Кутящий Париж - Онэ Жорж (книги бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
Она медленно и кротко покачала головой в знак отрицания, что окончательно вывело из себя Превенкьера:
— В таком случае, если вы имеете хоть немного снисхождения ко мне, не отталкивайте меня… Примите мое имя, которое я вам предлагаю.
Она открыла лицо, показала ему свои зеленые глаза, оживленные и блестящие, свои трепещущие губы и нежный румянец лица. Эта чародейка была так прекрасна в данный решительный момент, что все глупости пятидесятилетнего мужчины невольно казались простительными. Она улыбалась, по ее щекам катились две последних слезы, которые Превенкьеру так хотелось осушить поцелуем. Валентина прижала руку к сердцу, как будто желая утишить его биение, и сказала с неподражаемой прелестью:
— Простите! Я огорчила вас нечаянно. Вы превосходный друг, и я не забуду вашего сегодняшнего поступка. Но я слишком привязана к вам, чтобы принять предложение, сделанное вами сгоряча. С этой минуты вы один будете существовать для меня. Я сделаюсь вашей приятельницей, вы будете видеть меня, когда угодно. Все в вас будет мне мило и дорого. Но вы не один на свете, у вас есть дочь. Ни за какие блага не хотела бы я подвергать вас ее порицанию. Ведь согласись я сделаться вашей женой, ей это было бы неприятно, тут нет никакого сомнения. Не оскорбляйте же это молодое сердце, которое уже много выстрадало и теперь имеет право рассчитывать, что будущее загладит для нее неудачи прошедшего. Пощадите спокойствие Розы и обеспечьте ее счастье. Я буду помогать вам в том всеми силами, потому что люблю вашу дочь, вы это знаете; я готова скорее страдать сама долгие годы, чем причинить ей страдание хотя бы на одну минуту.
— Ах, я передам ей ваши слова, и она откажется от жертвы, которую вы налагаете на меня!
— Которую я налагаю на себя, мой друг, желая, чтобы она осталась неизвестной вашей дочери, — с восхитительной улыбкой проговорила Валентина. — Довольно, однако, об этом тягостном для меня предмете, и не станем никогда больше к нему возвращаться.
— Как, — подхватил встревоженный Превенкьер, — неужели вы отнимете всякую надежду на то, что согласитесь быть моей женой? Неужели моя безграничная любовь к вам будет для меня только источником терзаний? Неужели вы пожертвуете мною ради моей дочери? Да, наконец, пожалуй, вы приписываете ей чувства, каких она никогда не питала. Что наводит вас на мысль, будто бы Роза отнесется враждебно к моему намерению?
— Я знаю это наверно.
— Вам говорили?
— Да, И велика, значит, искренна моя привязанность к вам, если я не решилась после того навсегда прервать наше знакомство.
— Вероятно, вас оклеветали перед Розой? Что такое могли выдумать, чтобы повредить вам?
— Что рассказывают о всякой женщине, несколько на виду и потому внушающей зависть. Но я на нее не сержусь; я ее понимаю и прощаю. На ее месте я, вероятно, действовала бы точно так же. Ею руководит избыток уважения к отцу. Но наступит день, когда мадемуазель Превенкьер отнесется ко мне благосклоннее.
— Ну, а если бы она добровольно сошлась с вами опять на дружескую ногу… отнеслись бы вы к ней, по крайней мере, снисходительно?
— К вашей дочери?.. К вашему ребенку! Боже мой, да будь она во сто раз более жестокой, мое сердце и мои объятия будут ей неизменно открыты.
— Как вы добры!
— Тут нет никакой заслуги; я ее люблю.
Это было сказано таким многообещающим тоном, сопровождалось таким чудным взглядом, что Превенкьер мог принять на свой счет признание, относившееся к Розе. Он был потрясен. Оно открывало перед ним рай. Эта обворожительная женщина принадлежала уже ему. Влюбленному оставалось только ее взять. Он почувствовал прилив нежданной гордости. Он увидал себя царем вселенной.
— Ах, я не буду вполне счастлив до тех пор, пока обе вы не будете возле меня. Валентина, я рассчитываю на привязанность Розы, а вы рассчитывайте на мою любовь!
Банкир встал, не будучи в состоянии долее оставаться на месте. Он испытывал потребность двигаться, дышать, найти в чем-нибудь исход своему волнению. Госпожа де Ретиф томно взяла под руку человека, которого только что околдовала так искусно, и, слегка прижимаясь к нему, проводила его до прихожей. Здесь она остановилась и, расставаясь с ним, как будто против воли, целомудренно подставила ему лицо для поцелуя. Весь дрожа от этой первой ласки, Превенкьер прикоснулся губами к бархатистой щеке и ощутил нежный, опьяняющий аромат женского тела. У него вырвался глубокий вздох, заставивший Валентину слегка повернуться; и тут, как бы невзначай, края свежих восхитительных губ подвернулись под его поцелуй. Банкир почувствовал, что госпожа де Ретиф вздрогнула. Он схватил ее в объятия.
— Умоляю вас, пустите меня, уходите, — пролепетала она задыхающимся голосом.
И, упоенный радостью, но покорный этой воле, которая отныне стала для него законом, банкир отворил дверь и вышел. Он спускался с лестницы, точно его несли крылья. Сердцу счастливого влюбленного было всего шестнадцать лет. Выйдя на улицу, он, однако, был неприятно поражен, увидав в дверях купе, стоявшего у подъезда, лицо Этьена Леглиза. Заметив его, фабрикант выскочил на тротуар и бросился к нему, спрашивая раздраженным тоном:
— Вы сейчас от госпожи де Ретиф?
— Как видите, — несколько неуверенно отвечал Превенкьер. Он еще не решил, как ему держаться в новом положении, и не нашелся сразу, озадаченный вмешательством Леглиза.
— Так это из-за вас она не хочет меня принимать? А, мне давно следовало догадаться! Но вы увидите, чего это вам будет стоить!
Угроза, подразумевавшаяся в его словах, победила колебание Превенкьера. Он не был трусом, а возбужденное состояние нервов придало ему отчаянную храбрость. Банкир смерил своего противника взглядом и произнес суровым тоном, который ободрил его самого:
— Что вы желаете этим сказать? Не думаете ли вы запретить мне бывать, где я хочу? Уж если один из нас зависит от другого, то во всяком случае никак не я.
При этом грубом намеке на денежные услуги, оказанные ему Превенкьером, Этьен побледнел.
— Я и не помышляю мешать вам, — сказал он с презрительным жестом. — Вдобавок какой бы из этого вышел прок? Если кто виноват передо мною, так это не вы. — И Леглиз продолжал, переменив тон: — Куда вы теперь? Нельзя же нам разговаривать тут у подъезда. Пожалуй, эта негодяйка еще подсматривает за нами из-за оконных занавесей!
Он с живостью поднял голову, чтобы взглянуть в окно первого этажа, однако не заметил там насмешливого лица Валентины.
— Я возвращаюсь к себе, — отвечал банкир. — Если вы желаете объясниться со мною, то проводите меня. Я отпущу свой экипаж. Мы поговорим дорогой.
— Поезжайте за нами, — приказал Этьен своему кучеру.
Медленно, точно прогуливаясь, направились они к Елисейским полям.
— Если госпожа де Ретиф удалила меня, чтобы удобнее принимать у себя вас, — снова начал Леглиз, — значит, она решила разойтись со мною. Я знаю ее приемы. Когда я отбил ее у Селима Нуньо, вышло то же самое…
— Я вас покорнейше прошу, — яростно перебил Превенкьер, — не порочить в моем присутствии женщины, к которой я питаю полнейшее уважение… В противном случае прекратим наш разговор.
— Так вот уж вы до чего дошли! — иронически процедил Этьен. — Черт побери, госпожа де Ретиф обратила вас в маленький образец дрессировки на свободе довольно редкого сорта! Вы ее уважаете? Это должно сильно ее изменить! А удивить и еще того более! Держу пари, что вы только что возвратились не из Трансвааля, но откуда-нибудь подальше, милостивый государь, если способны верить респектабельности Валентины! Любите ее, черт побери, если она вам разрешает, только не преклоняйтесь перед нею!
— Милостивый государь, — возразил Превенкьер, — я принимаю в соображение, что ваши речи подсказаны вам отчасти оскорбленной гордостью и обманутой любовью, но не могу, однако, забыть, что познакомился с госпожою де Ретиф в вашей собственной гостиной, в обществе вашей супруги и всех ваших друзей. Если она — особа, не заслуживающая уважения, к чему же вы принимали ее у себя так любезно? А если она была достойна подобного приема, каким же именем назвать ваш отзыв о ней в данную минуту? Госпожа де Ретиф удостоила вас своей благосклонностью, позволяя вам заботиться о ней. Разумеется, я не утверждаю, что она действовала правильно, уступая вашим настояниям, но могу засвидетельствовать, что относительно вас она держалась с полным достоинством, относительно же госпожи Леглиз — с удивительным тактом. Я знаю, что свет, где вы вращаетесь, не есть школа добрых нравов, что в нем терпимы многие слабости, которые не унижают в вашей среде женщин, предающихся им. Но что не может быть терпимо, так это — чтобы мужчина, воспользовавшись женскими слабостями, был настолько мало щепетилен, чтобы унижать за них особу, которая была с ним близка. Во всех странах, даже в Трансваале, запомните это, господин Леглиз, подобный поступок называется подлостью…
