Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария (бесплатные полные книги .txt) 📗
— С этой точки зрения ты, может быть, и прав.
— Я тоже думаю, — сказал Гребер с облегчением. — Кроме того, существует еще брачная ссуда; кажется, тысяча марок. Может быть, ты, выйдя замуж, сможешь бросить работу на пошивочной фабрике.
— Едва ли. Это не имеет никакого значения. А что мне тогда делать весь день? Одной?..
— Верно.
Гребер на миг почувствовал полную беспомощность. «Что только они с нами делают, — подумал он. — Мы молоды, мы бы должны быть счастливы и не разлучаться. Какое нам дело до войн, которые затеяли наши родители?»
— Оба мы скоро останемся в одиночестве, — сказал он. — А если мы поженимся, такого одиночества не будет.
Элизабет покачала головой.
— Ты не хочешь? — спросил он.
— Мы будем не менее одиноки, — отозвалась она. — Даже больше.
Гребер вдруг опять услышал голос певицы напротив. Она перестала петь гаммы и перешла на октавы. Они казались воплями, на которые отвечало только эхо.
— Это же не бесповоротно, напрасно ты боишься, — продолжал он. — Мы в любое время можем развестись.
— Тогда зачем жениться?
— А зачем дарить что-либо государству?
Элизабет встала.
— Вчера ты был другим, — сказала она.
— Как был другим?
Она чуть улыбнулась. — Давай не будем больше об этом говорить. Мы вместе, и этого достаточно.
— Так ты не хочешь?
— Нет.
Он посмотрел на нее. Что-то в ней закрылось и от него отодвинулось.
— Черт побери, — сказал он, — я же от всей души предложил!
Элизабет снова улыбнулась. — Вот в том-то и дело. Не нужно вкладывать слишком много души. Есть у нас еще что-нибудь спиртное?
— Есть еще сливянка.
— Это наливка из Польши?
— Да.
— А нет ли у нас чего-нибудь не трофейного?
— Должна быть еще бутылка кюммеля. Он отечественного производства.
— Тогда дай мне кюммеля.
Гребер отправился на кухню за бутылкой. Он досадовал на самого себя. В кухне он постоял, глядя на грязные тарелки и дары Биндинга; было полутемно и пахло остатками пищи. Чувствуя себя выжженным и опустошенным, Гребер вернулся в комнату.
Элизабет стояла у окна.
— Какое серое небо, — сказала она. — Будет дождь. Жалко!
— Почему жалко?
— Сегодня наше первое воскресенье. Мы могли бы выйти погулять. Там, за городом, ведь весна.
— Тебе хочется выйти?
— Нет. С меня достаточно и того, что фрау Лизер ушла. Но тебе лучше было бы погулять, чем сидеть в комнате.
— А мне это неважно. Я достаточно пожил, так сказать, на лоне природы и довольно долго могу обойтись без нее. Моя мечта о природе — это теплая, неразбомбленная комната, где сохранилась мебель. А это у нас есть. Вот самое замечательное, что я могу нарисовать себе, и я никак не могу вдоволь насладиться этим чудом. Может, тебе оно уже надоело? Ну, пойдем в кино, если хочешь.
Элизабет покачала головой.
— Тогда останемся здесь и никуда не пойдем. Если мы выйдем, день разобьется на части и пройдет скорее, чем если мы просидим дома. А так он будет длиннее.
Гребер подошел к Элизабет и обнял ее. Он ощутил мохнатую материю ее купального халата. Потом увидел, что ее глаза полны слез.
— Я что-нибудь сказал не так? — спросил он. — Перед этим?
— Нет.
— Но чем-нибудь я все же провинился? Иначе ты бы не заплакала.
Он прижал ее к себе. Из-за ее плеча он увидел улицу. Волосатый человек в помочах исчез. Несколько детей играли в войну, забравшись в щель, прорытую к подвалу рухнувшего дома.
— Не будем грустить, — сказал он.
Певица напротив опять запела. Теперь она гнусаво выводила романс Грига. «Люблю тебя! Люблю тебя!» — выкрикивала она пронзительным дребезжащим голосом: «Люблю тебя — и что бы ни случилось, люблю тебя!».
— Нет, не будем грустить, — повторила Элизабет.
Под вечер пошел дождь. Стемнело рано, и тучи все больше заволакивали небо. Элизабет и Гребер лежали на кровати, без света, окно было открыто, и дождь лил косыми бледными струями, словно за окном стояла колеблющаяся текучая стена.
Гребер слушал однообразный шум. Он думал о том, что в России сейчас началась распутица, во время которой все буквально тонет в непролазной грязи. Когда он вернется, распутица, вероятно, еще не кончится.
— А мне уходить не пора? — спросил он. — Фрау Лизер скоро вернется.
— Ну и пусть возвращается, — сонным голосом пробормотала Элизабет. — Разве уже так поздно?
— Не знаю. Но, может быть, она вернется раньше, ведь дождь идет.
— Может быть, она именно поэтому вернется еще позднее.
— И так может быть.
— Или даже только завтра утром, — сказала Элизабет и прижалась лицом к его плечу.
— Может быть, ее даже раздавит грузовик. Но это была бы чересчур большая удача.
— Ты не слишком человеколюбив, — заметила Элизабет.
Гребер смотрел на льющиеся струи дождя за окном.
— Будь мы женаты, мне совсем не надо было бы уходить от тебя, — сказал он.
Элизабет не шевельнулась.
— Почему ты хочешь жениться на мне, — пробормотала она. — Ты же меня почти не знаешь.
— Я знаю тебя уже давно.
— Как это давно? Несколько дней.
— Несколько дней? Вовсе нет. Я знаю тебя больше года. Этого достаточно.
— Почему больше года? Нельзя же считать детство… Ведь это бог знает когда было.
— Я и не считаю. Но я получил почти трехнедельный отпуск за два года, проведенные на передовой. Здесь я уже около двух недель. Это соответствует почти пятнадцати месяцам на фронте. Значит, если считать по двум неделям отпуска, я знаю тебя чуть не год.
Элизабет открыла глаза. — Мне это и в голову не приходило.
— Мне тоже. Только недавно меня осенило.
— Когда?
— Да вот, когда ты спала. В темноте, в дождь, многое приходит в голову.
— И непременно нужно, чтобы шел дождь или было темно?
— Нет. Но тогда думается иначе.
— А тебе еще что-нибудь пришло в голову?
— Да. Я думал о том, как это чудесно, что человеческие руки, вот эти пальцы могут делать и что-то другое, а не только стрелять и бросать гранаты.
Она с недоумением посмотрела на него. — Почему же ты мне днем этого не сказал?
— Днем таких вещей не скажешь.
— Все лучше, чем нести чепуху насчет ежемесячного пособия и свадебной ссуды.
Гребер поднял голову. — Это то же самое, Элизабет, только я сказал другими словами.
Она пробормотала что-то невнятное.
— Слова тоже иногда очень важны, — проговорила она наконец. — По крайней мере в таком деле.
— Я не очень-то привык выбирать их. Но все-таки кое-какие найду. Мне только нужно время.
— Время, — Элизабет вздохнула. — У нас его так мало.
— Да. Вчера его еще было много. А завтра нам будет казаться, что сегодня было много.
Гребер лежал не шевелясь. Голова Элизабет покоилась на его плече. Волосы стекали темной волной на бледную подушку, и дождевые тени скользили по лицу.
— Ты хочешь жениться на мне, — бормотала она. — А любишь ли ты меня — не знаешь.
— Как мы можем знать? Разве для этого не нужно гораздо больше времени и больше быть вместе?
— Возможно. Но почему же ты тогда решил жениться на мне?
— Оттого, что я уже не могу представить себе жизнь без тебя.
Элизабет некоторое время молчала.
— А ты не думаешь, что то же самое могло бы произойти у тебя и с другой? — спросила она наконец.
Гребер продолжал смотреть на серый зыбкий ковер, который ткали за окном дождевые струи.
— Может быть, это и могло бы случиться у меня с другой, — сказал он. — Откуда я знаю? Но теперь, после того, как это у нас случилось, я не могу представить себе, что вместо тебя могла быть другая.
Элизабет чуть повернула голову, лежавшую у него на плече. — Вот так-то лучше. Ты теперь говоришь иначе, чем сегодня днем. Правда, сейчас ночь. Так неужели мне всю жизнь с тобой придется только и ждать, когда настанет ночь?
— Нет. Я обещаю исправиться. И пока что перестану говорить о ежемесячном пособии.
