Жена мудреца (Новеллы и повести) - Шницлер Артур (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .txt) 📗

Теперь оставалось выдержать только четыре часа, и она увидит его. Она опять легла в постель, лежала сначала с открытыми глазами и шептала, точно хотела опьяниться этими словами: «Приди скорей!» Она слышит, как он сам произносит эти слова, не издалека, нет, а будто он с нею в одной комнате, будто она ощущает его дыхание на своих губах. «Приди скорей!» — говорил он, но это означало: «Будь моей, будь моей!..» И она раскрыла объятья, как бы готовясь прижать к сердцу любимого, и произнесла: «Я люблю тебя!» — протянув губы для поцелуя.

Наконец она встала и оделась. На этот раз она взяла с собой простое серое платье английского покроя, которое, по общему мнению, очень шло ей, и была вполне довольна собой, когда окончила свой туалет. Правда, она не выглядела в нем как элегантная венская дама, но и не казалась провинциальной львицей; вернее всего, она походила на гувернантку из графского или княжеского дома. Да, действительно, в ней было что-то девичье; никто не принял бы ее за замужнюю женщину, мать пятилетнего сына. Конечно, подумала она с легким вздохом, она всегда жила скорее как девушка. Но поэтому она и чувствовала себя теперь, словно невеста.

Девять часов. Еще два долгих часа. Что ей делать до тех пор? Она велела принести кофе, села за стол, медленно выпила чашку. Нет никакого смысла дольше оставаться в гостинице. Лучше сейчас же выйти в город.

Берта погуляла немного по улицам предместья, с удовольствием чувствуя на щеках прикосновение ветра. Что поделывает теперь ее мальчуган? Вероятно, Элли играет с ним. Берта направилась к Народному саду; она рада будет походить по аллеям, где много лет тому назад играла ребенком. Через ворота против Бургтеатра она вошла в сад. В этот ранний час там было мало народа. Дети играли на песке, на скамьях сидели бонны и няни, маленькие девочки бегали вверх и вниз по ступеням «храма Тезея» [28] и резвились среди его колонн. В тенистых аллеях гуляли большей частью пожилые люди; юноши и девушки, учившие что-то по толстым тетрадям, дамы с книжками в руках сидели на скамьях в прохладной тени деревьев. Берта присела на скамью и стала смотреть, как две девочки прыгают через веревочку, так и она часто играла в детстве, чуть ли не на этом самом месте. Легкий ветерок шелестел листвой, издали слышны были крики и смех детей, игравших в пятнашки, шум приближался, вот вся ватага промчалась мимо нее. Молодой человек в длинном сюртуке медленно прошел по аллее, но в конце ее обернулся и посмотрел на Берту, это приятно взволновало ее. Затем прошла молодая пара; женщина со свитком нот в руке, красиво, но довольно вызывающе одетая, мужчина гладко выбритый, в светлом летнем костюме и в цилиндре. Берта полагала, что своим опытным глазом угадала в нем будущего актера, а в ней — студентку консерватории. Было очень приятно сидеть здесь одной, без забот, смотреть, как мимо проходят люди, как бегают, играют дети. Да, хорошо было бы жить в Вене и делать, что захочется. Кто знает, как все сложится, что сулит ей ближайший час, каким представится ей будущее сегодня вечером? Что заставляет ее, собственно говоря, жить в этом ужасном маленьком городе? Если она подрабатывает уроками там, то может делать это и здесь, почему бы и нет? Здесь уроки оплачиваются лучше, и… Ах, вот это мысль!.. Если он поможет ей, если он, знаменитый музыкант, будет рекомендовать ее? Конечно, достаточно одного его слова. Что, если она поговорит с ним об этом? Не будет ли это гораздо лучше и для ее мальчугана? Через несколько лет он поступит в гимназию, а здесь гимназии, конечно, лучше, чем там. Нет, невозможно всю жизнь прожить в маленьком городе, в самом недалеком будущем она должна переехать в Вену! Да, даже если ей придется в чем-то себя урезать, и… и… Тщетно пытается она отогнать смелые мысли, осаждающие ее… Если она понравится Эмилю, если он снова… Если он все еще любит ее… и захочет назвать своей женой? Если у нее есть хоть капля разума, если она не уступит ему, если сумеет его удержать. Она немного стыдится своей хитрости, но разве так плохо, что она об этом думает, ведь она его любит и никогда не любила другого… И разве весь тон его письма не дает ей права думать об этом? И когда теперь ей приходит в голову, что через несколько минут она увидит того, на кого возлагает столько надежд, у нее темнеет в глазах. Она встает, но едва держится на ногах. Там, возле выхода из сада, против Бургтеатра, она видит удаляющуюся молодую пару, которая только что прошла мимо нее. Берта следует тем же путем. За садом она видит, как сверкает высокий купол музея. Она будет идти медленно, чтобы не казаться возбужденной и запыхавшейся, когда увидит его. Снова ее охватывает страх — а вдруг он не придет? Но что бы там ни было, на этот раз она не покинет Вену, не повидав его! А разве не лучше, чтобы он сегодня не приходил? Она теперь так смущена… вдруг она скажет какую-нибудь глупость? От ближайшего мгновенья зависит многое, может быть, все ее будущее!.. Вот и музей. Теперь вверх по ступеням, открыть тяжелую дверь — и вот она в прохладном вестибюле, перед нею огромная лестница и там, где она расходится направо и налево, колоссальная мраморная статуя Тезея, убивающего Минотавра. Медленно поднимается она, оглядывается кругом, успокаивается. Окружающее великолепие поражает ее. Она смотрит вверх, на галерею с золочеными перилами внутри купола, и останавливается. Вот дверь, на ней надпись золотыми буквами: «Голландская школа». Сердце у нее замирает. За дверью — анфилада залов. Всюду перед картинами стоят люди. Она входит в первый зал, внимательно рассматривает первую картину, висящую у самого входа. Ей вспоминается папка господина Рупиуса. И вдруг она слышит слова:

— Доброе утро, Берта.

Это его голос. Она оборачивается. Эмиль стоит перед нею, молодой, стройный, элегантный, чуть бледный; с улыбкой, в которой ей чудится легкая насмешка, он склоняется перед ней, берет ее руку и на некоторое время задерживает в своей. Это он — и кажется, будто они только вчера расстались.

— Привет тебе, Эмиль! — говорит она, и они всматриваются друг в друга. В его взгляде можно прочесть многое: удовольствие, любезность и некоторую настороженность. Она очень ясно это чувствует, но в ее глазах, устремленных на него, светится только счастье.

— Ну, как ты поживаешь? — спрашивает он.

— Хорошо.

— Странно спрашивать об этом после восьми или девяти лет разлуки. Тебе, вероятно, приходилось по-всякому.

— Это правда; ты знаешь, мой муж умер три года тому назад. — Она чувствует, что должна придать лицу печальное выражение.

— Да, я это знаю, и знаю также, что у тебя есть маленький сын. Кто мне все это рассказал?

— Кто же?

— Ну, я вспомню как-нибудь. А вот что ты интересуешься картинами, для меня новость.

Она улыбается.

— Правду сказать, я пришла сюда не только ради картин. Но ты не думай, что я такая глупая. Я интересуюсь и картинами.

— Да, и я тоже. Если говорить откровенно, то больше всего я хотел бы стать художником.

— Но ты можешь быть вполне доволен тем, чего ты достиг.

— Ну… этого в немногих словах не выскажешь. Мне очень приятно, что я хорошо играю на скрипке, но что останется от моего искусства? Я хочу сказать, что останется, когда я умру, — в лучшем случае мое имя, на какое-то время. А это, — он указал глазами на картину, перед которой они стояли, — это все-таки совсем другое.

— Ты страшно честолюбив. Он как-то рассеянно посмотрел на нее.

— Честолюбив? Ну, это не так просто. Но переменим тему. Чего ради мы завели теоретические разговоры об искусстве, когда целых сто лет не виделись! Расскажи мне о себе, Берта! Чем ты занимаешься? Как живешь? И как тебе пришло в голову поздравить меня с этим нелепым орденом?

Она снова улыбнулась.

— Мне просто захотелось написать тебе. И главное, хотелось получить весточку от тебя. Право, это очень любезно с твоей стороны, что ты сразу ответил.

— Это вовсе не любезность, дорогая. Я так обрадовался, получив вдруг твое письмо, я сейчас же узнал твой почерк. У тебя все еще почерк школьницы, как… ну, скажем, как в былые времена, хотя я не выношу таких слов.