Мэр Кестербриджа - Гарди Томас (книга бесплатный формат .txt) 📗

Глава XXIV

Бедная Элизабет-Джейн, она и не подозревала о том, что ее несчастливая звезда уже заморозила еще не расцветшее влечение к ней Доналда Фарфрэ, и обрадовалась предложению Люсетты остаться у нее надолго.

Ведь в доме Люсетты она не только нашла приют: отсюда она могла смотреть на рыночную площадь, которая интересовала ее не меньше, чем Люсетту. «Перекресток» — так здесь называли это место — напоминал традиционные «улицы» и «площади» на сцене, где все, что происходит на них, неизменно влияет на жизнь людей, обитающих по соседству. Фермеры, купцы, торговцы молочными продуктами, знахари, разносчики сходились сюда еженедельного субботам, а к вечеру расходились. Здесь была точка пересечения всех орбит.

Обе приятельницы жили теперь не от одного дня до другого, а от субботы до субботы. Если же говорить о жизни чувств, то в промежутке между субботами они не жили вовсе. Куда бы они ни ходили в другие дни недели, в базарный день они обязательно сидели дома. Обе смотрели в окно, украдкой бросая взгляды на плечи и голову Фарфрэ. Лицо его они видели редко, так как он избегал смотреть в их сторону — то ли от застенчивости, то ли из боязни отвлечься от дел.

Так они жили, цока однажды утром базарный день не принес новой сенсации. Элизабет и Люсетта сидели за первым завтраком, когда на имя Люсетты пришла посылка из Лондона с двумя платьями. Люсетта вызвала Элизабет-Джейн из-за стола, и девушка, войдя в спальню подруги, увидела оба платья, разостланные на постели, — одно темно-вишневое, другое— более светлое; на обшлагах рукавов лежало по перчатке, у воротников по шляпе, поперек перчаток были положены зонтики, а Люсетта стояла возле этого подобия женских фигур в созерцательной позе.

— Не стоит так долго раздумывать, — сказала Элизабет, заметив, как сосредоточилась Люсетта, стараясь ответить себе на вопрос, которое из двух платьев будет ей больше к лицу.

— Но выбирать новые наряды так трудно, — сказала Люсетта. — Или ты будешь этой особой, — и ома показала пальцем на одно платье, — или ты будешь той, — и она показала пальцем на другое платье, — ничуть не похожей на первую, и это — в течение всей будущей весны, причем одна из них — какая неизвестно — может оказаться очень непривлекательной.

В конце концов было решено, что мисс Темплмэн сделается темно-вишневой особой, а там будь что будет. Платье было признано во всех отношениях превосходным, и, надев его, Люсетта перешла в комнату с окнами на улицу, а Элизабет последовала за ней.

Утро было исключительно ясное для конца зимы Солнце так ярко освещало мостовую и дома на той стороне улицы, что отраженный ими свет заливал комнаты Люсетты. Внезапно раздался стук колес; на потолке, озаренном этим ровным светом, заплясали фантастические вереницы вращающихся светлых кругов, и обе приятельницы повернулись к окну. Какой-то диковинный экипаж остановился прямо против дома, словно его здесь выставили для обозрения.

То было недавно изобретенное сельскохозяйственное орудие — конная рядовая сеялка, которая в этом своем усовершенствованном виде была пока неизвестна на юге Англии, где все еще, как во времена Гептархии [21], сеяли при помощи древнего лукошка. Ее появление на хлебном рынке произвело такую же сенсацию, какую мог бы произвести летательный аппарат на Чаринг-Кроссе. Фермеры столпились вокруг сеялки, женщины норовили подойти к ней поближе, дети залезали под нее и в нее. Машина была окрашена в яркие — зеленые, желтые и красные — тона и походила на какое-то гигантское насекомое: нечто среднее между шершнем, кузнечиком и креветкой. Можно было бы также сравнить ее с фортепьяно, лишенным передней стенки. Люсетте пришло в голову именно это сравнение.

— Смотрите, это что-то вроде сельскохозяйственного фортепьяно, — сказала она.

— Она что-то делает с пшеницей, — проговорила Элизабет.

— Интересно, кому это вздумалось привезти ее сюда?

Обе подумали, что этот новатор, наверное, не кто иной, как Доналд Фарфрэ: хоть он и не фермер, а все-таки тесно связан с сельским хозяйством. Как бы откликаясь на их мысли, он в эту минуту сам появился на сцене, бросил взгляд на машину и принялся ее осматривать с таким видом, словно ее устройство было ему хорошо знакомо. При виде его наши наблюдательницы вздрогнули, а Элизабет отошла от окна в глубь комнаты и стала там, словно поглощенная созерцанием стенной обшивки. Она едва ли сознавала, что делает; в это время Люсетта, возбужденная стечением двух обстоятельств — своим новым нарядом и появлением Фарфрэ, — проговорила:

— Пойдемте посмотрим на эту машину, чем бы она там ни была.

Элизабет-Джейн вмиг надела шляпу и шаль и вместе с Люсеттой вышла из дому. Среди столпившихся земледельцев одна лишь Люсетта казалась настоящей владелицей новой сеялки, потому что она одна соперничала с нею в яркости красок.

Приятельницы с любопытством осматривали сеялку— ряды вложенных одна в другую трубок с широкими раструбами и небольшие совки, похожие на вращающиеся ложечки для соли; совки эти бросают зерно в раструбы, и, ссыпавшись по трубкам, оно падает на землю. Но вот кто-то проговорил:

— Доброе утро, Элизабет-Джейн.

Девушка подняла глаза и увидела отчима.

Он поздоровался с нею довольно сухим и резким тоном, и она так смутилась, что, утратив свое обычное спокойствие, нерешительно сказала первые пришедшие ей в голову слова:

— Это та дама, у которой я живу, отец… мисс Темплмэн.

Хенчард снял шляпу и широким жестом опустил ее, коснувшись колен. Мисс Темплмэн поклонилась.

— Мне очень приятно познакомиться с вами, мистер Хенчард, — сказала она. — Диковинная машина.

— Да, — отозвался Хенчард и принялся объяснять устройство машины, очень язвительно высмеивая его.

— А кто привез ее сюда? — спросила Люсетта.

— И не спрашивайте, сударыня! — ответил Хенчард. — Эта штука… да что там — нечего и думать, что она будет работать. Ее привез сюда один наш механик по совету некоего выскочки и наглеца, который воображает…

Но тут взгляд его упал на умоляющее лицо Элизабет-Джейн, и он умолк, вероятно, предположив, что ухаживание Доналда имеет успех.

Хенчард повернулся, собираясь уходить. И тут произошло событие, которое побудило его падчерицу заподозрить, что у нее галлюцинация. Она услышала шепот, как будто исходивший из уст Хенчарда, и в этом шепоте различила слова: «Вы не пожелали принять меня!», произнесенные укоризненным тоном и обращенные к Люсетте. Элизабет-Джейн не могла поверить, что они сказаны ее отчимом, — разве только он сказал их, обращаясь к одному из стоявших поблизости фермеров в желтых гетрах. Люсетта молчала, а Элизабет вскоре забыла об этих словах, так как услышала чью-то негромкую песню, казалось, исходившую из самой машины. Хенчард уже скрылся в торговых рядах. Приятельницы устремили взгляд на сеялку. За нею они увидели согнутую спину человека, который засунул голову внутрь, стараясь раскрыть несложные тайны ее механизма. Он тихонько напевал:

Элизабет мгновенно узнала певца, и лицо у нее стало виноватым, хоть она и не чувствовала за собой вины. Потом певца узнала Люсетта и, лучше владея собой, лукаво проговорила:

— Сеялка поет «Девушку из Гаури»… вот так чудеса!

Закончив наконец осмотр, молодой человек выпрямился и увидел приятельниц.

— Мы пришли посмотреть на удивительную новую сеялку, — сказала мисс Темплмэн. — Но с практической точки зрения эта машина бесполезна… ведь правда? — спросила она под влиянием объяснений Хенчарда.

— Бесполезна? Ну нет! — серьезно ответил Фарфрэ. — Здесь она произведет целую революцию! Сеятели уже не будут разбрасывать семена как попало, так что «иное падает при дороге, а иное в терние». Каждое зернышко попадет как раз туда, куда нужно, и только туда!