Дни в Бирме - Оруэлл Джордж (читаем книги бесплатно txt) 📗
Навстречу показались пятеро шедших в ряд школьников. Шеренга юных желтых гладких физиономий, ехидных, с дерзкой усмешкой. Дразнят, поганцы, белого человека. Тоже небось слыхали про убийство, для них победа, радость им всем. Вон как, проходя мимо, ухмыльнулись. В открытую! Знают, что не достанешь. Эллису стало трудно дышать. Желтые лица плясали перед глазами глумящимися бесами. Он резко остановился.
– Чего мне зубы скалите, сопливцы?
Мальчишки обернулись.
– Чего, говорю, хари драные, веселитесь?
Один из подростков нахально – может, из-за плохого английского нахальнее чем хотел бы, – ответил:
– Не ваше дело.
На секунду сознание Эллиса затмило, и в эту самую секунду ярость прорвалась ударом палки, треснувшей со всей силы прямо поперек наглых глаз. Мальчишка взвыл, четверо остальных кинулись на Эллиса. Но куда им! Он отшвыривал и лупил их тростью так неистово, что им было даже не приблизиться.
– Не суйся, гнида! Прочь! Всех, на …. расшибу!
Даже для четверых подростков этот бешеный был ужасен. Раненый парнишка, закрывая лицо ладонями, рухнул на колени с криком: «Ослеп! Ослеп!». Остальные вдруг бросились к насыпанным возле дороги грудам ремонтной щебенки. На веранду офиса Эллиса выскочил его клерк, вопя:
– Скорее в дом, скорее, сэр! Они убьют вас!
Бежать от юных паршивцев Эллис и не думал, но поднялся на крыльцо. Град камней полетел, стуча о столбы и перила. Клерк мигом скрылся. Глядя сверху вниз в лица мальчишек с охапками щебенки, Эллис радостно загоготал:
– Что, черномазые ублюдки, а? Не ожидали? Давай-ка, подымайся, давай-ка четверо на одного! Кишка тонка? И на людей-то не похожи! Гаденыши, крысята вшивые!
Он поносил, всласть оскорблял вонючих бирманских свиней, а ребята, с их слабыми полудетскими руками, бросали и бросали камни, никак не попадая в цель. И каждый пролетевший мимо камень Эллис приветствовал новым хохотом. Послышались свистки, топот бегущих от полицейского поста встревоженных констеблей. Мальчишки оглянулись на дорогу и дунули прочь, оставив Эллиса абсолютным победителем.
Хотя драка повеселила душу, с окончанием боя Эллис вновь мрачно распалился. Немедленно написал Макгрегору записку, сообщая о подлом нападении и требуя возмездия. В офис Окружного управления были также посланы двое клерков, клятвенно и дружно подтвердивших, что на господина внезапно, без всякой видимой причины напали пятеро подростков, что ему пришлось защищаться и т. п. (может, и сам Эллис, в страстной жажде отмщения поверил в этот боевик). Мистер Макгрегор, несколько обеспокоившись, приказал разыскать и опросить школьников; однако, несмотря на усилия весь день рыскавшей полиции, мальчишек не нашли. Раненого парнишку отвели к знахарю, который примочками целебной ядовитой настойки успешно довел повреждение глаз до полной потери зрения.
Вечером, как обычно, европейцы кроме еще не вернувшихся из джунглей Вестфилда и Веррэлла собрались в клубе. Настроение было плохое. Мало коварного злодейского убийства, так уже бандитские нападения средь бела дня! Миссис Лакерстин, закатывая глаза, пророчила «нас непременно зарежут в наших постелях!». Дабы ее успокоить, мистер Макгрегор сообщил, что предусмотрено на случай бунта запирать женщин в надежной тюремной крепости, но это, кажется, не слишком ободрило нервную леди. Флори вдоволь досталось от цеплявшегося Эллиса и не перепало ни единого взгляда Элизабет. В клуб он приплелся, тая сумасшедшую надежду на примирение с ней, и совершенно раздавленный ее брезгливым холодом почти все время просидел в читальне. Часам к восьми, после неоднократных рюмочек и стаканчиков, когда атмосфера чуть-чуть смягчилась, Эллис предложил:
– А что если отправить пару чокр, чтоб сбегали на наши кухни и сюда нам обед приволокли? Все лучше, чем отдельно по домам маяться.
Боявшаяся теперь даже выйти на улицу, миссис Лакерстин с радостью поддержала идею, тем более что иногда, по праздникам такие общие ужины в клубе случались и бывало очень весело. Некая заминка вышла с чокрами, которые, услышав приказание, в слезах взмолились не гнать их на холм, где у дороги наверняка караулит призрак мистера Максвелла. За кушаньями был послан мали. Глядя в окно, как он идет к воротам, Флори увидел полную луну – стало быть, ровно четыре недели с того незапамятного вечера, когда он поцеловал ее под одуряюще пахшим жасмином.
В ожидании ужина сели за бридж, и только мадам Лакерстин, извинившись («нервы!»), взяла назад открытую было карту, по крыше что-то стукнуло.
– Спелый кокос, – откомментировал мистер Макгрегор.
– Да не растет тут никаких кокосов! – буркнул Эллис.
Дальше все разом: громыхнул новый, еще более сильный удар по крыше, керосиновая лампа, упав с крюка, разбилась вдребезги у самых ног заоравшего, отскочившего Лакерстина, истерически завопила его супруга, вбежал землистого цвета и без пагри старик бармен:
– Сэр, сэр! Злые люди сюда! Убивать нас, сэр!
– Что? Что еще за злые люди?
– Деревенские со всей округи, сэр! В руках большие палки и дахи, они пляшут сейчас вокруг. Горло хотят господам резать, сэр!
Безжизненно откинувшись на стуле, миссис Лакерстин непрерывно оглушительно визжала. «А ну, не орать! – гаркнул ей в лицо Эллис. – Слушайте! – повернулся он к остальным. – Слышите?».
Снаружи шел глухой и мощный угрожающий гул. Мистер Макгрегор, напряженно распрямившись, поправил съехавшие на переносице очки.
– Некоторое волнение в массах! Бармен, подберите осколки. Мисс Лакерстин, будьте любезны, позаботьтесь о вашей тетушке – ей, видимо, нехорошо. Господа, прошу вас, за мной!
Джентльмены подошли к входной двери, которую кто-то, видимо бармен, успел уже запереть изнутри. Как раз в этот момент салютом прогремел залп грохнувшей о дощатую дверь гальки. Мистер Лакерстин, вздрогнув, отпрянул.
– Засов-то чертов хоть задвиньте кто-нибудь! – визгнул он.
– Нет-нет! – возразил мистер Макгрегор. – Мы должны выйти. Не появиться перед ними было бы роковой ошибкой.
Он открыл дверь и смело ступил на крыльцо. На аллейке стояло человек двадцать бирманцев с кольями и дахами, а за оградой, заполняя и дорогу, и плац, и до самых джунглей огромная толпа. Море людей, тысячи две, не меньше, черневшее, облитое сиянием белой луны, с яркими искрами на кривых лезвиях дахов. Эллис бестрепетно встал рядом с Макгрегором. Лакерстин исчез.
Мистер Макгрегор поднял руку, требуя внимания. «Что все это значит?» – сурово крикнул он.
В ответ поднялся рев и полетели камни, в том числе довольно увесистые, но, по счастью, никого не задевшие. Один из стоявших на аллейке повернулся и, махнув палкой, прикрикнул, чтобы с камнями подождали. Затем этот парень, силач лет тридцати, с рогульками висящих усов, в рубахе и коротком лонги, сделал шаг к европейцам.
– Что это значит? – повторил мистер Макгрегор.
Парень заговорил бойко и не особенно сердито:
– Мы с вами ссориться не хотим, мин-ги! Нам нужен лесной торговец Эллис (произносилось «Эллит»)! Тот мальчик, которого он утром ударил, слепой теперь. Дайте нам сюда Эллита, мы хотим наказать его. А другим вашим зла не будет.
– Рожу запомни, – через плечо бросил Эллис Флори. – Сядет малый годков на семь.
Мистер Макгрегор побагровел. Гнев несколько мгновений не давал ему открыть рот, и закричал он наконец так, будто находился в Англии:
– Кто вам дал право на подобный тон? Что вы себе позволяете? Я за всю жизнь не слышал подобной дерзости! Сию же минуту разойтись или я вызову полицию!
– Лучше не мешкайте, мин-ги! Мы знаем, что ваши суды не для нас, так уж мы сами накажем Эллита. Давайте его побыстрей. А то все ваши будут очень много плакать.
Мистер Макгрегор яростно махнул в воздухе кулаком. «Вон, сукин сын!» – заорал он, впервые за много лет употребив бранное слово.
Толпа грозно взревела и обрушился такой град камней, что досталось всем, не исключая стоявших у клуба бирманских вожаков. Один камень ударил представителя комиссара прямо в лицо, едва не опрокинув навзничь. Европейцы быстро вбежали в клуб и заперлись. Очки мистера Макгрегора были разбиты, из носа хлестала кровь. В салоне мужчины увидели бьющуюся истеричной ящерицей миссис Лакерстин, качающегося у стола в обнимку с пустой бутылкой Лакерстина, бормочущего в углу на коленях бармена (крещеного католика) и воющих от ужаса чокр. Только Элизабет, побелевшая как мел, сидела молча и неподвижно.
