негров в современной цивилизации, и все с охотой вызвались помочь ему. Кертис Хавок выведал всю подноготную про ниггеров от товарищей по морской пехоте, южан, а подполковник Кренуэй, когда был в учебных лагерях в Миссисипи, обедал у местных плантаторов и там узнал такие секреты, каких обычно северянам не доверяют.
